— А я столяром, — сказал я просто.
— Всегда столяром? — Лена заглянула мне в глаза.
— Не знаю, всегда ли, но пока я еще не столяр, — проговорил я, задумываясь о своем будущем: «Нет, меня на одном месте не удержишь. Я пойду дальше! Школа — только одна ступенька на той большой лестнице, которую я выбрал, чтобы взобраться на вышку, откуда все видно».
Пароход скрылся за поворотом. Оттуда он послал прощальный гудок. Лесное эхо перебрасывало звук, закидывало его все дальше и дальше за сумрачные берега.
Лена вдруг спросила, повернувшись всем корпусом и приблизив ко мне глаза:
— Ты бы хотел, чтобы по Волге ходил пароход, названный твоим именем? Большой белый пассажирский пароход, а на боку его крупными буквами выведено: «Дима»… Нет, «Дмитрий Ракитин».
Возле темного противоположного берега призрачно маячили огоньки бакенов — красный и белый; они вздрагивали, взлетая на волне, и зовуще мигали из сумрачной дали. Не отрывая взгляда от красной и светлой точек, я сказал, вспомнив недавние слова Сергея Петровича:
— Кому же неохота… Только это надо заслужить. Честно трудиться надо всю жизнь или совершить что-нибудь героическое, тогда, может быть, и назовут пароход…
— Дима, Павел Степанович говорит, что самый лучший из группы столяров — Фургонов. Это правда?
— Правда. Он будет очень хорошим мастером.
— Ты боишься его… думаешь — не угонишься за ним?
— Чего мне его бояться? Мы наравне идем. — Помолчав немного, я поведал ей, как бы по секрету: — Знаешь, я решил с ним подружиться.
Она настолько удивилась, что, вцепившись мне в руку, потрясла ее.
— С Фургоновым? Дай честное комсомольское слово!
Я дал, и она воскликнула восторженно:
— Это так хорошо, Дима, просто замечательно!
— Чему ты радуешься? — усмехнулся я.
— А как же? Он на тебя злится, враждует, а ты к нему с дружбой. Интересно же!
Она придвинулась ко мне; мы сидели плечо к плечу, смотрели, как в реке, отражаясь, трепетали звезды.
— Хорошо как, Дима! — вздохнула Лена и оживленно спросила, не поворачивая ко мне головы: — Понимаешь, я не знаю, что такое быть влюбленной. Ты никогда не был влюблен?
— Нет.
— Никогда-никогда?
— Никогда, — сказал я.
— Ни в кого?
— Ни в кого.
Она посмотрела на меня большими немигающими глазами, — в них стоял вопрос и недоумение.
— И сейчас ни в кого? — спросила она строго, требовательно.
— И сейчас, — сказал я, не понимая, чего она от меня хочет.
Лена отвернулась, плечо ее слегка отдалилось от моего плеча, и в образовавшуюся щелочку пробралась и потекла ночная свежесть, холодок.
Сзади кто-то хрустнул веткой. Я оглянулся. На полянке промелькнула тень, приблизилась к нам, постояла, хоронясь за стволом, потом бесшумно стала удаляться. Это был Санька. Я сразу его узнал. Только сейчас я понял, что он действительно по-настоящему страдает. Мне стало жаль его, сердце ноюще сжалось. Я досадовал на себя за то, что причинил ему боль.
— Побежали вниз, — вдруг встрепенулась Лена, легко вскакивая на ноги и поднимая меня. — Хватит сидеть, давай спустимся к воде.
— Нет, пойдем домой, — твердо решил я. — Поздно.
Когда мы пришли к общежитию, двери были уже закрыты: они запирались ровно в двенадцать часов ночи, и открывать их можно было только с разрешения коменданта. Дежурный дремал где-нибудь на верхнем этаже, и если начать стучаться, то разбудишь Чугунова. Несмотря на полночь, он, конечно, учинит допрос, где были да почему опоздали…
Мы обошли вокруг здания. Свет горел только в комнате Болотина, но мы не хотели его просить: он обязательно поднимет на ноги все общежитие.
— Что же делать, Дима? — забеспокоилась Лена. Взглянув на свое окно, она сказала: — Набери-ка шишек, покидай в окошко, девчата проснутся и отопрут.
Я нащупал под ногами несколько шишек и начал швырять их, стараясь попасть в открытое окно на третьем этаже. Но шишки никак не хотели лететь в комнату, они то не достигали окна, то ударялись рядом в стену. Лена заботливо выискивала и подносила мне шишки, а я кидал… Мы так увлеклись этим необычайным видом спорта, что не заметили, как в нижнем этаже приоткрылась створка рамы… Голос Чугунова застиг нас врасплох:
— Кидай, кидай, разбей мне стекло! Я тебе разобью тогда!.. Куда побежали! Я все равно знаю, кто: Ракитин со Стоговой! А ну, поворачивай назад!..
