Санька считался лучшим игроком в волейбол. Быстрый, напористый, пружинисто подскакивая, он красиво принимал мячи, точно пасовал, негромко предупреждая:
— Дима, Никита, Леночка, даю…
Мяч взвивался над сеткой, натянутой между двумя соснами. Команда наша была непобедимой. Перейдя к Фургонову, Санька сделался нашим противником, и Чугунов, неизменный и справедливый судья наших соревнований, сделал вывод:
— Плохи ваши дела, ребята… побьют вас.
Резкие срывы и внезапные перемены в настроении друга не на шутку тревожили нас: надо было что-то предпринимать, выяснять, выручать, а мы не могли догадаться, что с ним происходит.
Однажды среди ясного дня налетел дождь. Прекратив игру, мы сбились под навесом крыльца. Светило солнце, и крупные горошины капель, сверкая, падали из облака на яркие лучи, как бы секли, дырявили их; и казалось, что день звенит серебром.
Пугливо озираясь, Санька некоторое время прислушивался к шуму дождя, потом спрыгнул с крыльца и побрел в сторону Волги, вобрав голову в плечи и туго прижав локти к бокам.
Облако расплывалось, все вокруг посерело, дождь не переставал, и нам втроем пришлось отправиться на поиски товарища.
Подобрав колени под подбородок, промокший, Санька сидел под елкой на берегу и смотрел на Волгу. Высокие холмы за рекой как бы дымились, косматились в облачных клочьях, в полосах дождя. На воде то и дело возникали круги и уносились течением.
— Ты чего тут сидишь? — спросил Никита с беспокойной усмешкой.
Санька поежился и, чуть заикаясь, заговорил, показывая на реку:
— Течет, течет — и конца нет, вся в завитках… Смотрите, завитки крутятся и тонко-тонко посвистывают, вроде сусликов в поле. И берег, смотрите, как живой, крадется, двигается куда-то…
— После расскажешь, — прервал его Никита, присев на корточки. — Вставай, пойдем домой.
— Видишь, кожа, как на ощипанном гусаке, — недовольно проворчал Иван, который стоял поодаль.
Санька послушно поднялся, вздрогнул и виновато улыбнулся. Всю дорогу он не проронил ни слова. Взбежав по лестнице в комнату, не снимая мокрой рубашки, он наскоро вытер полотенцем лицо, шею и руки, вынул скрипку и, сощурившись, стал осторожно водить смычком по струнам, часто останавливаясь и прислушиваясь к звукам. Веки вздрагивали, брови сталкивались на переносье и разлетались, с мокрых волос изредка падали на пол капли. Никита сделал нам знак, и мы оставили его одного, отложив разговор до вечера.
В конце дня мы все-таки собрали небольшое «совещание», чтобы поговорить с Санькой. Увидев нас всех в сборе, он заволновался. Сначала присел к столу, потом перешел на кровать, затем ткнулся в дверь, как бы собираясь бежать, раздумал, вернулся и рывком толкнул створки рамы. Нащипав горсть зеленых иголок с ветки, он помял их в руке и рассеял по столу.
Никита пристроился рядом с ним, обнял за плечи и предложил по-дружески:
— Давай поговорим, Саня.
— Говорите.
— Не хочешь, видно, ты ехать в Москву, — упрекнул я.
— Почему? — он резко обернулся и жадно взглянул на меня. Но, вспомнив, очевидно, условия Сергея Петровича, смирился. — Я на каникулы к дедушке поеду.
Лена быстро откинула за спину косу, поглядела на Саньку из-под опущенных ресниц и чуть насмешливо сказала:
— Тебе не к дедушке надо ехать, а в Москву. Тебе обязательно надо туда попасть.
— Постой, Лена, дело не в Москве, — остановил ее Никита. — Попадем в Москву — хорошо, не удастся — проживем и так. Главное не в том, попадем или не попадем в Москву. Главное — в учебе. Пора бы тебе взяться за нее, Саня. Когда вступал в комсомол, заверял, что будешь первым в учебе, а выходит, что ты врал все…
Санька склонил голову, поморщился от слов Никиты, сглотнул слюну, шумно втянул воздух ноздрями, подержал его в легких и осторожно выдохнул.
— И вообще расскажи, что с тобой творится. Поделись, если не секрет.
— Куда ему! — поддержал я Никиту. — Он с Фургоновым делится. Тоже дружков выбрал! Фургонов-то не знает, как книжку в руках держать.
— Если тебе нравится Фургонов, дружи. Только не к нему иди, а тяни его на нашу сторону, — проговорил Никита.
— Я к Болотину хожу, мы стенгазету выпускаем, — пробурчал Санька в оправдание.
— Мы решили так: каждый будет готовить тебя по какому-нибудь предмету. — Я — по химии, Дима — по математике, Лена — по литературе, а Иван…
— А я буду следить, чтобы он не свихнулся опять, — подсказал Иван.
