— Из Омска.
— Ну надо же, а я там в школе учился... и родители в Омске остались, — обрадовался Герман.
— А где они живут?
— На Малунцева, возле «Кристалла».
— А я на пятачке напротив «Автодора», — обрадовался часовой.
— Постой, боец, я тебе ещё сигарет принесу, — расчувствовался Герман. Он мигом вернулся к уже разбушевавшейся компании, забрал прямо со столика початую пачку, затем, секунду подумав, бутылку пива, и вновь выскочил в тамбур.
— Бутылку поймаешь? — заорал Герман, пытаясь перекричать многотонную дрожь отправляемого воинского состава. — Лови!
Часовой принял бутылку пива в расставленную в руках плащ-палатку. Пока он засовывал подарок в широкий карман полушубка, лязгающий состав с техникой уже набирал ход.
— Лови сигареты!
— Не могу!
— Я брошу на соседнюю платформу, — с этими словами Герман, изловчившись, швырнул пачку сигарет в проходившую мимо него очередную платформу. Пачка чиркнула о борт, слетела под колёса и запрыгала по шпалам.
— Чёрт, — ругнулся Герман.
— До встречи в Омске! Я по воскресеньям на каток хожу у «Политеха», — затихали в воздухе последние слова солдата.
— Как же, найду я тебя, — ворчал, дивясь обоюдной тупости земляков, пассажир, закрывая дверь тамбура.
Воинский эшелон прощально мигнул огнями последнего вагона и растворился в темноте, освобождая вид на ветхое здание вокзала. В глаза ударил свет пристанционных прожекторов и пары десятков светильников полупустого перрона. Перед взором Германа предстала типичная картина позднего советского разгильдяйства: из тёмной арки облупленного здания с круглыми часами и покосившимся названием населённого пункта маячил силуэт Ленина, поднявшего в приветствии бетонную культю с торчащей из неё арматурой. Но больше всего поражало, что вождь, ещё в студенчестве потерявший б`ольшую часть своей шевелюры, в местной интерпретации был волосатым. Германа даже передёрнуло от омерзения. Мало того, что с головы памятника свисали нечёсаные патлы, так они ещё и трепетали в затихающих вихрях умчавшегося в ночь военного эшелона. Вновь открыв дверь тамбура и присмотревшись внимательно, молодой человек заметил, что всё пристанционное хозяйство было обвешано и облеплено какими-то клочьями то ли пакли, то ли ваты. «Белое золото! — догадался Герман. — Хлопок, обыкновенный хлопок, а те ровные холмы по краям вокзала — «стога» хлопка!» «Белое золото» свисало с проводов, фонарей и откосов вокзала. «Боже праведный! — невольно вырвалось у Германа. — Сколько взрывчатки можно из этого сделать! Не то что этот городок — весь Ташкент к чертям собачьим снесёт!» Молодой человек вспомнил, что в годы его детства для особо любознательных издательство «Учпедгиз» выпускало специальные брошюрки: «Изготовление взрывчатых веществ в домашних условиях», «Взрывчатые вещества и их свойства», «Самодельные взрывные устройства». «Чудн`о, — подумал Герман, — сейчас за распространение подобных книжек могут и посадить, а тогда — чуть ли не в каждом книжном киоске продавали».
Состав дёрнулся и медленно начал набирать скорость. Герман выбросил окурок и закрыл дверь. Вернувшись в вагон, он увидел необычную картину: всё разношёрстное воинство, не шелохнувшись, сидело за столом в полном молчании. Слышно было, как в соседнем отсеке храпят два узбека. «Помер, что ли, кто? — мелькнуло у него в голове. — Может, Брежнев? Давно, вроде, пора...»
— Мужики, — начал было Герман.
— Тс-с-с! — зашипели самые крайние.
— Вот так, под эту песню, и скончался на моих руках рядовой Васильев... — торжественно и тихо прошептал ветеран Сашка, положив одну руку на струны гитары, а другой вытирая слезу.
— Спой ещё, — прокашлявшись, попросил кто-то из притихших офицеров, — знаешь, ту, что про Чаквардак.
— «Как у нас в уезде Чаквардак среди девок шум и кавардак!» — ударил по струнам каскадовец. Народ ожил. Застучали стаканы, хрустнули в молодых зубах солёные огурцы, полетели первые матерки. Разом оборвался храп за тонкой переборкой соседнего отсека.
— Полезу-ка я спать, — отхлёбывая из горлышка пиво, принял единственно верное решение Герман.
Примостившись на верхней полке, уставший пассажир сложил руки под голову и, дождавшись, когда ветеран затянул очередную жалостливую песню, провалился в сон.
— Эй, земляк, проснись! Это ты так воняешь? — тряс заснувшего товарища самый длинный, будущий волонтёр Леонид из Белоруссии.
Герман напрягся. Зная за собой грешок, он и в этот раз не мог быть уверенным, что за день деликатесы восточной пищи не произвели некоторого количества метана, который он мог бесконтрольно выпустить на волю.
— Не я... — неуверенно оправдывался сонный Герман.
Действительно, в кубрике пахло отвратительно. Конечно, определённую составляющую в одорологический букет вносили остатки пиршества, особенно бычки в томате, вернее то, что от них осталось с набухшими в этом томате окурками.
— Может, и не ты, но твой чапан — определённо!
— Чево?
— Халат твой. По-узбекски — чапан. Он и воняет.
Герман потянул полу халата к носу. Мать честная! Подарок благоухал всеми земными пороками.
— Это мне физик-узбек подарил... — оправдывался Герман, снимая с себя ещё совсем недавно такой уютный халат.
— Физиков-узбеков не бывает, — парировал отпрянувший от новой волны запахов Лёня. — В нерусских республиках все учёные — либо историки, либо филологи, либо философы.
— А мой — физик! — стоял на своём Герман.
— Что ж он тебе такое дерьмо подарил?
— Когда дарил, он не вонял.
— Да снимешь ты его когда-нибудь! — не выдержал Леонид.
Герман спрыгнул с полки и пошёл в тамбур с пресловутым чапаном в вытянутых руках. Без халата в тамбуре было холодно. Подарок, будто понимая, что его хотят выбросить, разом перестал вонять.
— Бедненький, — подумал Герман, — поди, привык ко мне, согрелся, да на радостях и не сдержался — завонял.
Пассажиру стало жалко этот образчик древней одежды. Он повертел его на вытянутых руках. Чапан, словно извиняясь, выдал очередную порцию запаха — что-то вроде догорающего кизяка.
— Извини, брат, проветрись немножко, а перед выходом я тебя заберу, — растроганно промолвил его владелец, после чего подвесил обмякшую верхнюю одежду на стоп-кран.
По возвращению друзья обнюхали Германа и сошлись на том, что терпеть ещё можно. Сонный проводник объявил, что поезд подходит к Фергане. Молодые ребята загалдели и бросились собирать пожитки. Проводник снова вернулся и спросил разрешения собрать бутылки, после чего, не дожидаясь согласия, наклонился за стеклотарой. В этот момент поезд тряхнуло. Завизжали тормоза. Народ, придавленный почти космическим ускорением, размазался по стене. С третьей полки с прощальным звуком сорвалась Сашкина гитара и, срикошетив от второй, обрушилась на пол, откинув облезлый чёрный гриф в сторону.
— Криндец! — констатировал ветеран, пытаясь перекричать звуки хаоса экстренно тормозящего поезда.
— Едрена мать! — подал голос проводник, лежащий на груде бутылок под весёлой капелью перевернувшихся на столе консервов. — Опять какой-то ишак на путях застрял, — развивал свою версию сборщик бутылок, — или какой другой ишак на стоп-кран нажал!
Поезд стоял. Герман, потирая ушибленный лоб, пытался собраться с мыслями. «Халат! Это халат!» — вдруг отчётливо, с уверенностью медиума подумал он. «Я сейчас!» — с этими словами догадливый молодой человек рванул в тамбур. Халата не было. Стоп-кран всем своим видом демонстрировал непоколебимую железную эрекцию, задрав конец красной ручки под углом сорок пять градусов. «Мистика! Просто чудеса какие-то!» — сокрушался Герман. — «Это месть!» — чуть ли не прокричал он.
— Какая, к чёрту, месть! — эхом откликнулся проводник, входя в тамбур. — «Филюганы» хреновы, скотоложцы долбанные! Бежит уже, поди, по степи к своему дому. Не хочет, подлец, из города домой на автобусе ехать, вот и ударил по тормозам, — с этими словами проводник поднял стоп-кран и припал разбитым лбом к холодному стеклу, пытаясь узреть убегающего «филюгана». — Ни хрена не видно! Что за страна! Одни ишаки и узбеки! — распалял себя железнодорожник.
Герман посчитал излишним излагать проводнику версию произошедшего, основанную на собственном мистическом прозрении.
Состав снова дёрнулся, набрал ход и вскоре вместе с первыми лучами зимнего солнца прибыл в Фергану. Невыспавшаяся компания с шутками и гомоном выкатилась на перрон. Город встретил героев морозцем, вокзальной разноголосицей и барабанным вступлением всё той же группы «Бони-М», которая, казалось, прибыла на гастроли в Фергану на том же, что и чекисты, поезде.
— Пошли к коменданту, — скомандовал Сашка, и группа оперов, выдыхая морозный пар, скрылась за вокзальными дверями.
