Штурвал на себя. Самолет нехотя идет в высоту.
— Кротенко, передавай: пробивать облачность! — приказал стрелку-радисту.
Стрелка высотомера медленно ползла по циферблату. Три тысячи пятьсот метров… Четыре тысячи… Четыре тысячи пятьсот. В кабине заметно похолодало, за бортом — тридцать два градуса мороза. Облака сгущались, превращаясь в плотные темные тучи. Преображенский вел машину вслепую, по приборам. Надежда, что облачность скоро прекратится, таяла с каждой минутой. Ей, казалось, нет ни конца ни края. Самолет бросало с крыла на крыло, кидало вверх и вниз, временами трясло, точно на ухабах.
— Надеть кислородные маски, — приказал Преображенский.
Чтобы вырваться из облачного плена, надо подняться еще выше. Стрелка высотомера как бы нехотя миновала отметку пяти тысяч метров, пяти тысяч с половиной и, наконец, шести тысяч метров.
Кабина негерметична, и в ней стало совсем холодно. Пальцы уже почти не чувствовали штурвала. Стекла очков покрылись инеем. Высота шесть с половиной тысяч метров.
— За бортом сорок шесть градусов ниже нуля, — раздался в наушниках голос Хохлова.
— Знатный морозец! Где мы?
— Возле датского острова Борнхольм, — ответил Хохлов.
Долго лететь на большой высоте мучительно трудно: дает себя знать недостаток кислорода. Подступает тошнота, дышать тяжело, холод сковывает лицо и руки, пробирается под меховой комбинезон. Нелегко приходится стрелку-радисту старшему сержанту Рудакову: в его приборе произошла утечка кислорода. У Преображенского не выдержали барабанные перепонки — из ушей потекла кровь.
«Надо дойти! — упрямо твердил он про себя и крепче сжимал штурвал. Обязательно надо!»
— Подходим к территории Германии, — сообщил наконец штурман.
«Балтийское море позади. Над землей, подальше от берега, облачность должна кончиться», — размышлял Преображенский.
Действительно, вскоре промелькнуло звездное небо. И снова мутная пелена окутала кабину. Но облака уже были другими, просветы стали появляться чаще и продолжительнее. А потом облачность осталась внизу, и взору открылась чистая звездная пустыня, над которой недвижно висела сиявшая луна.
— Штеттин, — доложил Хохлов.
Преображенский посмотрел вниз. Город был незаметен, На аэродромном поле скользили узкие лучики прожекторов, освещая длинную посадочную полосу: шли, по-видимому, ночные полеты.
— Может, сядем? — улыбнулся Преображенский. — Для нас тут и световое «Т» выложили. Ишь какие гостеприимные.
— Принимают нас за своих, — сказал Хохлов. — Прямо руки чешутся — вот бы долбануть.
— Да, хороша цель, — согласился командир.
Самолет опять нырнул в непроглядную тьму. Хохлов в который раз принялся производить расчеты на случай, если придется бомбить Берлин вслепую. Но облачность вскоре пропала. В лунном свете хорошо была видна автострада Штеттин — Берлин. Минут через десять впереди по курсу показались пятна света.
— Подходим к Берлину! — произнес штурман.
— И здесь нас явно не ждали, — кивнул полковник на незатемненный город. Что ж, тем лучше. Прикинь поточнее, Петр Ильич!
Вспыхнули и тут же погасли аэронавигационные огни флагманского ДБ-3. Вспышки повторились еще два раза. Преображенский подавал своим ведомым условный сигнал: выходить на цели самостоятельно. Он толкнул штурвал вперед бомбардировщик послушно пошел на снижение.
Под крыльями проплывали освещенные улицы, прямоугольники кварталов. Самонадеянность фашистов была видна во всем.
— Ах, сволочи, обнаглели дальше некуда. Ну подождите, сейчас мы вам всыплем!
— Цель через пять минут, — сообщил Хохлов.
Россыпи огней все ближе и ближе. Видна узкая лента реки. Блеснуло озеро.
Преображенский чувствовал, как сильными толчками билось сердце, руки крепко сжимали штурвал. Как долго ждал он этого мгновения и вот наконец дождался — фашистская столица под крыльями его самолета!
А внизу все тихо, спокойно. Не видно прожекторов, молчат зенитки.
— Ну, раз долетели до Берлина по воздуху, то по земле тем паче дойдем! крикнул полковник в микрофон.
Неожиданно прямо по курсу возникло громадное черное пятно. Преображенский инстинктивно потянул штурвал на себя. И вовремя. Под бомбардировщиком проскользнул аэростат заграждения. Значит, ниже спускаться нельзя, над городом висят аэростаты.
