Прочитав письмо, Сухенко сказал начальнику штаба озабоченным тоном:
— Очевидно, генерал Алгин еще не знает о здешних событиях. Вот что, Сергей Петрович. Я возьму свою конвойную сотню и выеду на хутор к его превосходительству, а приказ придется выполнять вам.
— Правильно. Другого выхода нет, Анатолий Николаевич. Езжайте — и да поможет вам бог!
5
Петухи пропели полночь.
Андрей лежал на старом диване в ревкомовском кабинете и старался уснуть.
За окном поднялся ветер. Он промчался по старому саду, налетел на кровлю и хлопнул куском полуоторванного железа. «Ведь говорил же Панасу, чтоб прибил на место…» — подосадовал Андрей. Встав с дивана, он подошел к окну и открыл его.
Темная ночь окутывала станицу. Надвигалась гроза. Со стороны плавней огненными стрелами вспыхивала молния и глухо рокотали далекие еще раскаты грома.
«Нет, так не уснешь… — Андрей снова прилег на диван. — Интересно, о чем сейчас думает его превосходительство? Навряд, чтоб такой старый лисовин решился сейчас на мятеж бригады. А все же чем скорее ее разоружат, тем лучше. Эх, и вытянется у него лицо от такого сюрприза!.. Как хорошо, что хлопцам удалось вырвать арестованных. Вот ежели б поймать Гая, Дрофу да Сухенко с его конвоем… Мы б им устроили поминки по убитым хлопцам!.. Надо будет завтра проверить, как идет постройка новой хаты для Хмеля… И еще: зайти в школу…» — Андрей закрыл глаза, и сейчас же перед ним встал образ черноволосой девушки с большими черными глазами и смеющимся ртом. Андрей снова открыл глаза. «Да нет, чепуха! Не может он, боевой, заслуженный командир, тосковать, словно его ординарец Тимка, по какой–то девчонке… А все–таки тяжело жить бобылем. Одному, со своими думами и мечтами. Вот уже больше года он, молодой, здоровый мужчина, не знает любви и женской ласки… Эх, не об этом тебе, товарищ председатель мечтать надо», — сердится Андрей, стараясь продумать работу ближайших дней. Надо выполнять решение партийного собрания о создании в станице комсомольской ячейки и организации партийно–комсомольской роты. Надо начать вновь формировать гарнизонные сотни, проследить за разоружением сухенковской бригады, попытаться вернуть увезенное оружие и имущество. Да мало ли еще что надо сделать… Сбор хлеба для фронта, помощь семьям, пострадавшим от разгрома гарнизонных сотен…
Андрей решительно встал с дивана. «Нет, видно, не усну! Пойти разве побродить по станице?..» — Андрей надел шашку, маузер, папаху и, набросив на плечи бурку, вышел из кабинета.
6
Зинаиде Дмитриевне тоже не спалось. Она присела к раскрытому окну.
Хороша майская ночь на юге. На черном небе ярко горят звезды, а где–то за школьным садом зловеще ползет, громыхая, грозовая туча, идет приступом на безмятежную тишь, на ночной покой.
Зинаида Дмитриевна нервно ежится при каждом, отдаленном еще, ударе грома. Тяжело чувствовать себя одинокой в такие ночи.
…Наталке приснилось, что ее кто–то зовет. Она открыла глаза, села на кровать и прислушалась. В комнату робко заглядывал месяц, осветив кусок пола и сидящую понуро возле окна Зинаиду Дмитриевну. «Еще не ложилась, тоскует», — подумала Наталка. Она села на кровати, подобрала ноги, обхватив колени руками. Ее черные волосы густыми прядями рассыпались по плечам. «И чего она в нем хорошего нашла, в полковнике том? Губы тонкие, нос длинный, черкесячий, а глаза хоть и красивые, да наглые… Вроде как у сытой кошки».
Наталка быстро соскользнула на пол и подбежала к окну.
— Зинаида Дмитриевна! Тетя Зина! Зиночка, ты плачешь? — Наталка готова была сама разреветься. Она обняла учительницу за шею, тыкалась носом в ее щеку.
У окна мелькнула чья–то тень, и раздался ласковый, немного насмешливый голос:
— Я думал, они ночью любуются, а они плачут… Тоже — нашли дело…
— Дядя Андрей! Вот хорошо, что вы пришли.
Наталка весело засмеялась, но, вспомнив, что она в одной рубашке, смутилась и спряталась за учительницу. Андрей подошел к подоконнику.
— Здравствуйте, Зинаида Дмитриевна! Здравствуй, Цыганенок!
— Дядя Андре–ей!
— Чего?
— Я ж просила…
— Ну, ладно, больше не буду, Цыганенок.
— Опять?!
— Молчу, молчу.
Учительница поспешно вытерла платком лицо и спросила:
— Что это вы, Андрей Григорьевич, по ночам бродите?
— Уж больно ночь душная, не спится.
— Небось по любимой девушке скучаете?
— Где уж нам, старикам!
— Что вы, Андрей Григорьевич — то неуком притворялись, а теперь — стариком, что за фантазия?
— Какая уж там фантазия, Зинаида Дмитриевна?..
Вот послушайте лучше новость. Шел я сейчас по улице, встретил Бабича. Говорит, Сухенко в плавнях объявился. Начальником штаба он теперь у генерала Алгина.
Учительница побледнела и взялась за сердце.
— Что же теперь с ним будет, Андрей Григорьевич?
— Мы поймаем — к стенке прислоним. Он нас поймает — в плавнях утопит.
Зинаида Дмитриевна зло посмотрела на Андрея. «И чего он пришел ночью… Похоже, что без ума от этой девочки — Наталки, а она влюблена по уши в его ординарца». Ей сделалось досадно на этого высокого, красивого, но такого чужого ей человека. Захотелось посмеяться над ним, унизить его в глазах Наталки, сделать ему больно.
— Андрей Григорьевич, я слышала, вы — холостой. Расскажите нам про девушку, которую вы любите.
— Нет у меня такой девушки, Зинаида Дмитриевна.
— Потому, должно быть, что вы такой угрюмый, дикий какой–то, неласковый.
— И вовсе неправда! Дядя Андрей — хороший. А невеселый потому, что его жену белые в плен взяли и замучили. Вот и голова у него седая потому. И еще потому, что он пески проходил и по льду моря Каспийского шел, целая армия там погибла… И он чуть не погиб.
Наталка выпалила все это разом и теперь готова была убежать и спрятаться под одеяло.
Зинаиде Дмитриевне стало совестно. «Какая я дрянная, скверная, — подумала она, но какой–то злой бес толкал ее под руку. — Если нельзя заставить его рассказать про любовь, то пусть споет».
— Андрей Григорьевич, вы пели когда–нибудь любимой девушке?
Андрей смутился.
— Давно… А больше вместе с хлопцами.
— Спойте нам что–нибудь про любовь. Спойте, Андрей Григорьевич.
К ее удивлению, Наталка тоже попросила:
— Дядя Андрей… заспивайте. Ну, дядя Андрей!
Он засмеялся.
— Ну, разве для тебя только, Цыганенок! Ты сегодня похожа на русалку, и для тебя даже такой старый казачина, как я, может не выдержать и запеть.
«Ого! Да он, кажется, способен комплименты говорить», — с удивлением подумала учительница. Наталка повторила:
— Спойте, дядя Андрей…
— Ну, петь так петь, слушайте…
…В эту ночь не спалось и Семену Хмелю… Он заглянул в конюшню, погладил свою рыжую кобылу, подложил ей сена с клевером. Потом побрел на улицу.
Шел к своему двору. Его вновь и вновь тянуло на то место, где так недавно стояла его хата, где жила его семья. Вот уже и знакомый забор из трех продольных досок. Вот и старые тополя, посаженные еще его дедом. Хмель заторопился, но, увидев, что во дворе суетились какие–то люди, в удивлении и тревоге замер.
Посередине двора Хмель разглядел сложенный штабелями саман и две запряженные парами телеги. Он, крадучись, подошел ближе, и невольные слезы выступили у него на глазах.
— То ж мои хлопцы хату мне строят…
Хмель незаметно отошел назад и завернул за угол.
— Нет, каковы бисовые хлопцы, втихомолку, значит. То–то сегодня вечером Бабич все ухмылялся, глядючи на меня…
Возвращаясь обратно и проходя мимо дворов, где были расквартированы казаки бригады Сухенко, Семен подумал: «Спят. Интересно, выступит завтра полк из станицы или нет… Почему это Капуста с Каневской не вернулся?.. Ох, скорее бы убирались сухенковцы отсюдова к лешему!..»
Дойдя до угла, он остановился. «Спивает кто–ось… да никак в школе. Надо пойти глянуть». — И, прислушиваясь к песне, направился к одноэтажному зданию.
Ой, не шуми, явирь, зеленый байраче,
Не плачь, не журися, молодой казаче!
Ой, не сам я плачу, плачут кари очи,
Не дают покоя ни днем и ни ночью.
«Добре поет, сукин кот! Хотел бы я знать, для кого и кто так старается?» Хмель осторожно перелез забор и, пройдя по–над стеной дома, растерянно остановился.
«Андрей… — он протер кулаком глаза. — Ей–богу, Андрей!»
А Семенной, стоя возле раскрытого окна, пел:
Ой, умру я, мила, а ты будешь жива.
Не забудь, моя мила, дэ моя могила,
Моя могила в край синего моря…
«Учительнице, стало быть, спивает. Ну, що ты будешь робить?! Спивает, щоб я згинув, спивает. Ну и дела!..» — И Хмель, пятясь назад, скрылся в темноте ночи…
Андрей оборвал песню.
— Вы замечательно поете, Андрей Григорьевич, я никак не ожидала… чтобы такой старый дурень стал орать под окнами песни, словно кочет?