Санька молчал. Прохладные сумерки вливались в комнату и сгущались в углах. Чтобы лучше видеть, Лена пересела ближе к окну, пристроилась на подоконнике рядом со мной.
— Наша комната считается самой дружной, образцовой, — сказал я, — а ты… Нажми перед экзаменами… По математике я тебе помогу.
Покосившись на нас с Леной, Санька вдруг встал и крикнул мне в лицо:
— Не надо мне твоей помощи! Сам подготовлюсь, без тебя! — Отойдя к двери, он выпалил резко: — С Фургоновым-то лучше, чем с тобой! — и выскочил из комнаты.
Лена выбежала вслед за ним.
— Страдает он, ребята, — определил Иван и приоткрыл рот, потрясенный этим внезапным открытием: — Ай-яй-яй!..
— Да, теперь все ясно, — заключил Никита, взглянув на меня. — Он влюблен в Лену и ревнует ее к тебе. Он не может видеть вас вдвоем. Я давно это заметил. — И сокрушенно всплеснул руками: — Ну, скажи ты, пожалуйста, какой оборот!..
— Втюрился! Ну, не дурак ли, а? — поражался Иван. И, подумав, глубокомысленно добавил как бы в оправдание: — Хотя у нас в деревне тоже был такой, влюбленный в одну вдову. Сысориков такой… Каждое воскресенье ходил в церковь поклоны класть, чтобы бог подсобил ему опутать ту вдову. Но она все-таки замуж вышла за другого. А Сысориков с горя церковь поджег — осердился на бога, что тот не помог ему…
— Перестань врать! — раздраженно крикнул на него Никита. — Надоел со своими байками.
Отходя к своей койке в углу, Иван флегматично пожал плечами:
— Пожалуйста… В другой раз будете упрашивать высказаться, так я промолчу, раз такое отношение…
Мне не хотелось верить Никите, что я и есть источник всех Санькиных переживаний, но вскоре убедился в этом сам.
Один раз мы допоздна играли в волейбол. Сетка уже растаяла в сумраке, глаза напрягались, мяч пролетал мимо рук. Но упорство и соревнование на выдержку не позволяли покидать площадку. Кто-то запалил мяч ногой. Мы с Леной двинулись за ним одновременно.
— Давай убежим? — предложил я ей, забыв о мяче.
Лена минуту постояла в нерешительности, катая под ногой сосновую шишку, затем усмехнулась, протянула мне руку, и мы помчались в лес. Сзади слышались голоса ребят, которые, очевидно, прекратили игру и расходились с площадки. Не расцепляя рук, мы пересекли железнодорожное полотно, повернули к Волге. Под ногами пересыпался сухой песок, деревья затаились по сторонам, окутанные теплой мглой.
Вдруг Лена остановилась.
— Здорово мы их надули, а? — Она обвела взглядом поляну и сказала вполголоса: — Вот здесь мы стояли зимой, помнишь?
— Помню, — сказал я так же тихо.
В лицо потянуло свежим речным ветром, и вскоре мы вышли к Волге. Река будто остановилась, тяжело ворочаясь меж обрывистых берегов, тускло отсвечивала сталью.
— А может быть, это нехорошо, Дима, что мы убежали втихомолку, нечестно это, а? — спросила Лена вкрадчиво.
— А почему мы должны докладывать?
— Все-таки… Играли, играли — и вдруг сбежали.
— Давай вернемся, — предложил я.
— Нет, нет! — запротестовала она. — Раз уж сбежали, так давай посидим здесь.
Роса еще не успела окропить траву, и, сухая, она источала горьковато-пряный запах.
По Волге, сияя гроздьями огней, проходил пассажирский пароход. Огни, отражаясь, трепетали в черной, колыхающейся воде. До нас доносились сочные удары плиц и всплески волн из-под колес.
— Вот она, моя мечта!.. — прошептала Лена. Прислонившись спиной к стволу дерева, она зачарованно замерла. — Как увижу пароход, так бы и полетела вслед за ним! Там такая чистота, Дима… Однажды я видела женщину-капитана. Важная такая, в белом кителе, в фуражке… Она спускалась с мостика и шла по палубе, и все пассажиры глядели на нее. А у меня сердце сжалось в горошинку от зависти. Ведь могут же другие, а? — Лена повернула ко мне лицо, ожидая, что я скажу, и не дождалась. — Сколько рек на нашей земле, Дима? Не счесть! Волга, Днепр, Амур…
— Одна даже твоим именем называется — Лена, — добавил я, пытаясь представить, как бесчисленные реки, притоки, рукава ветвистыми узорами оплели землю. — А по всем этим рекам капитаны пароходы водят…
— Сколько видят берегов, городов разных, людей! — Лена вздохнула и произнесла: — Ничего! У меня еще все впереди. Вот поработаю электромонтером, а там видно будет. — В голосе ее слышались решимость и упорство.
