— Ой! — вскрикнула девушка в меховой шубке и в бессилии опустилась на снег.
— Танюша! Что с тобой? — спросила подбежавшая подруга.
— Так ведь они летят к нам!
— Разве это впервые?
— Да бабушка-то болеет, не сможет унести Леночку в укрытие.
Таню окружили подруги, начали успокаивать. А белые нити все ползли, как предвестники неотвратимой беды.
— Да куда же запропастились наши-то?
Словно серебристые рыбки, блеснули в лучах солнца советские истребители. Круто развернувшись, они ринулись наперехват врага. Прикрывая товарищей, Комлев и Мирзоев на пересекающихся курсах атаковали шестерку «мессершмиттов» и отсекли их от бомбардировщиков. Завязался воздушный бой. «Харрикейны» описывали громадные петли, вертелись в головокружительных виражах. Темная лента Туломы, озера, листьями чинар распластавшиеся по земле коричневые шапки гор, зелень лесов вперемешку с иссиня-белым покрывалом снега, голубой горизонт, яркие отблески, солнца в окнах домика рыбака — все закружилось, как на карусели.
— Бозор, прикрой! — приказал Комлев и бросил свою машину в пике. Враг хочет уклониться, делает переворот через крыло, но прошитый очередью, теряет управление и камнем летит к земле.
— Топай, топай, не задерживайся! — радостно кричит Мирзоев и прикрываемый комиссаром занимает исходное положение для атаки.
Мирзоев оглянулся, и словно льдинка прильнула к сердцу: с хвоста к самолету военкома стремительно приближался желтобрюхий «мессер». Уже нет времени предупредить об опасности. Огнем тоже не выручишь. И Мирзоев, заложив машину в глубокий вираж, прикрывает ведущего крылом. Снаряды и пули, выпущенные по машине Комлева, попали в бензобак самолета Мирзоева. Истребитель вспыхнул. Раздумывать некогда. Мирзоев быстро отстегнул ремни, подогнул ноги и рывком отдал от себя ручку. Его выбросило из кабины. Внизу мелькнула полоса огня: это летит к земле истребитель.
Мирзоев рванул за красное кольцо, за спиной послышалось шуршание шелка. Летчика встряхнуло, и над головой огромным одуванчиком раскрылся купол парашюта.
Бой остался где-то в стороне. Внизу догорает его «Харитон». «Эх, растяпа, таранить не смог! — шепчет про себя Мирзоев, покачиваясь на стропах. — Болтайся теперь здесь под куполом. А там дерутся. И что с ведущим?»
В этот момент на Мирзоева со стороны солнца коршуном ринулся «мессершмитт», и тут же из-за облака вынырнула машина Комлева.
«Комиссар! Жив!» — чуть не крикнул от радости Бозор.
Воздух разорвала короткая пушечная очередь, вражеский самолет загорелся. Комлев, свечой взмывая ввысь, уходит в новую атаку.
От горящей машины отделилась черная точка. Чуть выше Мирзоева повис немецкий летчик на цветастом парашюте. Порывы ветра то относят их, то приближают. Но вот Мирзоев попал в струю восходящего потока, и вскоре летчики оказались на одной высоте. Мирзоев увидел небритый рыжий подбородок фашиста.
«Видать, жарко приходится, если на задание с «заершинами» летают, — подумал Мирзоев, вспомнив любимое слово комиссара. — Теперь ты от меня не уйдешь: в воздухе не удалось — на земле доконаю».
Мирзоев потянулся за пистолетом, но фашист раньше выхватил из кобуры маузер. Пуля просвистела рядом. В следующую секунду купол парашюта накрыл вершину сосны и Мирзоев повис на стропах. С трудом дотянувшись до ветви, Мирзоев оседлал ее и, обхватив ствол руками, перевел дыхание. При «присоснении» он ударился локтем о сук, пальцы непроизвольно разжались и пистолет выскользнул в снег.
Рядом, внизу сердито бушевала горная река. Перед глазами мелькнула картина далекого детства. Как-то он с бабушкой ходил в поле. Пока бабушка обрабатывала тяжелым кетменем крохотный участок земли, он залез на самую вершину сухой арчи. Дерево обломилось, и он бултыхнулся в бурлящий Вахш. Мутный пенистый поток подхватил его, как щепку. Бозор не помнит, как он, мокрый, дрожащий от страха, оказался на руках бабушки. Вокруг стояли русские красноармейцы в фуражках с пятиконечными звездочками на околышах. Обливаясь горючими слезами, целуя внука и нежно гладя его мокрую голову, бабушка повторяла:
— Рахмат, рахмат, рахмат... 1
«А кто же сейчас придет ко мне на помощь?» — с тоской подумал Бозор.
Пролетев над Мирзоевым, повис на сосне и фашистский летчик. Врагов разделяло дерево с изогнутым полупетлей стволом. Как через окно они разглядывали в этот просвет друг друга.
«Убьет ведь!» — только и успел подумать летчик, как пуля обожгла плечо.
— Эй, падарланати саг! 2 — выругался Мирзоев. Он вспомнил про финский нож. Трудно судить, на что рассчитывал в это время пилот, но, выхватив финку и гневно выкрикнув: «У, малчун!» 3, он с силой метнул ее в фашиста. Тот, защищаясь, вскинул руки к лицу и выронил маузер.
— Теперь померяемся силами! — и Мирзоев, быстро отстегнув парашют, спрыгнул.
Противник оказался на земле несколькими секундами раньше и сразу же побежал вдоль берега.
— Стой, хальт! — крикнул Мирзоев и кинулся за ним.
Догонять было трудно: снег доходил до колен. Внезапно немец остановился и круто повернулся. В его руке блеснул кинжал. Бозор выбросил вверх скрещенные руки. В следующее мгновение рука фашиста хрустнула от железной хватки Мирзоева. Он повернулся и, напрягая все силы, перекинул врага через плечо, бросил с обрыва. От боли и напряжения потемнело в глазах, затошнило, земля закачалась под ногами и... выскользнула. Мирзоев почувствовал, что сползает в пропасть, и судорожно вцепился в подвернувшийся под руку корень дерева. Ноги повисли над водой.
Уже несколько дней небольшой отряд мотористов и стрелков находился в сопках, готовил самолет для перегона с места вынужденной посадки. Внимание сержантов привлекли спускавшиеся неподалеку парашютисты. Бойцы вскинули винтовки — на разноцветном, конечно, фашист, — но куполы парашютов скрылись за горой.
— За мной! — скомандовал старший группы, младший техник-лейтенант Виктор Хмара, и, закрепив лыжи, первым бросился на помощь своему летчику.
До Хмары донесся глухой щелчок пистолетного, выстрела. Он прибавил шаг и вскоре очутился на вершине сопки. Внизу тихо, никого не видно. Лавируя между деревьями и валунами, техник-лейтенант быстро скатился к берегу горной речушки и заскользил вдоль него.
— Следы! — обрадовался Хмара и еще быстрее заработал палками. Через минуту он увидел притоптанный снег, глянул в сторону и бросился к сосне, склоненной над обрывом.
— Здесь он, здесь! — донесся до Мирзоева голос Хмары, и тут же Бозор почувствовал, как сильная рука ухватила его за воротник комбинезона.
Еще минута, и Мирзоев уже сидел на снегу, окруженный товарищами. В стороне, как будто ничего не произошло, стоял Хмара, глубоко затягиваясь махоркой.
— Ты почему не стрелял в этого гада? Осечка? — допытывались механики. Вместо ответа Бозор взглянул на Хмару и попросил:
— Ичозат дихед папирос кашам! 4
Волнуясь, Мирзоев, сам того не замечая, заговорил на родном языке.
К летчику потянулись сразу несколько рук с махоркой и папиросами. Бозор закурил в первый и последний раз в жизни, прокашлялся и, бросив папиросу в снег, ответил:
— Осечка. Да, мой сегодня давал осечка, дустони азиз 5.
С тревогой и волнением наблюдали с аэродрома за воздушным боем женщины. Вот где-то далеко-далеко раздалась пулеметная очередь, тявкнула пушка. Все смолкло. Но тишина стояла недолго. Из-за сопки выскочил истребитель, мотор взревел и сразу же смолк. Машина плюхнулась в глубокий сугроб. Над истребителем поднялся столб снежной пыли. К месту посадки побежали люди, стали пробираться через сугробы пожарная и санитарная машины. Когда снег осел, все увидели летчика, который стоял в кабине, навалившись грудью на бронестекло.
— Жив, Сеня? — спросили подбежавшие друзья.
— Пощупайте, убедитесь, — ответил Блажко. — Отделался легким испугом. Хорошо бронестекло выдержало, а то просверлил бы мне фриц котелок.
У посадочного знака приземлились еще четыре машины. Таня вместе с подругами наблюдала за посадкой, но голубоглазого, смуглолицего юношу среди летчиков не увидела. Непонятная тревога закралась в сердце.
В вагоне пригородного поезда, в пути домой, Таня была задумчивой и молчаливой. Мысли ее то витали вокруг Леночки, то возвращались к тому летчику. Почему? Ведь она видела его только раз... А вот волнуется, переживает, сел он или нет. «Ну, да впрочем это понятно, наш ведь, советский», — попыталась объяснить себе смутную сердечную тревогу.
— Ты что такая грустная? — перебила ее мысли подруга. — Уж не о том ли пареньке грустишь? А он и в самом деле хорошенький.