— Ой, господи, молоденькие…
— Надо же!
— Ироды, народ губят! — причитали женщины, не столько помогая, сколько мешая тем, кто ухватился за носилки или за край брезента нести раненых. Некоторые крестились сами и крестили бойцов.
Красноармеец, тот, что минут пять назад выбегал навстречу водителю, еле пробился через толпу женщин и у самого края моста, забывая вывернуть пилотку, но притягивая к ней ладонь, лихо закричал:
— Товарищ майор! Старший штурмовой группы красноармеец Шкавро и восемь бойцов прибыли.
Кубари у лейтенанта были под меховым воротом, и потому, глядя на обтрепанную гавриловскую шинель, боец решил, что моложавый командир в кожаном должен быть хоть на ранг, а все ж постарше.
— Докладывайте обстановку, — хмуро сказал кожаный. — А вы ждите пока! — крикнул остальным красноармейцам, которые, отдав женщинам раненых, хотели перейти на этот берег.
Красноармеец Шкавро замялся: видно, ожидал другой встречи.
— Командиры где? — спросил кожаный.
— Нету, — потупился боец.
— Как? Бежали? — вскипел кожаный.
«Умеешь права качать», — вздохнул про себя Гаврилов, но пока сдержался.
— Убитые, — сказал красноармеец.
— Откуда вы? — зло спросил кожаный.
— Оттуда… — Боец махнул рукой в сторону леса.
— В церкви положите пока, — сказал Гаврилов женщинам, которые проносили мимо него раненых.
— Вижу, что не из Москвы! — съязвил кожаный. — Из лесу? Из окружения?!
— Мы не окруженцы, — с обидой и страхом ответил красноармеец. Видимо, это слово равнялось для него словам «враг» или «предатель».
— Дезертиры?!
— Да погоди ты! — перебил кожаного Гаврилов. «И чего я лезу?» — подумал про себя, но терпение уже вышло. — Товарищ боец, вы давно из боя?
— Три дня, — поднял красноармеец голову.
— Три дня лесом шли?
— Лесом только ночью.
— А днем — полем? — ощерился кожаный.
— Нет, днем пережидали, — поправился красноармеец, понимая, что против начальства не попрешь и надо сносить все, даже насмешку. — У нас раненых пятеро. Трое не ходят, — добавил он.
— Я видел, — кивнул Гаврилов. — Как шли? Дай карту, — повернулся к кожаному.
— Не могу. Секретная.
— Эх, черт! А моя как раз тут срезана… На восток все время шли? — спросил бойца.
— Вроде…
— Володи, — не зло усмехнулся Гаврилов. — Ну а немцев видели?
— Нет, мы деревни обходили.
— Я же сказал: дезертиры! — обрадовался кожаный.
— Да погоди ты! — снова отмахнулся Гаврилов. — Оружие есть?
— Есть… Только немного. «Дегтярев» один, ну и винтовки…
— И гранаты? — подсказал Гаврилов, как экзаменатор растерявшемуся первому ученику.
— И гранаты, — кивнул боец, — только мало…
— Дезертиры, — мрачно повторил кожаный.
— С «Дегтяревым» не дезертируют, — оборвал его Гаврилов. — Ты вон с этой цацкой и на колесах, один, без раненых, не очень вперед лезешь! А они герои! Герои! — твердо повторил он.
— Товарищ капитан, при младшем дискредитировать…
— Брось, лейтенант, — отмахнулся Гаврилов, снимая с кожаного всю его тайную важность. — Молодцы, ребята! — повернулся он к бойцу. — Молодцы! Сейчас вас покормят. Жалко только, что немцев не видели. Может, хоть танки слыхали?
— Нет, врать не буду, товарищ капитан. Не слыхали. Нас штурмовая группа была — полтора взвода, а всего девять осталось. Лейтенантов двоих убило. Мы к своим, к окруженным, пробивались вперед. Два раза немцы нас отбили. Тогда мы в лес и больше не высовывались…
— Значит, впереди бой?.. — обрадовался Гаврилов.
— Ага, товарищ капитан. Там нашего брата сосчитать невозможно. Вроде две армии окружены…
— Ну, вы мне панику не сейте! — рассвирепел кожаный.
— Ладно. Пока помолчи, — снова обрезал его Гаврилов. — Значит, танков, говорите, не видели?
— Нет, только самолеты.
— Ну этого добра и тут хватает, — усмехнулся капитан. — Вон снова летят.
Над лесом, вовсе не так высоко, метрах на восьмистах, не больше, летели три «юнкерса» и чуть сзади и выше их два «мессершмитта».
— Отойдем, капитан, — тихо сказал кожаный.
Красноармеец покорно остался ждать у моста. Женщины все сбежались к церкви. Оттуда доносилось:
— Ваньку Сизова видел?
— А Евтеева Сергея?..
— Слушай, милый, Шлыковых, Шлыковых Вальку с Валеркой встречал? — надрывалась Ганя.
— Ну? — сказал Гаврилов, когда они с кожаным поднялись на бугор.
