защекотало в горле, закололо в груди. Савченко испытывал такое ощущение, словно колючий кляп воткнули в самые легкие. «Не иначе как от близких разрывов обвалился на чердаке кирпичный дымоход, — забеспокоился Савченко. — Только этого еще не хватало! Задохнусь вот здесь, и свои не найдут!.. Вот снова гости, радовался бы им сатана в аду!» — подумал Савченко, прильнув к щели дымохода.
В комнату ввалились два немецких солдата. Проклиная «ивана», который испортил всем ночь и сам провалился сквозь землю, они принялись расстилать плащ-палатку.
У Савченко першило в горле, в носу. Он согнул руку в локте и тихонько стал растирать переносье: чихнуть или кашлянуть — верная смерть…
Немец, расположившийся возле печи, недовольным голосом спросил:
— Чего это ты, Людвиг, затащил меня в эту хату? Лучше бы в погребе.
— Эх ты, голова! Здесь крышу сорвало. В одну воронку два снаряда не попадают, — пролепетал Людвиг и захрапел так, словно носом накачивал скат грузового «оппеля».
«Второй бандюга не спит, — ни живой ни мертвый, деревенел разведчик в узком дымоходе. — Вылезти отсюда и дать последний бой?» Но понимал: не успеет он и ноги опустить на пол… Пытался утешать себя тем, что боевое задание выполнено и теперь умирать не страшно, но сразу же другая мысль овладевала им: умереть легче всего.
Дышать стало труднее. Чтоб не потерять сознание, он прижал раненое плечо к стенке дымохода…
Перед рассветом наступило странное оцепенение. Сквозь сон он слышал ненавистный ему храп, то плотные, то рассеянные артиллерийские залпы. От раскатистого грома печь содрогнулась, рукав больно коснулся раны — и Савченко сразу же проснулся.
С восточной окраины села доносились трескотня пулеметов, винтовочные выстрелы, разрывы снарядов. Весь этот грохот с каждой минутой нарастал, приближался, и вот уже почти рядом раздались выстрелы, шум, гул… Внезапно из общего ералаша донесся знакомый голос лейтенанта Кравчука:
— Ложись. Тряскин! Граната!
За стеной ударили советские автоматы. Обдирая локти, разведчик подался назад, потом, упершись ногами на шесток, спрыгнул на пол. Ранний утренний свет резанул в глаза, на миг ослепил. Привыкнув к нему, Савченко сквозь высаженные окна увидел, как огородами во всю прыть удирали гитлеровцы. Он облокотился на подоконник и пустил вдогонку им несколько очередей из автомата.
С развевающимися за спиной зелеными крыльями плащ-палатки во двор влетел запыхавшийся Сербиненко, бросился к приятелю и крепко его обнял. Заметив кровь на рукаве и засохшие красновато-черные пятна на виске друга, он отцепил флягу.
— Пей, Савчик, сколько осилишь, а то лица на тебе нет. Эка беда, что красив ты, как дымоход навыворот! Главное, Савчик, — солдатское счастье. Задание выполнил, фашистам Варфоломеевскую ночь устроил, сам жив остался. Чего тебе еще надо?!
Раненый вытер рукавом рот, закрыл глаза.
— Савчик! — испуганно вскрикнул Сербиненко. — Слышишь? Я тебе своей крови дам. Целый литр. Или два. Только скажи хоть слово!
Губы Савченко еле слышно прошептали:
— Шмель ты… Не гуди!
Вторую неделю свирепствовала над Одессой гитлеровская авиация. Вражеские бомбардировщики кружились в задымленном небе. Бомбы отрывались от самолетов медленно и, набирая скорость, с пронзительным свистом стремительно неслись к земле.
С борта катера, облепленного беженцами, семнадцатилетний Женя Горелик смотрел затуманенными глазами на разрушенный родной город. Слезы застилали глаза: здесь оставалась мать.
