Первая мысль о командире. Что с ним? Если он не пытается выбраться из кабины, значит, нет сил. Тяжело ранен.
Нечепоренко отстегнул лямки и быстро сбросил с себя мешающий свободному движению парашют. По левой плоскости добрался до кабины летчика. Так и есть, Селиверстов тяжело ранен, над правым виском видна кровь. Начал что было сил бить кулаком по целлулоиду фонаря, изранил пальцы в кровь, с трудом проделав отверстие. Дальше стал обеими руками вырывать куски прочного целлулоида. В нос ударил едкий запах дыма: струйки бензина дотекли до раскаленного металла от остатков мотора и вспыхнули. Нечепоренко с силой потянул на себя безжизненное тело командира, по плечи он уже был вытащен из кабины. И тут взметнулся в высь огненный столб: взорвался правый бак с бензином. Взрывной волной Нечепоренко сбросило на землю. Он тут же поднялся на ноги и стремглав вновь забрался на плоскость. Потянул что было сил Селиверстова из охваченной пламенем кабины, но мешал на летчике парашют, а снять его через пробитое отверстие в фонаре кабины не представлялось возможным.
Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Нечепоренко каким-то чудом удалось все-таки вытащить из кабины лейтенанта Селиверстова и вместе с ним рухнуть на центроплан. Одежда на летчике и штурмане горела, языки пламени охватывали уже и левую плоскость.
К счастью, на помощь пришли стрелок-радист и воздушный стрелок, наконец-то выбравшиеся из-под обломков бомбардировщика; все вместе они свалились на землю и отнесли Селиверстова в сторону от горящего ДБ-3.
Вскоре над местом катастрофы закружил санитарный самолет У-2; один из штурманов ведомого бомбардировщика засек место падения самолета командира звена лейтенанта Селиверстова и вот теперь прилетел на помощь. У-2 сел рядом, на полянке, из него вышли командир эскадрильи капитан Ефремов, военврач и штурман, запомнивший место катастрофы.
Лейтенанта Селиверстова доставили в полевой госпиталь на У-2, остальные члены экипажа добрались до аэродрома по железной дороге с эшелоном, эвакуирующим семьи железнодорожников из Пскова в Ленинград…
«Вы, Тихон Иванович, свой лимит по падениям уже выбрали полностью. Теперь всю войну провоюете и останетесь целым и невредимым, — Нечепоренко снова повторил про себя слова командира полка полковника Преображенского. — Да, но ведь я падал на землю, а тут море, вода?» — насторожился он. Огляделся по сторонам. Шапок от разрывов снарядов становится все меньше и меньше. Вскоре они пропали вовсе. Бомбардировщик благополучно пробил все заградительные огни и вышел на просторы Балтийского моря. Теперь они вне опасности!
И вдруг в наушниках испуганный голос стрелка-радиста краснофлотца Нянкина:
— Немецкие истребители-ночники! Догоняют нас с верхней задней полусферы! Вижу огни от их фар!..
Нечепоренко забеспокоился. Неужели фашисты послали вдогонку свои истребители? Обычно немецкие летчики опасаются летать над морем, а тут, видимо, рискнули.
Сколько ни всматривался Нечепоренко в густую синь неба, лучей от фар-прожекторов немецких ночных истребителей не видел. Зато ярко светились три звезды точно в указанной Нянкиным верхней задней полусфере. Видимо, от напряжения, а еще вернее, от взбучки командира за провороненное нападение ночника еще при отходе от Берлина их-то и принял Нянкин за лучи фар-прожекторов немецких истребителей.
— Товарищ командир, тревога ложная, — сообщил Нечепоренко. — Стрелок-радист, товарищ Нянкин, пора научиться отличать огни фар немецких ночников от небесных светил. Не первый год служите!
— Ничего, бывает, — примирительно сказал Есин. — Главное, наблюдение за воздухом не ослаблять.
Он пошел на снижение. На высоте четырех тысяч метров экипаж снял кислородные маски. Кажется, вволю и не надышишься, свежий воздух пьянил, тут же начинала сказываться усталость, клонило ко сну. А впереди еще более двух часов полета над Балтийским морем. Погода явно не балует. Сразу же врезались в грозовые облака, крупные капли дождя захлестали по фюзеляжу.
По подсчетам Есина, бензина до Кагула вполне хватало. Следует лишь постараться идти по кратчайшему расстоянию до Сааремаа. Точное местонахождение в воздухе можно определить лишь по ориентирам, а вокруг непроглядная темнота: густые облака сменялись грозовым дождем.
