заставил его упасть, он наконец сменил магазин. Осторожно выглянул из-за камня. Прибор бродил по площадке, пиная пустую пластиковую бутылку. К его ноге прилип окровавленный бинт. Тут и там валялись обрывки упаковок ИПП, красные от крови ватные комки, гильзы, какое-то тряпье. Прибор заметил Златогора.
– А тут и нету никого, – сказал он с разочарованием. Златогор устало встал, вдруг в голову пришло, что наши могут расстрелять, поэтому поторопился доложить:
– Гефест – Златогору, все чисто. Подходите.
– Принял тебя. Красавцы.
Златогор посмотрел на часы: 15:37.
Ветер
Ветер напирал. Рвал шерстяные одеяла с плеч, укутанные, словно былинные герои, с головы до ног бойцы хмуро вглядывались в темноту. Редкий разговор умирал в свисте. Стонали камни, стонали кости. Опорник застыл в тревожном ожидании. Никто не спал после восьмичасового боя. Лежат, ворочаются, скрипят скелетом. Златогор выпустил руку из-под накидки, ладонь сквозь тактическую перчатку нащупывала ребристые бока «эфок». Гранаты разложены между валунов. Слева направо. Вот пусковая машинка. Короб с лентой ПКМ. Вскрытый цинк ЛПС, Златогор перебирает патроны, как костяшки четок – во имя отца, сына, а эта – святого духа. Оглянулся. Под НП будто разлили чернила, вершина хребта чуть подсвечена луной, до сырной желтизны, но буквально метровый перепад топит все в непроницаемой темноте. На левом фланге в таком же каменном блиндажике крохотная муравьиная голова. Антураж все тот же: каска, одеяло, продутое насквозь мясо. Златогор опять ухватился взглядом за стол, плоскую вершину, издалека похожую на осыпавшийся фундамент древней крепости. Дистанция семьсот пятьдесят метров. Ты здесь, а разумом все еще там, где тихий беззвучный бег к вершине, чтобы вызволить трупы расхераченной группы минирования. Восемь часов, разбитые на мгновенные вспышки, хлопки гранат, сухие команды и как результат – вереница из носилок, облепленных семенящими матерящимися сквозь зубы людьми.
Правая опять коснулась крайней гранаты, следующей, следующей – и так до цинка с патронами. Левая придерживает цевье СВД, ствол в небо, тепловизионный прицел бросает в ноги призрачный белый кружок. Златогор закрыл наглазник, пристроил винтовку на бруствере и, только приникнув глазом к окуляру, убрал ладонь. Камни еще не успели остыть. Белые контрастные силуэты пробиты черными прожилками теней. Ни фигур, ни движения. Он опять опустил винтовку, привычно проконтролировал соседа слева. Порядок. И замотался поплотнее в одеяло, так что наружу торчал только нос. Апатия, он выгорел дотла.
Через полчаса за спиной посыпались камни, Златогор остановился на третьей гранате по счету, сжал ее и, не выдавая себя ни одним движением, взялся за кольцо. То, что кряхтело и чертыхалось по-русски. Прибор. Надо же.
– Пригнись, – сказал он не оборачиваясь.
– Порядок у тебя? – Прибор добрался до места на коленях и скорее втянулся под защиту каменной стенки, чем прополз.
– Живой.
Молчали минут пятнадцать. Прибор чертил по горизонту козырным ночником, Златогор посчитал возможным прикрыть глаза, поднимая веки по зову сердца. Страшно, что даже страха уже не оставалось. Прибор наконец произнес:
– Марат тяжелый, походу, селезенке хана. Куда полез, командир хренов? Решил в бойца поиграть.
– Ну, – откликнулся Златогор.
– Да и я тоже хорош, как все бестолково. Гефест заколебал со своим «надо обозначать присутствие, ходить, тревожить». Вот и доходились. Пацанов потеряли, как глупо потеряли. Бег, пидор, духов проебал. Они ведь чисто к засаде готовились. А с хуя они должны терпеть? Когда-то обязаны были ответить. Вот и ответили. Как котят расхерачили… Вас из группы Маркера трое осталось… «Огурцов» у минометчиков штук пять…
Златогор прикрыл веки. Прибор причитал о своих и чужих командирских ошибках, видно было, что искренне переживает. Пока наконец не обрадовал:
– Завтра опять попробуем… У ССОшников три кэмэ южнее группа попала. День какой-то блядский. Никто толком не понимает, что здесь сегодня было. Командование планирует трупы отбивать…
На этот раз Златогор посмотрел на Прибора – черный силуэт с вкраплениями седины на подбородке. Ветер заставлял пригнуться за валуны. Златогор сгорбился.
