Как-то Иван спросил Игоря:
— Ты был сегодня у папы?
— Был.
— Что ты там видел?
— А ничего.
— Как так — ничего?
— А что я мог видеть? Ворота. Проходную. Забор. Табличку: «Вход строго воспрещается».
Игорь хитрил. Он не забыл, как его поразили танки, медленно выползавшие из мастерских. Но сказать об этом он не мог, даже брату, даже журналисту: военная тайна.
Иван тоже знал о танках, знал больше, чем Игорь, и проверял брата: не проболтается?
Но Игорь был не болтлив, когда дело касалось армии, вооружения, войны. С того незабываемого июньского воскресенья он внутренне считал себя мобилизованным.
А Иван знал, что первые два танка, выпущенные мастерскими, были вовсе и не танками, а просто гусеничными тракторами, обшитыми листами котельного железа. На одном установили пулемёт, на другом — пушку. Ведь мастерские ещё не получили ни оборудования, ни вооружения. И потому эти два первых танка рабочие прозвали «Н.И.» — «На испуг». Но прошло всего только несколько недель, и мастерские начали выпускать настоящие танки. «Выкройку» брони чертили иногда прямо на листах железа, работали днём и ночью. И сделали то, что казалось чудом.
В те дни многое казалось Игорю чудом: Иван, которого младший брат считал рохлей, вдруг превратился в деятельного и энергичного журналиста; порт в один день так замаскировали, что за зелёными сетками и какими-то декорациями не разобрать было, где причал, где диспетчерская, где подъездные пути. Даже маяк исчез, точно его ножом срезали.
Игорь понимал, что его снесли, чтобы не было ориентира для врага. Но то, что сделали это за одну ночь, казалось чудом.
С первого часа войны Игоря не покидало чувство ненужности, что ли, людям; ему казалось, что он выброшен за борт корабля, который вот здесь, на его глазах, бьётся со штормом — матросы отбивают атаки волн, а он сидит на берегу и только смотрит на происходящее. Игорь вставал раньше всех, куда-то бегал, всё время был в движении, но ничего толком сделать не мог.
В мореходке ему влепили кол за пропущенные занятия. Он в это время бегал рыть противотанковые рвы. Но ему там сказали: «Мальчик, не путайся под ногами, не мешай. Когда придут рыть ребята из мореходки, и ты приходи. А пока марш отсюда».
Огорчённый вернулся он в школу, и пожалуйста — кол.
Когда отпустили домой, надеялся, что никого не увидит и сможет хоть на время скрыть свой позор. А тут как раз отец оказался дома.
Яков Петрович, как бы про себя, сказал:
— Ты, Игорёк, больно много суетишься. Знаешь, есть люди с очень кипучей энергией, только энергия эта выкипает у них ещё до начала работы.
А Иван добавил:
— У нас в редакции это называется СКД.
— Это ещё что такое? — раздражённо спросил Игорь.
— Симуляция Кипучей Деятельности, — сказал Иван.
Младший брат бросился на старшего с кулаками, но остановился и осел под взглядом отца.
Игорь понимал, что его огорчения копейки не стоят по сравнению с всенародным бедствием. Он стыдился, ругал и презирал себя, но совладать с собой не мог.
С первого дня войны братья спорили очень часто. Игорь считал Ивана каким-то совсем не военным. А Игорь рвался в бой в самом прямом смысле этих слов.
В первый год войны враг вдруг подошёл к окраинам города, в котором жили Смирновы. А город этот был как бы воротами в глубь богатейшего края нашей страны. О городе этом слагают стихи, поют песни; с гордостью говорят об этом городе те, кто здесь родился и вырос. И правильно говорят. Сколько стоит город, столько лет старые капитаны сидели здесь, на высоком берегу Чёрного моря, обсуждая всякие морские истории ещё тех давних времён, когда были бригантины, дубки, шаланды, короче — парусники.
Потом разговор шёл о пароходах, о теплоходах, в гражданскую войну — о крейсерах. Но и теперь, когда снаряды и бомбы ложились у самой городской черты, старики капитаны (старых моряков в городе этом часто величают капитанами) обсуждали военные действия.
Едва занимался день, многие тысячи горожан с кирками и лопатами шли рыть оборонительные рубежи. На эту работу выходили не по повесткам, а добровольно, по велению сердца, хотя смерть шагала рядом. Был приказ Ставки: «Город не сдавать и оборонять до последней возможности». Однако и без приказа ясно было, что население будет защищать город вместе с нашей армией. И биться будут здесь до последнего человека.
Но и при этом белоголовые старики капитаны, которые не могли рыть окопы, теперь, как только утихала бомбёжка, выходили на бульвар, продолжая свою неторопливую беседу, как сто лет назад…
— Скумбрии нема на базаре.
— А как ей быть? Скумбрия рыба мирная, она бомбу не обожает. Ушла. Побьём фашистов — возвернётся.
— А фрукта?
— Что — фрукта?!
— Богата фрукта пошла, та вывозить некуда. И кавун дался, и пшёнка…
Старики говорили про рыбу, арбузы и кукурузу, а смотрели в тёмно-фиолетовую даль моря, думая о своих детях и внуках, которые были на линии огня: в окопах, на боевых кораблях — по всей черте обороны вокруг города.
Такой уж характер у жителей этого города: не вешать нос в беде.
А фашисты бомбили уже места, где строились укрепления, и всё ближе и ближе к городу стягивали полукольцо наступающих частей.
Тупорылые мортиры были нацелены в предместья города, дальнобойные орудия вытянули свои длинные хоботы, покрытые маскировочной сеткой; в пригородных рощах стояли танки с чёрными крестами и свастикой: всё было готово к тому, чтобы штурмом взять город, окончательно отрезанный с суши от всей страны.
В городе где-то кто-то в эти дни начищал серебряные подносы и солонки для встречи хлебом-солью фашистов, а кто-то составлял списки коммунистов и комсомольцев, чтобы первыми засадить их за колючую проволоку или повесить. И в этих списках, конечно же, одним из первых значился Яков Петрович Смирнов, ещё двадцать лет назад воевавший и бивший интервентов и предателей революции. Теперь его враги готовили ему первую виселицу или первую пулю.
Однажды семья Смирновых ненадолго собралась вся вчетвером.
— Ну что ты, Яков, пригорюнился? — спросила Наталия Ивановна. — Ты ж никогда не вешал нос.
— Беда, Наташа, беда. Смотри, сколько они захватили, как зверствуют. А в нашем городе я для них один из самых ненавистных людей.
— Да не будут они здесь, Яша, не будут!
— А я не говорю, что будут, — возразил Яков Петрович. — Просто я думаю, что с гитлеровцами может явиться в родные края мой школьный товарищ, Дубровский. Вот если это так и если это будет в его власти, он со мной рассчитается. Бо-ольшой у нас с ним счёт. Только не на жизнь, а на смерть.
— Папа, — сказал Иван, — расскажи нам про этого Дубровского…
Игорь тоже хотел узнать о Дубровском, но Яков Петрович отрицательно покачал головой:
— Теперь не время. Мне заступать на смену. Об этом бандите расскажу как-нибудь другим разом…
И поспешно ушёл.
Действительно, в те дни было не до семейных бесед. В окуляры обычного дальномера с командного пункта передовой, которая была в трёх кварталах от дома Смирновых, гитлеровцы видны были как на ладони. Наши наблюдатели видели, как враг накапливает технику и живую силу в районе соляных промыслов, где мальчиком Яков Петрович гонял футбол, а Игорь бегал туда по воскресеньям. Старые, заброшенные соляные промыслы были кладом для ребят. Нигде не было такого чудесного футбольного поля и велосипедного трека. Сама природа создала здесь эти спортивные сооружения. До войны Игорь проводил тут почти все свои свободные от занятий дни. Ведь старые соляные промыслы были совсем близко от города. А теперь там был основной плацдарм гитлеровцев, откуда они собирались вот-вот ударить по городу.
В эти-то дни и появились в городе чёрные бушлаты и полосатые тельняшки моряков, сошедших на берег. Фашисты называли их «полосатые дьяволы».
4. Кольцо вокруг города может сомкнуться
Игорь знал, что отец его бежал с Мельничной улицы на гражданскую войну, а вернувшись, не застал уже в живых бабушку Татьяну. Это не скрывали в семье Смирновых. Младший сын пытался пробраться на фронт так же, как сделал это больше двадцати лет назад Яков Петрович. Но времена были другие, война другой, и то, что смог сделать Смирнов-старший, не получалось у Игоря-якоря, Смирнова-младшего.
— Мал ещё, — сказали Игорю, — возвращайся в училище.
Какой уж там фронт! Хотя фронт этот был от города не многим дальше, чем во время гражданской войны.
Дома Игорь видел из окна жёлто-красные вспышки тяжёлых орудий фашистов, которые зажали город в полукольцо и били по жилым кварталам. Враг был так близко, что в город долетала даже шрапнель. И самым опасным было то, что полукольцо вот-вот могло стать кольцом. Трудно даже предположить, какие это сулило беды. Фашисты высвободили бы большую часть флота, который осаждал город, и бросили бы эти корабли на другие участки фронта.
