Линейка бодро катила в Машуко; навстречу попадались женщины, торопившиеся к утреннему базару, чтобы продать кто что может: яйца, персики, вязанки лука, сметану, сыр, курочку. На вырученные деньги они потом покупали все, что нужно в хозяйстве. Доти обратил внимание: никто не везет на базар муку или зерно. Значит, излишков ни у кого нет. По-прежнему люди в аулах, видимо, вставали по солнцу, определяя время по тому, насколько высоко поднялось светило над горизонтом. Доти был уверен, что ему придется будить если не саму Бибу, то уж Апчару наверняка, и просчитался.
— Уехала в район, — ответила Биба, успевшая к этому времени подоить корову и державшая ведро с ароматным парным молоком. — Докладывать начальству о выполнении плана. И Курацу прихватила. Обе приоделись, будто на свадьбу поехали. Подумаешь, праздник — план выполнили!.. Заходи, мой большой сын, заходи, — приглашала Хабиба полковника, уверенная, что Доти едва ли захочет воспользоваться ее приглашением. Что ему ее скромное общество?
— Да будет твой дом полон гостей… Понимаешь, разболелась у меня раненая нога. — Доти искал повода остаться. — Я, пожалуй, посижу здесь малость. Отойдет нога — поеду.
— Милости прошу. Угощу парным молочком. У меня и лакумы из кукурузной муки найдутся. — Хабиба, конечно, не сказала, что не сама пекла пышки, а принесла с поминок.
— Нарчо, ты напоил лошадей? — спросил Доти, прекрасно зная, что сделать это было негде. — Давай, милый, пока я поговорю с Хабибой, возьми ведро, принеси им воды.
— Есть!
Хабиба действительно обрадовалась раннему гостю. Ей даже захотелось, чтобы Доти закурил в комнате Альбияна. Пусть там появится мужской запах… Она усадила гостя за стол, а сама продолжала говорить не умолкая. Уйдет в спальню или на кухне разжигает огонь, достает посуду, а сама все что-то спрашивает или отвечает на вопросы гостя. Вскоре на столе появился белый сыр ее собственного изготовления. Сыры она умела делать невероятно вкусные; никто не мог соревноваться с нею в этом искусстве. Лакумы, сыр, крепкий чай с молоком и сметаной — настоящий царский завтрак! Как ни упрашивал Доти Матович Хабибу сесть, она отказалась категорически и стояла у притолоки, будто без этого стена могла упасть.
— Может, и лучше, что я не застал Апчары. Поговорим с тобой наедине…
Хабиба машинально вытерла губы кончиком платка, как она это делала всякий раз в серьезных обстоятельствах.
— Слушаю тебя, мой большой сын.
Доти Матович очень нравились слова «большой сын». Он помолчал, помешал ложечкой горячий чай.
— Я прошу руки твоей дочери, — сказал он вдруг сразу, осмелев.
— Анна! Что я слышу?! — Хабиба всплеснула руками. «Анна!» — это восклицание выражало крайнее удивление, она пользовалась им, когда от неожиданности не находила слов. — Возможно ли это? Апчара — моя единственная дочь, с ней я делю свое горькое одиночество… — Дрогнули углы губ, Хабиба всхлипнула.
Доти подождал, когда женщина успокоится.
— Хабиба, я ведь тоже одинок. У меня была жена, должен был родиться ребенок…
— Да, да, Апчара мне говорила. Пусть аллах даст их душам лучшее место в раю…
— Я говорю: отдай за меня свою дочь, но правильнее было бы сказать: прими меня под свой кров. Знаешь, ведь зять безропотен, как ишак, сколько взвалишь, столько и потащит. У меня и крова над головой нет. Альбиян вернется (дай бог, чтобы он живым и невредимым переступил твой порог), у него свой дом, своя семья. Наверняка переедет в город, получит достойную работу. А мы будем жить вместе. На фронт я уже не поеду, не берут туда с палкой в руке. Открою тебе секрет: меня назначают главным журавлем в районе. На том вчера порешили с Куловым.
Вошел Нарчо, и разговор пришлось прервать.
— Садись, сыночек, поешь и ты. Небось проголодался.
— Мы с ним друзья по несчастью: оба одинокие… — Доти усадил мальчика за стол, сам встал; есть ему не хотелось. — Пойдем, Хабиба, посмотрим твои сад. Говорят, нынче урожай на яблоки.
— Пойдем, мой большой сын. — Хабиба поняла — Доти хочет продолжения разговора, и послушно последовала за ним. Рано или поздно Апчара все равно выйдет замуж. И тогда Хабибе не избежать одиночества. Бог, видно, смилостивился над ней за ее страдания, за долгое и мучительное вдовство. Она и не мечтала о зяте, который будет жить под одной крышей с ней. Да еще такой зять!
— Хабиба, захочешь — буду у тебя работником. В счет калыма. Дрова колоть, заборы ладить, сено косить — все могу. — Доти начал шутить. Он уже не сомневался в успехе. Правда, с Апчарой еще прямого разговора не было, но взгляды, которыми они обменивались, как ему казалось, говорили о многом.
— Я обретаю большого сына, лучшего калыма не бывает. Огонь в родном доме при нем разгорится сильней. Гости к нам станут ездить. Нянчить буду ребят. Потом похороните меня… — Хабиба расчувствовалась.
Доти тоже испытал волнение.
— Хабиба, позволь по праву большого сына обнять тебя. — Он положил руки на худые трепещущие плечи Хабибы, прижал к груди старую женщину. Хабиба схватила его руки, поцеловала их, окропила горячими, счастливыми слезами и провела ладонью по щеке полковника. То был знак согласия.
Нарчо с крыльца смотрел на них удивленными глазами.
— Чуть не забыл. Привет тебе от Ирины и Даночки. Мы ночевали у них. Замечательная женщина твоя невестка. Она мне всегда нравилась.
— А Даночка? Ребенок — кругом золотой! — Хабиба от возбуждения даже перешла на русский язык. Как она скучает по внучке! Какой праздник, когда Ирина с девочкой навещают ее!
Доти Матович и Хабиба прошлись по саду, постояли у журчащего арыка, поговорили о сельских новостях.
— До скорой встречи, Хабиба. Поеду догонять твою дочь. Надо же и с ней поговорить. — Доти, благодарный, счастливый, обеими руками схватил руку Хабибы.
— Ты не говорил до сих нор? — изумилась Хабиба.
— Нет, я считал, прежде всего надо объясниться с тобой. Ты ей мать. Как ты скажешь, так и должно быть…
Хабиба думала иначе:
— О, плохо ты знаешь нынешних дочерей. Для них слово матери — пожелтевший лист; ветер подул — сорвал, унес. Она — голова колхоза, владыка аула. Советуется со мной, прислушивается, но только тогда, когда речь о хозяйстве. В сердечных делах ей одна Кураца советчица.
— Я увижу ее в райцентре. Свадьбу откладывать не будем: времени нет. Я займу новый пост, дело и осложнится. Апчара — председатель колхоза, пойдут всякие толки… Лучше не попадаться на язык сплетникам.
Хабиба призадумалась, на лицо ее легла тень.
— Истинные слова, мой большой сын, но со свадьбой торопиться не хочу. Главным распорядителем на вашем торжестве будет мой дорогой Альбиян, твой младший брат. Ты можешь переехать в наш дом, но если придет, не дай бог, похоронка… Никакой свадьбы; до скончания дней я буду в трауре…
— Понял, Хабиба. — Доти чуть не сказал «мать», — Ты права. Зарегистрируем брак, будем ждать возвращения Альбияна.
— Да одарит тебя бог.
Хабиба вышла за ворота и, скрестив руки под грудью, долго провожала взглядом катившую в сторону гор линейку. Так она провожала когда-то незабвенного Темиркана, потом — ненаглядного Альбияна. Перед поворотом Доти Матович оглянулся, помахал ей рукой. Она стояла как вкопанная, не в силах шевельнуться, двинуться с места. Из оцепенения Хабибу вывела корова. Она требовательно замычала, напоминая хозяйке, что ее пора гнать в общее стадо.
«О, плохо ты знаешь нынешних дочерей…» Доти и сам понимал, что поступил старомодно, начав сватовство с матери. Апчара живет по собственным законам. Она умная, самостоятельная девушка. Да и верно ли, что она неравнодушна к комиссару?.. Кое-что о ее романе с капитаном Локотошем Доти слышал от людей. Но, с другой стороны, о Локотоше давно ни слуху, ни духу. Его пожелтевший портрет, вырезанный из армейской газеты, висит рядом с портретом Альбияна, пожалуй, скорее всего, как память о прошлом. Пусть висит — и память имеет свойство тускнеть. Ни разу Апчара в присутствии Доти не вспомнила Локотоша. «С глаз долой — из сердца вон».
Размышляя обо всем этом, Кошроков не заметил, как доехал до райцентра. Нарчо всю дорогу тоже был занят своими мыслями. Он уже понял, что Доти Матович не поедет на фронт, и очень переживал. Не быть «сыном полка»… За всю дорогу Нарчо не проронил ни слова.
Кошроков подъехал к райисполкому еще до начала работы. Между тем во дворе возле акации уже собрались люди. Разбившись на группы, они обменивались новостями. Каждого волновало происшедшее на бюро обкома. Ведь это случилось накануне районной партконференции. Еще несколько дней, и Чоров вознесся бы бог знает как высоко. А тут кто-то вовремя обрезал ему крылья. Многие считали это заслугой Доти Матовича: мол, его люди откопали где-то в Сальских степях человека, знавшего Чорова в лагере. О Зурабе Куантове уважительно говорили: «Костылем выбил из рук противника кинжал»…
