при-
казном порядке сказал ему вернуться в палатку на прачку, в общем, он явно не любил Пожидаева. Да и вообще, прапорщик ненавидел весь белый свет и при любом удобном случае под-ставлял кого-нибудь или напрягал. Пожидаев платил ему тем же: органически не переваривал Валеру Гуляева. И дело даже не в том, что прапорщик тогда ударил его, когда не мог попасть
в подсобку. Сергей этого даже и не помнил. А в том, что в свои восемнадцать он первый раз в жизни встретил такого подлого человека. Там, в грезах Пожидаева, под сенью вишен, тоже были ссоры, обиды, драки, но там все это было «по честноку» и не было этих интриг, этой низости…
Война, как лакмусовая бумажка, определяет, кто есть кто, и, как катализатор, возводит в степень темные или светлые сторо-ны человека. Из маленьких подлецов, способных на небольшую пакость, она взращивает стервятников, не гнушающихся ничем, даже человеческой жизнью, для достижения своих меркантиль-ных целей. И, наоборот, из людей, способных делать хорошие дела, она выкристаллизовывает Человека с большой буквы, способного действительно на настоящий поступок, вплоть до самопожертвования ради других.
И, когда Сергей, вернувшись домой, в очередной раз смотрел прекрасный советский фильм «Белорусский вокзал», где поют и плачут, встретившись после долгих лет разлуки, бывшие однополчане, командиры и подчиненные, то он поймал себя на том, что если он встретит Валеру Гуляева, то как минимум заедет ему в морду, хотя с тех пор прошло почти тридцать лет и прапорщику уже далеко за шестьдесят…
1
Сидеть на рации
–
стучать.
65
Гуляев прекрасно осознавал, чем обернется для Пожидаева его приказ. И речь тут идет вовсе не об армейской дисци-плине, а о дедовщине, которая очень хорошо была встроена
в военную машину 12-го Гвардейского полка. Хуже всего то, что прапорщик это делал намеренно, типа для профилактики, чтобы не расслаблялся поваренок. Как говорится, должен быть порядок: каждый сверчок знай свой шесток. Просто подлая натура этого человека получала моральное удовлетворение, когда кому-то было плохо, и его разум, практически полно-стью съеденный алкоголем, как у животного, инстинктивно стремился унижать своих подчиненных, чтобы на их фоне казаться выше.
Отработав смену, Сергей вернулся в палатку на прачке. Войдя в нее, он как ни в чем не бывало прошелся по продо-лу и сел на свою кровать, на которой не сидел больше двух месяцев. Даже в приглушенном свете он краем глаза видел, как, вытаращив шары из орбит, на него смотрели кладовщики, прачки, писари, банщики и прочая гоп-компания, загасившаяся на отшибе полка.
Вообще-то, войска искренне ненавидели всю эту «гоп-компанию», резонно полагая, что им выпала халява и все тяготы армейской службы в боевых условиях они скинули на них, при этом снимая все сливки от войны. Не секрет, что все писари, кладовщики, банщики домой возвращались как минимум с медалью «За б/з»1. Участвуя в разграблении раз-личных складов вместе со своими командирами, они неплохо набивали карманы афошками2 и на дембель тащили баулы шмоток не меньше, чем у офицеров. Ежедневное облизывание своих командиров давало им возможность выезда с ними в Герат на шопинг в дуканы, что было табу для обычного сол-дата. Они еще имели много маленьких, но очень приятных привилегий, которые и не снились какому-нибудь младшему сержанту, стоящему в карауле на пятидесятиградусной жаре и глотающему раскаленную пыль, поднимаемую афганцем3.
1
«За б/з»
–
медаль
«За боевые заслуги».
2 Афошки, афгани — местные деньги.
3 Афганец — ветер, который ежедневно в летнее время поднимался при-мерно с 10 утра и стихал ближе к 7 вечера, различной интенсивности: от легкого бриза до урагана.
66
Но у всей этой братии абсолютно не было обратной до-роги назад: в войсках их зачморят по-любому, независимо от того, дембель он или чиж. Другой вариант для них там не был предусмотрен. Вернувшись домой, Сергей увидел, как имен-но эта публика гнет пальцы и рвет рубахи на груди, говоря, что мешками свою кровь проливали в Афгане, тыча боевыми медалями, к которым они на самом деле никакого отношения не имеют. А те, кто действительно хапнул по самое не хочу, предпочитают молчать и уходить от расспросов на данную тему, лишь иногда, хорошо закинув за воротник, выдавить из себя пару пьяных фраз и тут же осечься.
Вот такой ОКСВА наполнял палатку на прачке. И местные старослужащие играли по правилам войск, изображая из себя дембелей, дедов и черпаков, гоняя тамошних чижей. В за-предельной дедовщине в полку была хоть какая-то честность: солдаты, обозленные тяжелыми условиями быта, службы, голодом и войной, вымещали ее на молодых, а тут она была нелепой. И все же вопреки всему она там была. Повара с кладов-щиками совсем недавно примкнули к этой братии по приказу нового зампотыла Фурса, и их неприкасаемость была снята с них, потому что местная гоп-компания и так неплохо жила.
— Э-э… Ти что, попуталь? Кто тебе разрешаль садиться на шконарь? — вставая с кровати и направляясь к Пожидаеву, спросил его узбек по имени Назим.
Он был банщиком, дедушкой и почему-то авторитетом на прачке, хотя его физические данные были весьма далеки от совер-шенства. Назим был довольно высок, но узок в плечах, с которых свисали тоненькие руки. Его впалая грудь сразу за диафрагмой резко переходила в живот, похожий на футбольный мяч, который несуразно торчал, напоминая о голодных детях в Африке. Все это венчала треугольная голова, приплюснутая в районе затыл-ка. За те две недели, прожитых на прачке, после коих Пожидаев пропал оттуда больше чем на два месяца, он помнил, как Назим постоянно «делал на бицепс» самодельной гантелей, и сейчас, смотря на него, Серый видел: это ему не помогло.
— Приказ прапорщика Гуляева вернуться в расположение, — ответил Сергей, прекрасно понимая, чем закончится этот раз-говор.
67
— А садиться на шконарь тоже приказаль? — приблизившись вплотную к Сергею и смотря на него сверху вниз, продолжил задавать вопросы узбек.
— Нет, это следствие приказа, — продолжая сидеть, парировал Пожидаев глупый вопрос.
— Что-то я за последние два месяца даже вонючей банки рыбных консервов здесь не наблюдал, — вмешался в разговор прачка
