Вера Федоровна старалась быть спокойной.
— Так вы утверждаете, что анонимок не писали?
— В том-то и дело, что нет, — заговорил Солдунов. — Но в милиции нас не слушают. И в такой ситуации нам лучше не спорить с ними и не злить.
— Не понимаю, если не писали, то чего вы боитесь?
— Мы же вам объяснили… — начал Солдунов, но Вера Федоровна его перебила:
— Бросьте, вы! Что вы из себя строите невинных ягнят. Я консультировалась у юриста. Он мне пояснил, что авторов этих анонимок следует привлечь к судебной ответственности за клевету. Почерковедческая экспертиза даст заключение: ваш ли это почерк. И если это не ваших рук дело, то потребуйте сделать экспертизу.
— Мы не хотели заходить так далеко, — пробормотал Жукин. — Нам в милиции сказали, что главное — это ваше заявление, на этом все и кончится.
— Сереженька, дай мне, пожалуйста, лист бумаги и ручку.
— Мама, — растерялся Сергей, — ты что, хочешь написать такое заявление?
Сергей молча пожал плечами и вынес бумагу и ручку. В углу прихожей стоял небольшой столик для телефона. Вера Федоровна отодвинула аппарат в сторону, и, стоя, начала писать: «Начальнику милиции. Я, Коблик В. Ф., не имею никаких претензий к моим соседям: Жукину Павлу Степановичу, его жене Нине Николаевне и их сыну Солдунову Николаю Афанасьевичу. В то же время, настоятельно прошу найти того, кто писал на мою семью анонимки, и привлечь их к строгой ответственности в соответствии с нашими законами».
Подписав заявление, Вера Федоровна протянула его Жукину.
— Вот, пожалуйста. Я написала, что к вам претензий не имею.
Жукин и Солдунов начали читать. Вера Федоровна наблюдала, как постепенно вытягивались и темнели их лица.
Прочитав, они растерянно пробормотали что-то и тут же ушли.
Вера Федоровна молча улыбнулась. Сергей, закрыв дверь, сказал:
— Дипломат ты у меня. Интересно, как они выкрутятся из этой истории?
— А никак. Увидишь, завтра или послезавтра прибегут снова. Им же некуда деваться.
Вера Федоровна как в воду глядела. На следующий день утром во дворе ее дожидался Жукин. С жалкой улыбкой он предложил:
— Вы не будете возражать, если я вас немного провожу? Мне надо с вами поговорить.
Не отвечая, Вера Федоровна зашагала дальше. Жукин пошел рядом.
— Вера Федоровна, я не мог быть вчера с вами до конца откровенным. Разговор был настолько деликатным, что присутствие вашего сына не позволяло мне рассказать вам все. — Он деланно вздохнул. — Вы не представляете, как мне тяжело. Вы же знаете, что Николай мне не родной сын. Так вот… — Жукин сделал многозначительную паузу. — Анонимки писал он. В милиции же нас обвинили обоих. Что мне оставалось делать? Сказать правду, значит, разрушить семью. Вот и приходится молча терпеть все это. Но в то же время, если напишут мне на работу, то прощай карьера. Поэтому у меня один выход: просить вас спасти и семью, и лично меня от позора.
Вере Федоровне было неприятно его. слушать.
— В этих грязных делах я вам не помощница. Вот мы и пришли. До свидания. — И направилась к подъезду огромного здания.
Прошло два часа, и вдруг Вере Федоровне сообщили, что ее спрашивает какой-то молодой человек.
«Сережа, — подумала она, устремляясь вниз к вахтеру. — Что случилось?»
Внизу стоял… Солдунов.
Маслянистые глаза угодничьи улыбались.
— Вера Федоровна, вы меня извините, но я решил поговорить с вами один на один. Если можно, то выйдем на улицу?
— Некогда мне, — холодно сказала Коблик. — Слушаю вас.
Они отошли в сторонку, чтобы не мешать проходить людям.
— Вера Федоровна, вы же знаете, что Павел Степанович мой отчим. Все, что есть у нас дома: и телевизор, и мебель, и магнитофон, и холодильник — все это купили благодаря ему. Поэтому мы с мамой полностью зависим от него. И вот такие неприятности. Вызывают его и меня в милицию, говорят, что мы писали на вас заявления.
— Ну предположим, не заявления, а анонимки, — поправила его Коблик.
— Да-да, анонимки. А на самом деле писал их Павел Степанович. И скажи я об этом, то он тут же расправится со мной и с мамой, уйдет от нас… Павел Степанович требует, чтобы я на себя взял это дело. Но вы же сами знаете, что со мной тогда будет.
— Я не знаю, что будет с вами, — жестко сказала Вера Федоровна. — Я знаю другое: подлость должна быть наказана. Скажите, а ваш Павел Степанович знает, что вы пошли ко мне?