— Ты командовать останешься? — спросил кожаный.
— Куда мне?.. Не видишь, что ли?.. — кивнул он на церковь и женщин.
— Тогда не мешай. Боец, ко мне! — крикнул кожаный в сторону моста.
— Только помни: люди все-таки, — вздохнул Гаврилов, понимая, что говорит впустую.
— Не учи, — огрызнулся кожаный. — Вот что, товарищ боец, — сказал он подбежавшему красноармейцу, — по лесам погуляли, теперь и повоевать надо. Приказ такой. За мостом отроете ячейки и займете оборону. Наши подойдут — вас сменят. А теперь — кругом! Обед вам туда доставят.
— Так, товарищ капитан? — Боец глянул с надеждой на Гаврилова, вдруг тот снова обрежет командира в кожаном. Но Гаврилов только спросил:
— Лопат не требуется?
— И девушек бы заодно… — усмехнулся боец.
— А что! Это можно, — развеселился кожаный. — Этого добра тут хватает.
— Не дам, — мрачно сказал Гаврилов.
— Ты что? — удивился кожаный.
— Не дам, и все. Забирай, боец, лопаты, присылай за кашей. И, повернувшись, Гаврилов пошел к церкви.
— Тебе чего, гарему своего жалко? — спросила вертевшаяся неподалеку Марья Ивановна, когда он проходил мимо. — Так он тебе, вроде, ни к чему.
— Мне еще как сказать, а женщинам действительно ни к чему на тот берег. Там сейчас, может, бой будет.
— Да не паникуй, капитан, — сказала, догнав его, старшая. — Или у тебя заодно командирскую храбрость оттяпало?
— Дура, — печально улыбнулся он. — А тебя, между прочим, немцы тоже не пожалеют…
— Ты чего это?
— А ничего, Маруся… Слушай меня, только тихо. Мы с тобой накрылись… Впереди войск нету. Пусто… Все равно как там. — Он показал на небо, по которому недавно пролетели немецкие машины. — Напутал кто-то, не туда нас послали. Вчера по телефону обещали мне платформы. Но сама знаешь: верить — верь, а надейся на одного себя. Так вот, если, — он поглядел на большие, переделанные из карманных, наручные часы, — через сорок минут платформ не будет или приказа нового не пришлют, снимайся отсюда и дуй назад.
— Врешь, — уже по инерции сказала старшая. — А этот на что? — вдруг вспомнила она про кожаного, который следом за бойцом шел сейчас по мосту на тот берег.
— На мотоцикл сядь! — с издевкой крикнул ему Гаврилов, но тот только рукой махнул.
— Раненых стесняется, — сказала старшая.
— Да нет. Ему далеко ехать страшно, — засмеялся капитан и хлопнул Марью Ивановну по заду.
— Ты чего? Или заиграло? — улыбнулась она.
— Заиграло. Да играть, Маруся, нет времени, — подмигнул Гаврилов, зная, что теперь им ссориться никак нельзя.
— Врал, значит?
— Ну как сказать… Может, малость присочинил с устатку.
— Ну и ну, — покачала она головой. — Артист же ты… Ой, да погоди! Вон они, твои платформы.
И вправду, на горизонте запыхтел серый дымок, и почти внятно послышались небыстрые перестуки колес.
13. Транспорт наземный и воздушный
— Там оружия полно, — зашептал Гошка, возвращаясь от моста к Лии. У них не было на фронте родных, и они не побежали к раненым, а присели у своего окопа.
— Хорошо бы — удалось… — кивнула Лия.
— Капитан не пустит. Парень с автоматом просил подкинуть женщин на тот берег, а капитан уперся, — покраснел Гошка, потому что утаил, для чего кожаный просил у Гаврилова женщин.
— Ну зачем же он так?.. — спросила Лия, хотя хмурый усталый капитан внушал ей больше доверия, чем бравый мотоциклист в кожанке.
— Знаешь что? В крайнем случае ночью под мостом переберемся! — по-заговорчески переходя на «ты», зашептал Гошка. — Вода ведь не такая холодная?
— Нет, — улыбнулась Лия.
— О чем шепчетесь? — крикнула с бугра Санька. — Не попадался им мой алкоголик, — засмеялась она. — Авось, жив папаня. Пьяного пуля боится.
— Скажем ей? — нерешительно спросил Гошка. Ему нравилась пухлая и смешливая Санюра.
— Давай спросим, — согласилась Лия.
— А чего? Можно! — бодро зевнула Санька, когда они, перебивая друг друга, шепотом стали излагать ей свой план. — Только одного фрица мало. Я меньше чем за пятерых несогласная!..
Веселой Саньке умирать не хотелось, да и все это пока было только разговорами.
— Ой, ребятишки! — крикнула она вдруг. — Гляньте, поезд идет.
— Я их, капитан, собирать не буду. Сам скликай, — ворчала Марья Ивановна. — Все равно как в опере — «фига — тут, фига — там». Только людей мучить.