Время тянулось медленно. По расчетам уже вышли на траверз шведского острова Готланд, на его южной оконечности постоянно работает маяк. Вот бы воспользоваться им!
— Товарищ командир, слева по курсу световой маяк Готланда. Лучшего ориентира нам и не сыскать. Если вы пробьете слои облаков… — предложил Нечепоренко.
— Попробую пробить, — согласился Есин со штурманом и повел бомбардировщик на снижение.
Стрелка высотомера медленно поползла вниз. Нижнюю кромку облаков удалось пробить на высоте чуть более тысячи метров. Нечепоренко открыл астролюк, высунул голову по плечи, ощутил на лице сырую сильную встречную струю воздуха. Пристальный взгляд на запад, в темноту. Кажется, что-то промелькнуло или просто от перенапряжения рябит в глазах? Нет, это свет, световые проблески шведского маяка. Взять пеленг на маяк и угол визирования проблесков его огней не составляло для него труда. Опустившись в кресло, он быстро определил место ДБ-3 в воздухе. Расхождения с расчетными данными оказались вполне допустимыми, что обрадовало штурмана. На радостях он невольно запел свою любимую песню, забыв что тумблер связи по СПУ включен:
Дывлюсь я на нэбо,
Та и думку гадаю…
— Штурман, лейтенант Нечепоренко, что там у вас? — сердито спросил Есин.
— Концерт в честь первого успешного удара по фашистскому Берлину, товарищ капитан, — засмеялся стрелок-радист Нянкин. — Исполнитель артист-орденоносец Тихон Нечепоренко, он же штурман по совместительству, — съязвил он.
— Лишним разговорам шабаш! Концерт артиста-орденоносца перенесем на аэродром, — произнес Есин. — А до него еще надо дойти.
— Дойдем! Считайте, мы уже почти в Кагуле, — заверил Нечепоренко. — Вот точный курс, товарищ командир… — передал он Есину изменение курса на Сааремаа, скорость полета и время появления над аэродромом.
Ночью на аэродроме никто не сомкнул глаз. Техники, мотористы, оружейники, краснофлотцы аэродромной команды собирались группками и вполголоса, словно боясь нарушить тишину летней ночи, говорили об улетевших товарищах. Взгляды их невольно обращались на юго-запад, в темную синь неба, куда улетели дальние бомбардировщики Преображенского. Все они страстно желали летчикам поскорее нанести бомбовый удар по фашистской столице и вернуться невредимыми.
На командном пункте возле развернутой на столе карты сидели сосредоточенные Жаворонков, Оганезов, Комаров и Охтинский. Толстая красная линия брала начало почти в центре острова Сааремаа и, пересекая все Балтийское море, шла на Берлин. Взгляды всех присутствующих в землянке были прикованы к этой линии — маршруту полета бомбардировщиков Преображенского. «В какой точке сейчас наши самолеты?» — думал каждый.
Охтинский приехал в Кагул не только для того, чтобы проводить экипажи в первый, самый трудный полет. По поручению генерала Елисеева он должен был проинформировать Жаворонкова об ухудшении для советских войск обстановки в Эстонии. Перед подготовкой к вылету Охтинский не хотел волновать командующего военно-воздушными силами ВМФ. А теперь, когда все успокоились, можно было и разъяснить сложившуюся обстановку.
Жаворонков слушал подполковника не перебивая.
7 августа дивизии 18-й немецкой армии вышли к Финскому заливу на участке Юминда — Кунда. 8-я армия Северо-Западного фронта оказалась разрезанной на части: ее 11-й стрелковый корпус отступил к Нарве, а 10-й начал отходить к Таллинну. На главную базу Краснознаменного Балтийского флота нацелены семь немецких дивизий. Части 10-го стрелкового корпуса отходят на подготовленные под Таллинном рубежи, на которых вместе с вновь сформированными бригадами морской пехоты будут оборонять город.
— Комендант Береговой обороны предполагает, что две резервные дивизии из Пярну немцы могут бросить на остров, — закончил Охтинский.
— Да, положение трудное, — сказал Жаворонков. — Придется летать на Берлин как можно чаще, пока это еще возможно.
Время шло медленно. Генерал то и дело глядел на часы. В пепельнице лежала груда окурков. В землянке витали сизые облачка дыма.
— Тяжело там ребятам. Под потолком небось идут. Холодновато придется. За бортом, как на Северном полюсе. И воздух разрежен на такой высоте. Кислородное голодание… — задумчиво проговорил Оганезов.
— Интересно, о чем завтра будет кричать немецкое радио? — поинтересовался Комаров.
Оганезов пожал плечами.
— Да ни о чем.