— Подходим к цели, — доложил Хохлов. Он напряженно всматривался в огни на земле.
— Цель под нами! — наконец произнес штурман.
— Начать работу, — приказал Преображенский. И, не выдержав, крикнул: Давай, Петр Ильич!
Его охватил боевой азарт. Там, внизу, объект. Сейчас фашисты узнают, что такое война. Они думали, что могут спать спокойно, пока горят чужие города и села. Нет, не выйдет: что посеешь, то и пожнешь!
Хохлов с яростью нажал на кнопки электросбрасывателя. Бомбы устремились вниз. Самолет, освободившись от тяжелой ноши, вздрогнул, как бы подпрыгнул.
— Как, пошли? — спросил Преображенский.
— Пошли! — ответил штурман. Сердце его ликовало, прыгало от радости: «Это вам за Москву! Это вам за Ленинград!»
Кротенко заметил внизу желтовато-красные взрывы. Тут же сообщил о попадании:
— Есть! В точку!
Он открыл нижний люк и ногой вытолкнул пачку листовок.
— Почитайте на досуге!
Вспышки все новых и новых взрывов появлялись повсюду. Это бомбили военные объекты ведомые командира капитан Плоткин, старший лейтенант Трычков и лейтенант Дашковский. Гигантским пламенем охвачено бензохранилище. Ослепительным фейерверком взлетел на воздух склад боеприпасов. Горят вокзалы. Огненные столбы взметнулись над промышленными районами.
— Хорошо! Хорошо! — кричал Преображенский, а у самого горло пересохло от волнения.
В городе выключили освещение, Берлин погрузился во тьму. Сотни прожекторных лучей начали полосовать небо, Как только на земле взорвались первые бомбы, открыли огонь зенитные пушки, крупнокалиберные пулеметы. Сначала стрельба велась беспорядочно, но с каждой минутой огонь становился организованнее. Вспышки орудийных выстрелов отчетливо были видны с самолетов. В небе бушевал ураган стальных осколков.
Преображенский решил развернуть машину на обратный курс.
— Передавай, Кротенко, на аэродром, — приказал полковник. — Мое место Берлин. Работу выполнил. Возвращаюсь.
Кольцо огненных разрывов вокруг советских машин все сжималось. Идя на высоте шесть с половиной тысяч метров, они почти полчаса выполняли противозенитные маневры. Самолеты вздрагивали, резко кренясь от взрывных волн, и то меняли направление полета и высоту, то шли на приглушенных моторах.
Опасность быть сбитыми над вражеской территорией увеличилась. В воздухе появились ночные истребители фашистов. Освещая фарами пространство перед собой, они пытались перехватить бомбардировщики, но те, ловко уклоняясь от встречи, проскочили сквозь этот заслон невредимыми.
Преображенский с тревогой подумал, хватит ли им горючего. Однако беспокойство его оказалось напрасным. Бензина оставалось достаточно, все пока соответствовало расчетам, сделанным до вылета.
Вот уже и побережье. Слева пылал Штеттин. «Значит, кто-то из наших все же не пробился к Берлину, бомбил запасную цель», — определил Преображенский.
Зенитный огонь прекратился. Бомбардировщики, обойдя прибрежные аэродромы, вырвались на просторы Балтики. Наконец можно снизиться. Все сняли кислородные маски, с наслаждением дышали полной грудью. Теперь, когда нервное напряжение спало, Преображенский поудобнее уселся в кресле, слегка разжал пальцы рук, расслабил онемевшее тело.
Хохлов в изнеможении откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Так бы и лежал без движения, не думая ни о чем. Но через минуту снова склонился над картой, стал уточнять маршрут полета. Курс надо выдерживать точно, чтобы долететь на свою базу без отклонений.
Дальний бомбардировщик капитана Есина подходил к Берлину одним из последних. Штурман лейтенант Нечепоренко проверил расчеты.
— Товарищ капитан, до цели двадцать пять минут полета, — передал он по самолетному переговорному устройству капитану Есину.
И как бы в подтверждение его слов прямо по курсу тут же засветилось яркое пятнышко, растекаясь по горизонту. Неужели Берлин освещен? До чего же самоуверенны немцы, не опасаются налетов авиации союзников на свою столицу!
Пятнышко, на глазах превращающееся в зарево. Вдруг небо начали полосовать тоненькие лучики света. Стало ясно, первые советские дальние бомбардировщики наконец-то засечены немецкой противовоздушной обороной, правда, уже после того, когда бомбы были сброшены на город.
Нечепоренко освободил ручку и ножные педали от креплений и перевел их в рабочее положение. Ему, штурману, в случае выхода из строя летчика, надлежало брать управление самолетом на себя.
