Получив сообщение наземной радиостанции, что в воздухе спокойно, пара Реброва произвела посадку. Ведущий уже зарулил на стоянку, а ведомый заканчивал пробег, когда послышался свист падающих бомб, земля застонала, и над летным полем поднялось несколько земляных султанов.
Летчики и техники высыпали из КП.
— В укрытие! — приказал Комлев, а сам побежал к самолету. Обгоняя командира, пробежал Зайцев.
Осколком пробило отверстие в фюзеляже, но комэск с помощью механика запустил мотор и под разрывами бомб взлетел. За ним поднялся в воздух Булатов.
Высоко в небе белая нить стремительно вытягивалась на запад. Не набирая высоты, Комлев пошел к аэродрому противника.
— Попался! — радостно воскликнул Комлев, увидев заходящего на посадку разведчика.
Он увеличил обороты винта и с горки, в упор вспорол брюхо «юнкерсу». Булатов меткой очередью добил самолет. Громадина рухнула около посадочного знака и взорвалась.
Вернувшись из полета, Комлев получил радиограмму, в которой командование полка поздравляло его с наградой — боевым орденом — и желало успехов в новых боях.
Краска неулегшегося гнева сменилась краской стыда.
— Вот, ясное море! Ни раньше, ни позже, — обращаясь к Голубеву, сказал Комлев. — Аэродром отбомбили, а меня поздравляют с наградой.
Когда Комлев доложил Локтеву о случившемся, тот в первую минуту не знал что и сказать.
— Как?! Аэродром, на котором стоят истребители, отбомбили?! Если так дальше будет продолжаться, то в одно время бандюг-ги придут, снимут с вас штаны, а вы только руками разведете.
Комлев начал говорить о плохой работе постов ВНОС, но Локтев и слушать не захотел.
— Ты командир и решай там все вопросы, в том числе и вопросы связи. Разведчик ушел?
— Уничтожен.
— Кем?
Комлев ответил.
— Ну ладно, победителей не судят.
На другой день на аэродром приехали представители роты службы воздушного наблюдения, оповещения и связи и зенитчиков. Они вместе с летчиками решали вопрос о взаимодействии и улучшении работы постов ВНОС.
После совещания была установлена прямая телефонная связь аэродрома с батареей и постами ВНОС, которые выдвинулись далеко в горы и расположились на господствующих высотах. Теперь они обнаруживали вражеские самолеты еще над территорией противника. Радиостанции летчиков, артиллеристов и наблюдателей установили на одну волну.
Небольшими группами, по четыре-шесть самолетов, противник по нескольку раз в сутки совершал налеты. Однако теперь они не проходили безнаказанно.
Запрет — не входить в капонир и не мешать пуночкам выводить птенцов — все-таки был нарушен: у гнезда появились крошки хлеба и баночка с водой. Нет-нет да и заглянет кто-нибудь украдкой, прислушивается: не вывелись еще?
Самец непрерывно сновал из укрытия на волю и обратно, приносил своей подруге мошек, комаров и прочие лакомства. Недели через две из капонира донесся писк птенцов. Маленькие прожорливые существа не давали родителям покоя. Пуночки попеременно вылетали из гнезда, возвращаясь с добычей в клюве.
Прошло еще недели две и птичья семья покинула свой временный дом. Первым вылетел отец, за ним, неуверенно махая крылышками, с отчаянным криком вылетели молодые птенцы, а замкнула эту процессию пуночка-мать, щебеча какое-то напутствие детям. Неуверенно описав круг, птенцы опустились на сук древней сосны.
Прошло больше месяца напряженных боев.
Комлев видел, как личным составом овладевает усталость. Там, в полку, в трудные дни боевой работы, выносили на старт Красное знамя. Оно действовало на летчиков магически: поднималось настроение, прибывали силы и энергия. Здесь офицеры и сержанты были лишены возможности видеть святыню полка.
— Знамени, Красного знамени нам не хватает, — с сожалением сказал однажды командир группы, обращаясь к парторгу Голубеву. — У нас даже большого портрета Владимира Ильича нет.
— Упустил я этот вопрос из виду, — признался Голубев. — Надо послать кого-нибудь в город, достать портрет Ленина.
Разговор этот услышал Зайцев, бросил работу и, обращаясь к командиру, сказал:
— Можно обойтись и без города. Только вот где взять время? Машину кто в эти дни выпускать будет?
— Давай, Петро, действуй, о машине не беспокойся. Техник звена с мотористом обслужат твой самолет, — ответил Голубев.
— Завтра же и начинай, — поддержал Комлев. — Временем тебя не ограничиваю, понимаю, что это за работа. Но сам знаешь, нужно бы побыстрее.