Делать было нечего. Несмело выступая из-за деревьев, мы приблизились к Чугунову. Он полулежал на подоконнике, подложив под грудь подушку, и некоторое время изучал нас, сурово нахмурившись, выпятив губы и что-то соображая.
— Ну, гулены, — наконец сказал он и опять задумался, — что мне с вами делать? Пускать или не пускать?
— Пустите, Василий Васильевич, — попросила Лена вкрадчивым голоском. — Мы ведь опоздали на одну минуточку. Откройте нам, пожалуйста!
— Открыть, значит?.. А что скажут другие? Скажут, комендант дисциплину расшатывает, валит дерево, которое сам посадил. Ропот пойдет.
— А кто узнает? — буркнул я.
— А дежурный? — мотнул он головой. — Подойдите. — Полюбовавшись на нас, виноватых и покорных, он заговорил негромко, дружески-осуждающе, прикрывая открытую грудь рукой: — То, что вы прогуляли сверх режима, — это еще полбеды: поругаюсь немного и впущу, в лесу ночевать не заставлю. И даже не доложу никому. А вот уйти и кинуть товарища — не годится, не такие уж у вас секреты, чтоб уединяться… А он мучился весь вечер, его аж перевернуло всего…
— Да кого? — нетерпеливо спросила Лена.
— Не знаешь, востроглазая? Саню Кочевого.
Девушка виновато потупила взгляд, нахмурила брови, затаила дыхание и стояла не шелохнувшись, точно Чугунов сковал ее своими словами.
— Спать не мог, все думаю про вас — вы ведь у меня как на ладони все: всех знаю, кто чем дышит. Так вы уж соберитесь, обмозгуйте, разберитесь в своем, значит, сердечном хозяйстве, наведите порядок, — он крякнул и усмехнулся: — А то мне придется применить свою комендантскую власть. — Передохнув, он скомандовал, убирая подушку: — Вот что, неохота мне идти к двери, лезьте в окно…
Никита проснулся, когда я на цыпочках проходил к своей кровати.
— А где Кочевой? — спросил я, заметив нетронутую постель Саньки: он, видимо, совсем не ложился спать.
Никита приподнялся, улыбнулся сонными глазами.
— Он искать вас бегал, да, видно, не нашел. Сейчас у Болотина сидит — газету выпускают, — и, поворачиваясь к стене, пробасил страдальчески-насмешливо: — Ох, и надоела же мне ваша святая троица: ты, Лена и Санька! Глаза бы не глядели!..
Я присел на краешек его кровати; он столкнул меня:
— Иди спи, разговор состоится завтра…
Утром я проснулся от шума в коридоре: ребята громко повторяли мое и Ленино имена. Ни Ивана, ни Никиты в комнате не было. Санька, вытянувшись, лежал на кровати, и по вздрагивающим векам я заметил, что он не спит. Лицо его было бледное, под глазами расплылись сиреневые круги от бессонницы.
Я быстро оделся и спустился в красный уголок. Не успел я войти, как в глаза бросились пестрые краски стенной газеты «Станок»; она висела свежая, еще не просохшая. Возле нее толпились ученики. Увидев меня, они расступились.
В самом центре большого листа красовались две нарисованные фигуры — мужская и женская, идущие под руку по берегу Волги. Парень был похож на меня, девушка — на Лену.
Под карикатурой было что-то написано, но читать я не стал: возмущение перехватило дыхание. Я понял, что Санька сделал это от отчаяния, не подумав. Но все равно это было нечестно с его стороны.
Ребята с интересом ждали, что я буду делать дальше. Я рассмеялся и проговорил:
— Похож, а?
Потом осторожно вырвал из газеты карикатуру и, сложив ее вчетверо, неторопливо поднялся наверх.
Никита и Санька, сидевшие на койке, встали, когда я широко распахнул дверь, и выжидательно уставились на меня. Я подступил к редактору, позабыв захлопнуть за собой дверь; в ней сгрудились ученики, заглядывая внутрь с нескрываемым любопытством.
Взмахнув перед лицом Саньки скомканным обрывком газеты, я спросил сдержанно:
— Ты писал?
— Ну я. Разве неправда! Где вы были… всю ночь?
— Эх, ты!.. — презрительно бросил я. — Нехорошо это, Санька, не по-товарищески. — Я протянул ему карикатуру: — На, спрячь свое художество и не показывай никому.
Но Санька неожиданно отбил мою руку. Вцепившись, мы начали трясти друг друга. Никита бросился нас разнимать.
— Да хватит вам, черти! Разойдитесь, слышите? — просил он. — Дима, отцепись.
Мы все трое повалились на кровать и забарахтались на ней, сбивая одеяло на пол. А в коридоре уже закричал кто-то:
— Эй, братва! В тридцать шестой дерутся! Зови коменданта!
— Ой, что это вы? Ребята! — воскликнула Лена: ее привел Иван. Сначала она оторвала от нас Никиту, потом оттолкнула меня и наклонилась над Санькой:
