Они шли плечо в плечо молча, потрясенные тем, что было высказано и узнано. Над лесом, прямо над дорогой, поверх сосен, впереди, поднялась луна, красная, огромная. Игорь посмотрел на Варю и увидел, каким светлым, золотистым стало ее лицо при свете луны, с какой надеждой и ясностью светились ее глаза.
— Эх, Варя! Варя! Как только я встретил тебя? В такое время, когда все перемешалось, когда так много людей потеряли друг друга! А я — нашел! Тебя! Скоро кончится война, съездим на последнюю операцию, а там — мир, мир! Если ты после войны поедешь со мной, если ты будешь согласна быть со мной, мы с тобой устроимся где угодно, переживем нее, что выпадет нам, все переживем! Мы, Варя, будем людьми. Настоящими людьми!
— Будем, будем, Игорь! — шептала она.
— Я закончу техникум, ты поступишь учиться, и кто знает — может, мы еще сделаем что-нибудь такое… Что-нибудь такое! Обязательно сделаем! Ведь народ наш, страна будут строить коммунизм. Мы с тобой, может, вместе со всеми и построим его, а?! Какими, должно быть, мы будем после этого молодчагами, Варя! Строители коммунизма, ветераны далекой войны с фашизмом — звучит, правда, ведь правда?..
— Да, да, Игорь, правда, правда…
— Верю, Варя, эта война будет последняя, да да, и пройдет годиков тридцать — сорок, окружат нас с тобой ребятишки, внуки наши, что ли, будут расспрашивать, а что это была за война и как мы добились великой победы, разгромили фашистов. Как ответить на это, ну-ка, бабушка Варвара, как?
— Мы очень хотели… очень хотели… — Варе не хватало дыхания. — Мы очень хотели счастья и потому шли на смерть и умирали. Вот, вот! — В голосе ее послышались слезы. — Люди на фронте очень хотели счастья, вашего счастья, дети, и потому умирали… когда им не хотелось умирать…
Она совсем расплакалась. Игорь обнял ее за плечи.
Сзади послышались голоса. Прижавшись друг к другу, они послушали — совсем близко хрустнула веточка. Не успев ни о чем подумать, сбежали вниз с дороги, укрылись за густой березкой, которая даже сейчас, при свете луны, казалась золотой.
— Вернитесь, Евгений Васильевич, я одна добегу, вернитесь, — послышался голос Нади Ильиной.
С нею был Троицкий. Узнав его, Игорь прошептал:
— И она тоже хороша — опять удрала из строя!
Троицкий и Ильина остановились напротив, на пригорке, видно было, как Троицкий вскинул голову, посмотрел на луну, и на лице у него обозначились темные провалы глаз.
— Вот и опять вперед, в поход! — сказал он. — Встретимся ли после, когда все будет кончено? — И, не дожидаясь того, что скажет она, заговорил мрачно: — А кончится ли на этот раз? Может быть, недобитые фашисты вздумают все повторить?
— Вы опять за свое, хватит, я пойду, Евгений Васильевич, — умоляла Надя.
— Знаешь, Надюша, — в голосе его зазвучала нежность, — я в последнее время об очень многом думаю, и у меня в голове все помутилось. Откуда жизнь, откуда смерть? Почему человека и человечество раздирают такие ужасные противоречия — созидание и разрушение, мир и война, мудрость и безумие? Что побеждает, куда мы идем, куда придем? Есть ли всему этому объяснение?
— Не надо, Евгений Васильевич, вернитесь…
Он продолжал задумчиво:
— А звездочки горят, горят, горят. Может быть, там тоже есть жизнь? Может, сейчас с какой-нибудь звездочки вот так же кто-то смотрит на нас? Может, они хотят прилететь к нам? Может, прилетали? Когда, зачем? — Вдруг воскликнул: — Ты слушаешь меня, Надюша? Слушай, я тебе расскажу из древнего. Из такого древнего, что помнят разве одни звезды. Слушаешь? Это было на одной из самых удивительных планет Вселенной. Видишь, может быть, вон там, на той зеленой звездочке. Называлась она Планетой Счастья! И жили там мудрые существа — законами их были разум, правда, любовь. О, мы не можем даже представить, как они жили! Но там, на Планете Счастья…
— Не надо, Ежик, не надо. — все тише уговаривала Надя.
Игорь крепко сжал руку Вари.
— Но там, на Планете Счастья, Надюша, появились несчастные существа, — все громче говорил Троицкий. — Они не признавали законов разума, правды, любви, были одержимы страстью делать друг другу зло, убивать и калечить, врать, обманывать, заниматься вероломством, ханжеством, отбивать чужих жен, завидовать чужому уму и чужому счастью, бездельничать, навязывать друг другу свой образ мыслей, сплетничать, обливать грязью друг друга и даже самих себя. Они были кровожадны, тщеславны, глупы, спесивы, подлы, привередливы. Они могли довольствоваться безумно малым, потому что большего не могли ни видеть, ни понять своим ослепленным тысячами пороков умом. Причем они быстро плодились и грозили благополучию Планеты Счастья. И тогда…
— Не надо, Ежик, не надо. Мне страшно…
— И тогда, Надюша, обитатели этой Планеты, несмотря на свою доброту, решили во имя общего благоденствия избавиться от недостойных. Эти великие и мудрые существа не могли взять на свою совесть грех уничтожения. Они погрузили несчастных на огромный корабль, этакий космический ковчег, и отвезли на далекую и холодную планету для исправления. Они, небожители, сказали при этом: «Вот вам отдельная планета, на ней можно жить только трудом и заботами, даем вам миллион лет на исправление. Живите, трудитесь, плодитесь — и избавляйтесь от своих пороков. Ровно через миллион лет мы заглянем сюда, и, если вы вняли голосу разума, трудом и терпением преодолели свои пороки, мы простим вас и снова возьмем с собой на Планету Счастья, если захотите. Но вы и сами не захотите, потому что, если вы будете жить по законам разума, правды, любви, вы и свою маленькую холодную планету можете сделать Планетой Счастья. Если же пройдет миллион лет и вы не исправитесь, не освободитесь от своих пороков, тогда пеняйте на себя, мы дадим вам еще и еще миллион лет на исправление — и так будет продолжаться, пока вы не будете достойными жить по законам разума, правды, любви»… Эти несчастные были люди, Надя, а маленькая холодная планета — наша земля…
— Что вы говорите! Горе с вами, горе!..
— Он сошел с ума! — прошептал Игорь.
— Погоди, погоди, Надюша! — продолжал в экстазе Троицкий. — Главное впереди, послушай. Дело в том, что заданный людям срок на исправление вот-вот кончается. Люди стали не те, что были. Они стали лучше, красивее, избавились от многих пороков, даже забыли их вовсе. И главное, пройдя через века испытаний, они поняли — они поняли, Надюша, что такое жить по законам разума, правды, любви. Мы первыми поняли, наши советские люди поняли. И понимают все больше людей в мире. Весь мир разделился надвое: кто понял и кто не понял. Все должен решить последний поединок — наша война с фашизмом, война всех людей, понявших, что такое жить по законам разума, правды, любви, война их с фашизмом. Нам нужна победа. Только победа. Без этого все начнется снова. Снова и снова! Я не могу больше сидеть у шлагбаума, я должен вернуться на самолет! К чертям все условности!..
— Вернетесь на самолет, вернетесь, Ежик, вам разрешат, я говорю, слышите — я говорю! — будто пытаясь разбудить его, тормошила Троицкого Надя. — Женя, Женя! Евгений Васильевич!..
— Надюша, милая, — сказал он просто, будто очнувшись наконец. — Прости, прости. Ты не слушай меня. Я устал, что ли, Надюша. Глянул вот на эту луну, на звезды — и сразу придумалось, точно огнем опалило. Люди всегда с надеждой смотрели на небо, они всегда считали, что высшее счастье там, — может, они и в самом деле пришли оттуда и кровью, инстинктом своим помнят Планету Счастья? Ты прости, прости…
— Ах, Евгений Васильевич, вы совсем ребенок. Пойдемте же, проводите меня, от вас разве уйдешь!..
И они тихо пошли, миновали лунную полосу, скрылись в туннеле темной лесной дороги.
Игорь и Варя вышли из укрытия, посмотрели друг на друга. Лица их казались при лунном свете красными.
— Как он говорит! — в страхе сказала Варя. — Как говорит! Что это за человек — Троицкий?
И до самого лагеря, идя неслышно за Троицким и Ильиной она повторяла время от времени:
— Планета Счастья! Он сумасшедший, он заговаривается, Игорь!..
Стрельцов молчал.
У лагеря им навстречу попался Троицкий. Он шел, забросив руки за спину, спотыкаясь, и, кажется, даже не заметил их.
Расстались без слов: Игорь пошел к своему шалашу — молотильному току, Варя, точно тень, мелькнула к своему.
Но события сегодняшней ночи на этом не кончились…
Вернувшись, Троицкий застал у себя Станкова.
Станков был в шинели, туго затянут ремнем, в шапке, даже в перчатках. Казалось, он только что, за минуту до Троицкого, вошел в его землянку. Но в землянке было густо накурено, и на столе в консервной банке лежала груда смятых окурков. Троицкий осмотрел свое жилье, повел носом, вдыхая дым, отметил окурки на столе, смерил взглядом приземистую, коренастую фигуру капитана Станкова, сказал нервно, на высокой ноте:
— А, Змей Горыныч, пожаловали? Вы как раз мне нужны…