— Нет, что вы! Я решил втайне от него повидаться с вами. Вера Федоровна, напишите в милицию о том, что ко мне не имеете претензий.
— С какой стати я буду это делать? Милиция мне еще не сообщила, кто писал эту клевету. Вот когда сообщит, тогда и буду думать. Извините, мне надо работать. — И она направилась к лифту.
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ СНОВА РЯДОМ СТОЯТ
Коблик тоскливо смотрел через зависшую пыль на красноватый диск солнца, которое уже опускалось за вершины западных гор. Пользуясь короткой передышкой, он быстро снарядил последними патронами магазин.
— Что, кончаются «орешки»? — спросил Леонов, глядя в сторону камней, где снова зашевелились душманы, в который раз готовясь к очередной атаке.
— Да, полрожка осталось.
— Патрончик-то оставь один, лучше всего в отдельный магазин вставь. А я для себя эту штучку оставил. — Он показал на лежавшую рядом гранату. — В себя из пулемета трудно стрелять.
Коблик поймал себя на мысли, что ведут они разговор о своей смерти как об обычном деле.
«А как же иначе, — подумал Николай, — не живыми же им сдаваться». Мысли сразу же вернули его домой. «Мама… бедная. Как она перенесет, когда узнает? А как же она узнает? Ведь мы же все погибнем. А душманы, говорят, даже тела советских солдат забирают с собой. А что, если наши подумают, что мы сдались врагу?»
Коблику стало нехорошо на душе от этой мысли. Нет, ему не было страшно погибнуть. Иного пути он и не видел. Но мысль о том, что вдруг кто-то даже на мгновение посмеет подумать о том, что он, советский солдат, предпочел плен смерти, напугала его. «О чем это я? — одернул себя Коблик. — Кто поверит тому, что я струсил?! Что, разве не знают меня мама и Сергей? Света? Нет, я могу умереть, не беспокоясь за свое имя. Главное сейчас — это заставить душманов заплатить за наши жизни как можно большую цену».
А Шувалов, подсчитывая боеприпасы, искал выход. «Если продержимся до темноты, то рискнем пойти на прорыв. Только в какую сторону? Попытаться уйти обратно в горы? Но что там делать без боеприпасов и воды? Нет, лучше пойдем вперед. Наши наверняка где-то недалеко, ишут нас.
Старший сержант поглядел туда, где засели душманы. Повернулся к Банявичусу:
— Альгирдас, как ты?
— Порядок, Юра. Только патронов осталось меньше магазина.
— Гранат?
— Три.
— И у меня четыре.
— Ты посмотри тут, а я ребят наведаю.
— Хорошо. Будь осторожен, они следят за нами, на таком расстоянии подсечь тебя — раз плюнуть.
— Не волнуйся, не попадут.
Шувалову ползти было трудно. Раненое бедро отзывалось острой болью. Сжав зубы, он полз вперед. Коблик был на месте, а Леонов передвинулся метров на десять правее, где уже успел соорудить небольшую насыпь. Шувалов спросил у Коблика:
— Ну как, не страшно?
— Нет, патронов только мало.
— А ты экономь. Бей только одиночными и наверняка. — Шувалов поморщился и потер бедро. — Кто у тебя дома?
— Мама, брат Сергей, — почему-то смутившись, ответил Коблик.
— А у меня кроме родителей две младшие сестренки. — И вдруг, словно спохватившись, сказал: — О смерти не думай. Скоро стемнеет, пойдем на прорыв. Так что держись, мужик!
— Держусь. Как ребята?
— Банявичус молодец, а как остальные, сейчас выясню. Пока. — И он пополз дальше.
Леонов чуть подвинулся, давая возможность Шувалову укрыться за бугорком, потом сказал:
— Ты бы поменьше лазил, а то достанут.
— Как бы не так. Ползать мы научились. Ну, как у тебя?
— Порядок. Патронов — один магазин, но еще есть шесть гранат да кулаки.
— Ясно. Держи еще две гранаты.
— Спасибо.
— Не за что. В батальоне рассчитаешься.
— А ты думаешь, что мы сможем вырваться?
— А ты? Не прощайся раньше времени с жизнью, Антон. Постарайся сберечь патроны, нам с тобой придется прикрывать ребят. Мы же — старики.
— Ага. Это понятно. Смотри, какую я позицию выбрал. Они сунутся сейчас чуть левее, чтобы прямо на пулемет не лезть, ну а я их подпущу поближе.
— Ну-ну, — чуть улыбнулся Шувалов. Говорить что-то подбадривающее Леонову старішій сержант не стал. Антон — опытный солдат и сам не хуже командира понимал обстановку. Шувалов пополз дальше. Приблизился к Попову, тот в этот момент выстрелил из снайперской винтовки и удовлетворительно произнес:
— Четырнадцать.
— Ты что, в очко играешь? — запыхавшись спросил Шувалов.