В открытом море обнаглевшие «мессершмитты» с бреющего полета расстреливали маленький катер с перепуганными людьми. Суденышко, выдержав несколько налетов, продолжало скользить по взлохмаченным пенистым волнам. Во время последнего, особенно ожесточенного налета горящий катер потерял управление. Долго блуждал он по разбушевавшимся волнам, пока не доставил партию едва живых людей в Новороссийск. Здесь Женя три дня обивал пороги военкомата и все-таки добился своего: его зачислили в запасной полк.
После ускоренной солдатской выучки новобранцы прибыли на фронт. Остриженных ребят привели в штаб дивизии и разрешили отдохнуть.
— Вот здесь, пересмешник одесский, и решится твоя участь! — толкнул Женю локтем толстый, как дельфин, сосед в кургузой шинельке.
— Я свою судьбу сам решил: пойду в разведку! — серьезно заявил Горелик.
— В разведке такие болтуны не нужны. Там больше молчаливых, самостоятельных ребят уважают. Вот видишь, целый час нас рассматривает…
— Тише, мешок с суперфосфатом! — Женя повернул голову туда, куда показал толстяк.
Возле здания, в котором расположился штаб, лежала ребристая железная бочка. На ней, по-детски болтая ногами, сидел совсем молодой офицер в зеленом маскировочном костюме, туго перетянутом широким поясом с кобурой. Из-под новенькой габардиновой пилотки небрежно свисала прядь рыжеватых волос. «Вот это разведчик», — с завистью подумал Женя.
Раздалась команда «Смирно». С крыльца сошел худенький полковник, посмотрел на новобранцев добрыми близорукими глазами, поздоровался и разрешил стоять «Вольно». Густой, бархатный голос как-то не сочетался с ого внешностью.
— Солдаты! Сегодня вы вступаете в нашу боевую гвардейскую семью. Пускай станет родным для вас и боевое красное знамя, и горький солдатский труд, и великая слава подвига. Будьте храбры — вы сражаетесь за Отчизну! Будьте осторожны — у Родины нет ничего дороже, чем вы!
Полковник взволнованно коснулся рукой фуражки и добавил:
— А сейчас, сынки, познакомьтесь со своими командирами.
Первым приблизился к новичкам офицер в маскировочном костюме. Слегка прихрамывая, он миновал несколько солдат и остановился перед Женей.
— Ну и одежда же у вас залихватская. Откуда ни глянь — франт! — в серых глазах офицера заиграла ехидная улыбка.
Женя критически осмотрел свою длинную шинель со множеством заплат разного калибра, огромные стоптанные башмаки и совсем смутился.
— Как фамилия?
— Так бы сказать, рядовой Горелик. Очень хочется в разведку.
— Без «так бы сказать». Просто — рядовой Горелик. Почему вас привлекает разведка?
— Мечтаю обеспечить фашистам желтую жизнь в черных крестиках, — осмелел Горелик.
— Убедительно, — иронически улыбнулся лейтенант Добриченко. — Что вы можете делать?
— Бегаю, как гепард, прыгаю, как футбольный мяч, плаваю, как скумбрия. Несколько дней могу прожить без еды, на одних анекдотах… Возьмите, пожалуйста. — Женя умоляюще посмотрел на лейтенанта. — Не пожалеете. Чтоб я так жил!
Добриченко колебался. Потом, как показалось Жене, безнадежно махнул рукой и велел получить оружие у ротного старшины.
— Этот пакет вы, Горелик, доставите в штаб армии к двадцати четырем ноль-ноль. — Добриченко разъяснял задание коротко, спокойно. — Штаб находится отсюда в десяти километрах, но добираться туда после вчерашней метели нелегко. Мотоцикл не пройдет. Лыж нет. Придется идти пешком. Ну — в путь!
— Слушаюсь, товарищ гвардии лейтепаит!
…Дорога, обозначенная двумя рядами горбатых белых сугробов, исчезала в лесу. Постепенно ветер утих, и стало слышно, как под юфтовыми сапогами скрипит упругий январский снег. Это поскрипывание приободрило Женю. Разговорчивый и жизнерадостный, как и все одесситы, он даже замурлыкал себе под нос