Зайцев исчез из эскадрильи. Стоял полярный день, и света было достаточно в любое время суток. Он ходил по лесу, взбирался на сопки, выходил к озеру. Собирал шишки и иглы, листья деревьев и зерна сосны, сортировал по форме и цвету и все это раскладывал в папки и коробочки.
Кажется, вот она, эта галечка, найдена. Положит на ладонь, смотрит, смотрит на нее, а потом взмахнет рукой, и находка летит в воду.
— Не та!
Короткий тревожный сон. Петр внезапно вскакивает, с топчана, быстро подбегает к самодельному мольберту, передвигает листок, немного изменяет наклон иглы сосенки. Отходит... Смотрит...
Прищур, характерный только для одного человека на земном шаре, прищур глаз — не получается.
Петр сокрушенно вздыхает, без сожаления смахивает все на пол. И работа начинается заново.
У Комлева часто появлялось желание зайти в «мастерскую» художника, спросить, как идут дела, но не шел.
«В таких делах плохой я ему советчик. Когда надо будет — позовет сам».
И Петр позвал.
— Готов, товарищ капитан! — доложил Зайцев.
Голубев и Комлев вошли в «мастерскую».
— Петр! Да ты не понимаешь, кто ты есть! — воскликнул Голубев, целуя механика. — Да ты гений! После войны твой курс — в академию!
Недалеко от КП возвышался бугорок, покрытый бархатом зелени. Там и решили установить портрет вождя.
Ребров и Булатов сняли покрывало, и воины сразу же подтянулись, вытянули руки по швам. На них, как живой, смотрел Ленин.
Теперь, подходя к портрету вождя, сержанты и офицеры подтягивались, прикладывая руки к головному убору и чеканя шаг, проходили как возле знамени.
С северо-запада медленно надвигаются темные облака. Одно из них походит на какое-то сказочное животное, из пасти которого вылетает огонь — отсветы солнечных лучей; два круглых просвета, как глаза, устремлены на город.
Разрывая облачность, бомбардировщики быстро приближаются к обрыву туч. Они идут двумя группами, по двадцать самолетов в каждой.
Ведущий «юнкерс» проскочил тучу-чудовище и как только показался в отсвете луча, Комлев пошел в атаку. Алексей Булатов атаковал бомбардировщик, который вынырнул вторым. Удар был таким стремительным, что стрелки не успели ответить огнем, а летчики — сделать маневр. Разваливаясь на части, бомбардировщики полетели к земле.
Руководя боем, Комлев не переставал наблюдать за ведомым.
— Ближе подходи, Алеша, вот так, бей! — подбадривал Комлев.
Отчаянно дрались звенья Реброва и Блажко. И все же трем бомбардировщикам удалось прорваться к городу.
— Гильза, Гильза, я Ястреб. «Юнкерсы» прорвались, — передал Комлев.
— Видим, встретим, — услышал голос зенитчика.
В следующее мгновенье он увидел громадный клуб дыма и огня. Это зенитный снаряд ударил в ведущего. От детонации взорвались бомбы у ведомых. Бесформенное месиво металла рухнуло в сопки.
— Молодцы, пушкари! — воскликнул Комлев.
— Пусть не суют свое свиное рыло, — ответил батареец.
Возвращаясь на аэродром, Блажко заметил на горизонте точку: к заводу с востока летел самолет. Он круто развернулся. Расстояние до противника быстро уменьшалось, но летчик видел, что «юнкерс» раньше придет к цели.
Блажко дал полный газ, отжал ручку. Темнеет в глазах, а Блажко шепчет одно: «Быстрее, быстрее!».
«Юнкерс» идет со снижением. Блажко дает очередь. Ответная трасса с бомбардировщика ударяет по бронестеклу истребителя, украшает его паутиной трещин. Чем-то обожгло лоб и ухо пилота. От горящего «юнкерса» оторвались бомбы и тут же выпрыгнул стрелок-радист, а вслед за этим Семен увидел на земле взрыв.
— Вот так-то! — удовлетворенно отметил Блажко, разворачивая машину.
...Еще долго на аэродроме царит послеполетное возбуждение. У капонира механики латают самолет Блажко, там летчик рассказывает о проведенном бое, тут, ближе к КП, любители сражаются в городки. Как будто и не было несколько минут назад смертельной опасности: слышны шутки, смех.
С забинтованной головой Семен Блажко сидит на плоскости своего истребителя, энергично болтает ногами. Рядом, навалившись на ребро атаки, стоит Дорофей Ребров. Он, вытянув тонкую шею и трогая мизинцем острый кадык, говорит:
