— Спасибо, товарищ. Поговори, а то неприятностей не оберешься, если заявит она насчет пистолетика.
— Уж будьте покойны, уговорю. Солдат пошел об ратно
Пройдя несколько набитых народом вагонов, Ушаков нашел наконец два свободных местечка и, усадив Женьку сказал:
— Ну ты и штучка.
Она взглянула на него исподлобья не очень-то добро и ничего не ответила. Так они и молчали, пока минут через сорок не разыскал их солдат и не сказал, что бабоньку он успокоил, что полный порядок, что сходит та еще до Москвы и что, когда сойдет она, могут они опять в свой вагон идти. Женька внимала всему этому совершенно равнодушно, словно и не из-за нее разгорелся весь сыр-бор. Солдата это, видимо, задело, и он тихо, но так, чтоб она слышала, сказал Ушакову:
— Вы, товарищ старший лейтенант, ей эту пугалку дамскую не отдавайте. Она хоть и не убивает, но покалечить может, ну и вообще…
— Я и не отдам, — ответил Ушаков.
— Еще как отдашь, старшой! — взметнулась Женька. — Это Лешин подарок! Поняли? И ты, дядя, не подначивай тут, катись, откуда пришел.
Солдат недоуменно покачал головой и пробормотал:
— Ну и язвь девка.
— Сказала — катись. Без тебя со старшим договоримся. Учат тут всякие…
И здесь Ушаков не выдержал. Он поднялся и скомандовал Женьке "встать". Та встала, пожав узкими плечиками.
— Сию же минуту извинитесь перед старшим товарищем! — гаркнул Ушаков.
— Да уж ладно, пойду я, — сказал усач. — Девчонка контуженая, может, чего там…
— Извинитесь! — повторил Ушаков.
— А вы не кричите на меня! Я вам не подчиненная. — Женька собралась сесть, но Ушаков опять прикрикнул
— Я не разрешал вам садиться!
Она вытянулась; кривая полуусмешечка дрожала на ее губенках. Помявшись немного, процедила:
— Извините, старший товарищ. Я ведь и вправду контуженая.
— Вижу, девонька, что нервов у тебя не хватает. Да и немудрено это, у нас, мужиков, и то…
— Садитесь, — скомандовал Ушаков и сел сам. Женька опустилась на скамейку. Солдат еще потоптался в проходе, потом махнул рукой:
— Ну, пошел я… Счастливо доехать.
— Тебе тоже. — Ушаков протянул ему руку. Они попрощались, и солдат ушел.
Женька сидела надутая, отвернувшись к окну. Ушаков остыл, и стало ему немного неловко: нашел кем командовать, несчастной девчонкой, у которой нервишки, видать, совсем никуда. Он улыбнулся и добродушно сказал:
— Хватит дуться, Женя. Сама же виновата…
— Не выношу, когда на меня кричат. Поняли? И терпеть не могу людей, которые обожают командовать. Вроде вас!
— Я как раз не из таких, Женя, но ты же хамила, а вот этого я терпеть не могу, — сказал он спокойно, примирительным тоном. — Мир?
— Отдайте мне то, что взяли, и разойдемся, как в море корабли. Видеть вас не хочу, — заявила она и опять отвернулась к окну.
— Нет уж, сейчас не отдам. Только у твоего дома.
— Я думала, хороший вы — разочарованно протянула она и опять отвернулась к окну.
До самой Москвы они не разговаривали, а поезд пришел к вечеру. Было уже темно, шел мелкий, колючий снег с ветром. Женька еще раз попросила отдать пистолет, и, когда Ушаков отказал, она взорвалась, наговорила дерзостей, а потом заявила, чтоб не смел он с ней идти, что без него обойдется, и, вырвав свой вещмешок из рук Ушакова, бросилась от него чуть ли не бегом.
Он догнал ее, крепко взял за локоть.
— Не дури, Женька. Провожу домой и отдам твою игрушку. Так что не рыпайся.
Она несколько раз попробовала вырваться, но увидев, что ничего не выходит — его рука железно держала ее локоть, — вроде примирилась, и они пошли пешком к Красным воротам, чтобы там сесть на троллейбус или автобус.
Ушаков с каким-то трепетом шел по московским улицам. Город был совсем другим, чем в сентябре сорок первого, когда он покидал Москву, — затемнение, войска на улицах, баррикады, пустынность, суровая напряженность жителей. Сейчас горели фонари, много народа. Они с трудом сели в переполненный троллейбус и всю дорогу стояли, прижатые пассажирами друг к другу. На Женькином лице никаких чувств не выражалось и радости возвращения в родной город не замечалось. Ему показалось, что ее даже раздражает обилие народа в троллейбусе, и, когда ее толкали, на ее лице появлялось злое.
Женькин дом находился недалеко от автодорожного института, который Ушаков окончил за два года до войны. Большой пятиэтажный дом, построенный, наверно, в начале века, с просторным парадным подъездом, на высоком потолке которого были нарисованы разные гербы, а по стенам — портреты великих людей, в том числе и Вольтера. Поднявшись по лестнице на четвертый этаж, они остановились около двери Женькиной квартиры, и тут в лице ее что-то дрогнуло.
— Погодите звонить… Все-таки почти два года дома не была.
— А почему у тебя никого? В эвакуации родители?
— Не… Я с теткой живу. Муж ее инженер, сейчас на стройке какой-то под Рязанью… Ладно, звоните.
Ушаков нажал кнопку звонка, один, потом еще и еще, но дверь никто не отворил.
— Вот это номер! Соседка наша — старушенция одна. Может, случилось что с ней? Или в гости пошла, это она любила.
Ушаков начал стучать, но тоже безрезультатно — никакого движения в квартире не было слышно.
— Что делать будем? — спросил он.
— Не знаю, — почесала за ухом Женька.
— Что ж, придется ко мне идти.
— А вы далеко живете?
— На Божедомке, напротив Уголка Дурова. Знаешь?
— Конечно… — Она сморщила лобик, задумалась. — Ладно, делать нечего. Пойдемте.
По дороге они зашли в коммерческий, и Ушаков купил чаю, сахару и немного сыру. Вина он покупать не стал — Женька еще подумает черт-те что… Они перешли на другую сторону Садовой, спустились по Делегатской к Екатерининскому саду, от которого было уже рукой подать до бывшего странноприемного дома, где жил Ушаков в одной из комнаток в конце длиннющего, во весь дом коридора. Непрезентабельный был домишко, особенно по сравнению с Женькиным.
Она довольно смело шагала по темному коридору и только у двери комнаты, когда Ушаков вынул ключ, сказала:
— Пушечку-то отдайте, а то не пойду.
— Ты что, совсем в людях не разбираешься? — спросил он, доставая из кармана Женькин пистолетик. — Держи.
— Вот и ладненько, — приняла она пистолет, который как-то сразу исчез из ее рук. — Вообще-то разбираюсь, но черт вас, мужиков, поймет…
Ушаков открыл дверь, и они вошли в темную маленькую комнату, в которой был безукоризненный порядок. Видно, что хозяин перед отъездом неспешно и как следует прибрал ее. И сейчас только пыль на столе и на книжных полках свидетельствовала о том, что в комнате давно никто не жил. Ушаков взял чайник и пошел на кухню, показав Женьке на ходу, где она может умыться.
Через полчаса он пригласил ее за стол.
— Неужто у вас никакой бабской тряпки нет, чтоб мне голову повязать? спросила она, все еще не снявшая свою ушанку.
— Мое довоенное кашне подойдет? — Он подошел к комоду, открыл ящик и сразу же вытащил серое шерстяное кашне — он точно знал, где и что у него лежит.
Женька подошла к зеркалу и навертела на голову кашне в виде чалмы. Нельзя сказать, что из золушки она превратилась в принцессу, но все же ее мальчишеское лицо стало хоть немного походить на женское, или, точнее, на девчоночье. Но сама она была, видимо, довольна своим видом и, усевшись за стол, заявила:
— Ну вот вроде на человека стала походить.
Ушаков лишь улыбнулся, он не умел делать комплименты, тем более неискренние, а Женька, возможно, ждала каких-то приятных слов и, не дождавшись, слегка нахмурилась и молча принялась за еду. Он же наслаждался чаем, настоящим, крепко заваренным, которого так не хватало ему на фронте. Чуть ли не полпачки пустил на заварку и пил один стакан за другим, изредка поглядывая на Женьку, сосредоточенно уписывающую бутерброды с сыром. Насытившись, она попросила закурить. Ушаков купил в коммерческом пачку "Беломора", и им не надо было уже крутить самокрутки. Женька курила по-настоящему, глубоко затягиваясь, и видно было, что куренье ей в охотку, что получает она от него удовольствие. Но курила она некрасиво, короткими затяжками, как курят солдаты в окопах одну цигарку на троих, стараясь поскорей глотнуть как можно больше дыма перед тем, как передать другому. Потом она поднялась, прошлась по комнате, оглядывая ее, правда, без особого интереса, пробежала глазами по корешкам книг на полке, наткнулась на томики еще дореволюционного Майн Рида, схватила один, полистала…
— Знаете, что я из Майн Рида любила больше всего? "Белый вождь"! Во роман! У вас нет его?
— Нет.
— Жаль. Перечитать бы. Леша тоже этот роман очень любил.
— Сколько тебе лет, Женя?
— Много уже… Девятнадцать скоро.
— Да, для Майн Рида многовато, — усмехнулся он. — Скажи, ты и вправду в разведвзводе воевала?
— Вправду. Леша был командиром, а я рядовым. Поначалу он в поиск меня не брал, но со мной такое творилось, когда уходили они, что стал брать, в группу прикрытия. До немцев он меня не допускал, говорил, не девчачье это дело.
