— Вправду. Леша был командиром, а я рядовым. Поначалу он в поиск меня не брал, но со мной такое творилось, когда уходили они, что стал брать, в группу прикрытия. До немцев он меня не допускал, говорил, не девчачье это дело.
— Разумеется, не девчачье…
— А знаете, как я к нему убежала?
— Конечно, не знаю.
— Ладно, когда-нибудь расскажу… Сейчас мне разузнать надо, в каком госпитале он? Пять дней они в тылу у немцев пропадали, все уж надежду потеряли, только я одна надеялась и надеялась… И вышли они к своим чуть ли не в сорока километрах от нашей части. Леша раненный сильно, его на себе ребята тащили, ну и сразу в санбат… Да они все почти были ранены, только один в часть вернулся, ну и рассказал все. Я туда пешком. Пришла, а Лешу уже в госпиталь эвакуировали, в полевой, а в какой — неизвестно. Пришла обратно в часть, жду писем от него, жду, а потом этот тиф проклятый. Наверно, подцепила, когда в одной деревне ночевала на обратном пути. Ну и меня в госпиталь. Завтра к его тетке пойду, может, знает она что? Леша — не москвич, мы с ним в тридцать девятом познакомились, когда он в институт приехал поступать… — Она немного помолчала. — Поступил он, а через месяц в армию призвали… — Она вздохнула. — Леша умный очень. И развитой…
Ушаков усмехнулся, вспомнив про "Белого вождя", и Женька сразу же поняла причину его усмешки, бросилась в атаку.
— Не ухмыляйтесь! Он меня за маленькую считал, вот и дал Майн Рида, а сам он очень много читал серьезного. А "Белый вождь" был его любимым романом, когда ему тринадцать лет было. Пока он в Москве был, я здорово поумнела от одних разговоров с ним. Поняли? А потом мы переписывались до войны, у меня знаете сколько писем от него? Тысяча, наверно! И все такие умные, прямо жуть! Только начинал он всегда как-то не так…
— Как же?
— "Милая сестренка"… А какая я ему сестренка, десятая вода на киселе, какие-то дальние мы родственники, то ли троюродный он мне брат, то ли еще дальше… — Она опять вздохнула. — Завтра мне рано-рано надо, чтоб его тетку до работы застать. Разбудите? А то я сейчас сутки могу спать без просыпа.
— Разбужу, конечно.
Женька поднялась, снова прошлась по комнате, огляделась.
— Маленькая у вас комната, стесню я вас… Вы мне на полу постелите.
— Нет уж, на полу я сам устроюсь, — сказал Ушаков, а потом заметил:Что-то особой стеснительности я в тебе не приметил.
— Да? — вроде бы удивилась она.
Ушаков стал разбирать постель и стелить себе. Потом вышел в коридор покурить, чтоб дать ей возможность раздеться и лечь. Вернувшись, увидел ее мордашку, выглядывающую из-под натянутого до подбородка одеяла.
— Пистолетик под подушку положила? — улыбнулся он.
— Ага, а как же… Покурить бы, товарищ старший лейтенант…
Ушаков дал ей папиросу, спички и, потушив свет, начал раздеваться. Улегшись на полу — после госпитальной кровати было не очень-то удобно, — он подумал, что почему-то у него к этой девчушке появились какие-то вроде бы отцовские чувства, ответственность за этого заморыша.
— Пока курим, хотите, расскажу, как на фронт второй раз убежала? перебила его мысли Женька.
— Расскажи, если спать не хочешь.
— Я не говорила, как от Белоконя убежала?
— Нет.
— Так вот, я на фронт летом сорок второго попала. Поначалу в ближних тылах болталась, при штабах связисткой, ну там и начали в меня все влюбляться, проходу не было, а я ведь воевать поехала, с Лешей где-нибудь на передовой повстречаться, а тут какая-то тыловая жизнь, скучная… Ну и выпросилась я в стрелковый батальон, там и хватила лиха, и смертей навидалась, и ранений, и контузило меня там здорово, три недели в санбате отлеживалась. В общем, хлебнула… Выписываюсь, а меня направляют в минометный полк, которым этот самый Белоконь и командует, к нему телефонисткой. А я с ним в санбате познакомилась, приходил он на перевязки, ну и разговорились, он москвич тоже… Я брыкаюсь, конечно, хочу, дескать, к своим ребятам, в свой батальон, а он мне: "Дурочка, я же спасти тебя хочу, насмотрелась уже на войну, не хватит ли? А меня не бойся, не из таких я". И верно, по-хорошему он ко мне относился, хоть в одном блиндаже и жили, но потом… потом чую, начинает он мне нравиться, а я же Лешу люблю! Ну и что делать? Мотать надо, да поскорей, а куда? С фронта не убежишь! Но тут Белоконь меня в Москву в командировку посылает за всякими там канцтоварами для штаба… Конечно, он это мне приятное захотел сделать, чтоб я дома побывала. Поехала я, все достала, вернулась, а полк куда-то перебросили. Я туда-сюда, никто ничего не знает…
— Это бывает, — заметил Ушаков, вспомнив, как сам искал свою часть несколько дней.