– Пыльную бурю натягивает, – сказал Прибор. Глаза действительно начало резать песчинками. Златогор опустил маску на лицо. Говорить было уже бесполезно. Слова уносились раньше, чем успевали образоваться на губах. Прошел час. Одна граната, вторая граната, третья граната, пусковая машинка, короб, цинк ЛПС – первая граната… Прибор закурил, низко, у самой земли, вдыхая вместе с дымом струю абразива. Первая граната…
Златогор задержался на ребристом корпусе.
– Жив останусь, – сказал он крохотному огоньку, – никогда на дочь орать не буду.
Сага о костре
Мчались на Тифор. Еще было темно, они досыпали в кузове ГАЗ-3307. Деревянные борта грохотали, машина извивалась на ухабах, пока наконец не выскочила на трассу. Цвет хаки как бы намекал на военную принадлежность грузовика. За рулем был Мабута, штатный водитель разведки, Мабута компенсировал люфт и матерился. Слышно было даже в кузове, несмотря на закрытые окна кабины. Прибор спал рядом с водителем, прислонившись к окну. От прыжков машины его голова периодически выбивала барабанную дробь по внутренней обшивке, но Прибор лишь открывал глаза, осматривался, надвигал поглубже флисовую шапку и снова засыпал. Перед ГАЗом вертел хвостом гантрак, в кузове за ДШК балансировал Махно: в очках-маске поверх пестрой арафатки и длинной камуфляжной куртке – практически пальто. Встречный поток рвал, теребил глубокий капюшон, трепал полы одежды.
Группа дрыхла в кузове, вповалку на мешках, укрывшись брезентовым тентом. Под брезент просачивался холод. Он струился тонкими ручейками между тел, пробивался под ворот, находил дорогу под манжеты кителя. Натянутая на глаза балаклава давала защиту, пока дыхание не делало ее мокрой насквозь. Тогда Егор оттягивал нижнюю часть на подбородок и делал несколько жадных вдохов, балансируя на грани комфорта. Снаружи серело. Границу ночи рассекла тонким клинком полоса рассвета. Багровые краски раздвинули пустыню на верх и низ, и скоро, да что там – почти скачкообразно загорелось утро.
Вместе с суточным циклом перевернулась страница атласа: резко, без предупреждения, волнистые прерии с кустами и серой стеной округлых гор на горизонте сменились марсианским грунтом, песчаными заносами и глиняными мазанками вдоль дорог. Иногда ГАЗ проносился мимо грунтовых редутов: отвалы в рост человека, исполненные в виде замкнутого квадрата. Внутри были обвисшие, выгоревшие палатки, флагштоки. Стволы гантраков глазели на пустыню. Обвисшие палатки, обвисшие стволы, обвисшие знамена – все давило духом древности и тупика.
– Я меч во тьме, я дозорный на стене, – пробормотал Егор, но его услышал Ежик.
– Что? – спросил он в самое ухо.
– Я, бля, щит, охраняющий царство людей, – крикнул Егор в ответ.
– Бля, можно не орать? – зашевелился Сага.
– Нафига – щит? – спросил Ежик.
– Просто захотелось. Само. – Он посмотрел на Ежика. Простое русское лицо со светлыми, почти прозрачными глазами, которые блестят из-под натянутой на уши панамы. Нос маленький, оканчивающийся маленькой картофелиной. Конопушки стаей перебежали от уха до уха. На Ежика хотелось орать, настолько он потешно выглядел. Егор сделал над собой усилие.
– Смотри, братан, как здесь уныло.
Грузовик замедлился, принялся мягко обходить песчаный перемет. Справа проплывал редут: все те же отвалы, гантрак и палатки – но здесь торчал на бруствере садык. Загоревший до черноты, тощий возрастной солдат в огромном обвисшем свитере, камуфляжных штанах и шлепках. Завидев грузовик, он прекратил умывание из пластиковой бутылки, чтобы вяло поприветствовать их поднятием руки. Неожиданно удивил Сага. Он ужом выполз из-под тента, резво вскочил и, раскинув руки, рявкнул в небо:
– Ра-аз-же-ечь костры-ы-ы!
Громогласный крик покрыл бурчание двигателя, садык на бруствере, кажется, нырнул в свой необъятный свитер. Бутылка покатилась вниз, разбрызгивая воду.
О смыслах и повторениях
Они засиделись во дворе, стемнело, мангал едва тлел, превращая лица в рельефные маски. Довольно быстро справились с литром самогона, и потянуло к правде. Прибор разглядывал огонь, пока Егор равномерно рассуждал:
– Они здесь, Саша, сами придумывают беду, а потом натягиваются на нее, как сова на глобус. И назовут это борьбой, а все сводится к банальному Фрейду – у кого толще хер.
– Человек – мера всего, – поддакнул Прибор.
– Возня мокриц за плинтусом. Ловлю себя на мысли, что не хочу сдохнуть среди мокриц.
– Это гордыня, братан.
– Иди ты! Я мечтаю себя уважать.
– Они хотели, чтобы их любили. – Прибор хихикнул цитатой из «Девятой