— Ну, думаю, наверное, судьба, и обратно в Москву с просроченной командировкой. Но повезло, не проверяли нигде.
Вернулась тут моя тетка, начала действовать, был у нее знакомый полковник из ПВО, зачислили меня туда. Служу в Москве, а тетка упрашивает этого полковника вообще демобилизовать меня. Как-то это вышло у них, через полгода демобилизовали меня для продолжения учебы, я же на третий курс уже перешла… — Она прижгла потухшую папиросу и продолжила: — Начала я заниматься, живу одна, тетка с мужем на стройку уехала, холодно, голодно, ну и тоска зеленая, ребят на курсе нет, одни девчонки. Только и радость Лешины письма, но и беспокойство, не так уж часто он писал… Вам не скучно? — спросила она после паузы.
— Нет, рассказывай.
— И вот в начале сорок третьего совершенно неожиданно приезжает Леша в Москву вместе с ПНШ их полка. Ну, радость необыкновенная, три дня, как в тумане. Остановились они у меня, конечно, у Лешиной тетки комнатка маленькая, а у меня две. Пролетели эти дни, как во сне, а за день до их отъезда я к Леше — забери меня с собой, не могу я здесь одна… А он? Знаете, что он? Я и не думала, что он так ругаться умеет! "Только тебя, дурочку, сумели спасти, а ты опять, как мотылек на огонь! И думать об этом забудь!" Ладно, забыла, а сама соображаю, думаю, наверняка у ПНШ в планшетке какие-нибудь бланки из части имеются… — Она помолчала немного, собираясь с духом, а потом ляпнула: — Ну и стибрила я у него бланк! И штамп и печать на нем, как полагается.
— Нехорошо, Женя, воровать, — сказал Ушаков и тоже закурил.
— А в Москве сидеть хорошо, когда все воюют? Когда Леша почти каждую ночь в поиск ходит! И мучиться непрестанно. Это хорошо?
Это было, конечно, тоже нехорошо, и он промолчал.
— Уехали они, проводила я их на вокзал, а на другой день в военкомат с бланком этим, на котором написала, что просят направить такую-то, то есть меня, в распоряжение командира такого-то полка.
— А ты авантюристка, Женя.
— Есть немного, — сразу же согласилась она и прыснула.
— В военкомате дядька покладистый нашелся, выдал мне направление, а паспорт взять либо забыл, либо решил, что я вольнонаемной еду… Короче говоря, через три дня заявилась я в часть, как снег на Лешину голову! И что тут было! Кричать он на меня не стал, он вообще сдержанный, а просто дал мне в сопровождение разведчика своего с приказом посадить меня в первую же попутную машину. Вот и потопала я обратно, будто под конвоем. Разведчик пожилой, хмурый, со мной ни слова. Только, когда в машину посадил, сказал: "Поезжай домой, девонька, и дожидайся своего Лешу, а тут тебе не место, страшная у нас работа. Поняла?" Ничего я, конечно, не поняла, через три километра выпрыгнула из попутки и — обратно. Пришла в расположение полка и прямо к начштаба, вот направление у меня к вам, зачисляйте. Он, конечно, не в курсе, не знает, что я к Леше приехала, спросил только, чертить умею ли, а я в ответ — два курса техникума, черчу как бог. Ну и зачислили… Лишь через неделю на того разведчика наткнулась, он головой покачал и, разумеется, Леше доложил. Такая вот история. Леша мог, конечно, начштаба уговорить и отправить меня опять обратно, но я — хоть убивай, обратно не поеду! Ну и примирился…
Она замолчала, и Ушаков видел, как то вспыхивает, то потухает огонек ее папиросы. После довольно долгой паузы он спросил:
— Так кто же тебе Леша, я так и не понял?
— Непонятливый вы какой. Леша есть Леша, он мой. Вот и все.
— Теперь все ясно, — насмешливо сказал Ушаков. — Только одна деталь муж он тебе или нет?
— Какой муж! Он же чудной! Все твердил мне, что не имеем мы права, когда война идет, и что нечего вдов плодить, ну и вообще…
— Что вообще?
— Вообще он меня за сестренку считает, ну и… — Она замолчала.
— Выходит, платоническая у вас любовь?
— Выходит, так, — грустно подтвердила она. Потом зевнула и пожелала доброй ночи.
Ушаков понял, что Женьке было необходимо рассказать ему все это, чтоб не подумал он — не какая-то она ППЖ, прошедшая огни и воды, а обыкновенная девчонка, любящая своего Лешу, с которым у нее к тому же платоническая любовь. Он улыбнулся.
Разбудил он ее в семь утра, а до этого согрел чайник, нарезал хлеб и сыр. Женька ела с аппетитом, но торопясь, а когда собралась уже идти, натянув свой ватник и нахлобучив ушанку, Ушаков сказал:
