Полчаса спустя сотня, захватив два брошенных белыми пулемета и забрав своих убитых и раненых, на рысях, далеко огибая Тимашевку, шла к станице Поповичевской.
С Поповичевской сотня пошла в Нижне — Стеблиевскую, а оттуда в Славянскую. Но Славянская была занята крупными силами белых. Андрей резко повернул влево, на Екатеринодар, но конница Шкуро преградила ему путь, и он бросился назад.
Затравленным зверем закружилась сотня по степным хуторам в кольце деникинских войск. Оставался единственный путь к спасению — с боем прорваться к Кубани, переправиться вплавь и выйти к Екатеринодару. И Андрей решился на это. Сотня спешилась в длинной балке, заросшей мелким кустарником, и молча слушала взволнованную речь Андрея. Только Колонок неожиданно спросил:
— А что, ежели Екатеринодар тоже занят? Что тогда делать?
Андрей остановился на полуслове, удивленно поглядел на Колонка и задумался.
Дергач, внимательно срезавший кинжалом тоненький прут, хмуро проговорил:
— Ну, что ж… тогда в горы, к партизанам уйдем.
Густой туман окутал заросший кустарником обрывистый берег Кубани.
Казаки, стоя на седлах, вполголоса успокаивали испуганно всхрапывавших коней.
Андрей, плывший впереди сотни, из–за тумана не видел даже головы своего коня. Ему временами казалось, что он плывет высоко в облаках и вот–вот может сквозь них стремглав полететь на землю. Было даже немного страшно. По раздающимся справа и слева от него голосам он понял, что течение относило его и других далеко в сторону. Надо было спешить. С невидимого берега шкуровцы, гнавшиеся по пятам, могли каждую минуту открыть огонь.
Но вот жеребец, нащупав ногами берег, призывно заржал и вылез из воды. Андрей опустился в седло и с тревогой оглянулся назад.
Из белой стены тумана начали показываться всадники. Вздрагивающие всем телом лошади настороженно поводили ушами. Казаки быстро садились в седла, привычно строились.
Сзади послышался глухой удар разорвавшегося в воде снаряда. На берег полетели брызги воды. Вслед за первым ударом последовал второй, потом еще и еще…
Чеснок, ласково гладя шею коня, насмешливо улыбнулся:
— Ишь, рыбу глушат! Должно, ухи захотели.
Андрей, вглядываясь в туман, хмуро пробурчал:
— Сами на уху чуть не пошли. — И, видя, что из воды благополучно выбрались последние всадники, подал команду.
Построившись походной колонной, казаки рысью пошли от быстрой Кубани.
Дергач обернулся назад и облегченно вздохнул:
— Ну, вырвались из чертовой мышеловки!
Андрей молча пригнулся к гриве. Казачьи кони, стелясь по степи, пошли наметом…
К Екатеринодару подходили ночью. Когда вдалеке ярко блеснули огни города, Андрей спешил сотню, решив подождать возвращения разъезда.
Прошел час. Колонок со своим разъездом не возвращался. Скрывая от казаков охватившее его чувство тревоги, Андрей с напряженным вниманием всматривался в блестевшие огни.
Где–то далеко — видно, у самого города — тишину разорвали винтовочные выстрелы. Андрей быстро подтянул подпругу:
— Сади–и–ии-и-сь!
Казаки черными тенями метнулись в седла и замерли. Послышался бешеный топот скачущей лошади. Из темноты вынырнул Мишка Бердник. Подскакав к Андрею, он хрипло крикнул:
Беда, Андрей!.. В городе кадеты… Нас окружили — кого зарубили, кого живым взяли. Я насилу ушел. Стреляли по мне.
— А Колонок в плен попал? — шепотом спросил Андрей.
— Зарубили.
Андрей опустил голову. Овладев собой, он вскочил в седло и обратился к сотне:
— Товарищи! Вы слышали? Наш разъезд вырубили беляки… В горы, к партизанам уходить надо!
— Веди на город!
Кто–то взобрался на тачанку и яростно закричал:
— Что ж это такое? Нас бьют, а мы бежать будем?.. Идем на город товарищей выручать, а потом и к партизанам можно!
Сотня голосов слилась в один крик:
— Прави–и–и-и-ильно! На город!
— Веди на город!
Андрей сердито выкрикнул:
— Куда, к бисовой матери, вести — их там, может, несколько полков, а нас горсть!
— В зубы им заглядывать, что ли, ежели их много?..
— Пьянствуют, небось, с радости!
— Веди, не то сами пойдем!
Андрей, стоя на стременах, тронул жеребца:
— Ну раз так, тогда за мной, хлопцы!
Жеребец рванулся вперед. Казаки, рассыпаясь лавой, помчались следом.
Застава белых еще ловила коней убитых казаков, когда раздался гулкий топот сотен лошадиных копыт и из темноты со свистом и гиканьем вырвалась казачья лава…
После того как Гринихе отсчитали сто ударов шомполами, ее замертво сволокли в подвал при станичном правлении, наскоро приспособленный под тюрьму.
Провалялась Гриниха в подвале две недели, а когда ее выпустили, то вместо полной, молодо выглядевшей женщины из подвала вышла худая, дряхлая старуха.
Добредя до своего двора, она нашла вместо дома груду холодного пепла с торчащей посредине полуразрушенной трубой. Из стоявшего в углу двора сарайчика с горьким плачем бросились ее девочки и прижались к ней грязными нечесаными головенками.
Жить в станице было негде, да и боязно, и по совету соседей Гриниха решила перебраться в город. Дня через два Кукарека затемно вывез ее с Анкой и Милей на дальний хутор, к своему зятю, а оттуда с горем пополам она добралась до Екатеринодара, попав в него за несколько дней до прихода белых.
Невдалеке от города, возле кладбища, раскинулись подслеповатые землянки и покосившиеся домики Собачьего хутора.
В старом полуразвалившемся сарае, во дворе вдовы Щербины, поместилась со своими дочерьми Гриниха.
Денег, собранных потихоньку соседями, едва хватило на первые дни. Невдалеке от хутора была городская свалка. Целые дни Миля и Анка рылись вместе с другими ребятишками Собачьего хутора, ища баночки, пузырьки и бутылки. Найденное Гриниха тщательно перемывала и относила в аптеку.
Выручаемых за это грошей едва–едва хватало на хлеб. В довершение беды Гриниха заболела тифом. В тот день, когда больная мать уже не смогла подняться на ноги, девочки остались дома. К вечеру во двор пришел нищий с большой котомкой в руках.
Он шепнул что–то хозяйке, осторожно заглянул в сарай и, видя, что там нет никого, кроме Гринихи и ее дочерей, тихо подошел к Миле. Со странной для его неприглядного вида нежностью взял ее за плечи, осторожно, но настойчиво повернул к себе лицом:
— Тебя как зовут, девочка?
Миля испуганно глядела в заросшее седой щетиной лицо оборванца.
— Ну, говори, как тебя звать? — По лицу старика скользнула ласковая улыбка, а серые глаза внимательно разглядывали худенькую фигуру девочки в стареньком платье.
— Ми–и–и-илька, — с трудом выговорила она.
Нищий, поймав ее взгляд, устремленный на видневшуюся из котомки краюху хлеба, быстро вытащил ее, затем кусок сала и протянул Миле.
Девочки с жадностью голодных зверьков набросились на угощение. Нищий, присев в углу на кучу дров, разматывал онучу. Достав оттуда пачку денег, он снова подошел к Миле и, положив ей на колени деньги, ласково провел рукой по ее черным вьющимся волосам:
— Это вам троим. Тут на две недели хватит, а там я еще принесу. А хозяйка тебе поможет готовить.
Миля с удивлением перебирала цветные бумажки. Старик осторожно вышел из сарая и скрылся за калиткой.
Дня через два Миля позвала сестренку на кладбище рвать цветы. Радостно перебегая от могилы к могиле, девочки с восхищением рассматривали красивые мраморные памятники. По складам разбирая золотые надгробные надписи, они незаметно для себя очутились в глубине кладбища. Здесь памятники были попроще, цветной мрамор сменился гранитом и цементом, но зато было больше зелени, густым строем стояли кусты сирени и молодой акации.
Девочки устало опустились на заросшую травой могилу. Вдруг до них донесся тихий стон. Анка, широко открыв голубые глаза, испуганно посмотрела на Милю. Стон повторился. Миля, крепко обхватив заплакавшую со страху Анку, прижала ее к себе.
Ветки кустарника зашевелились, и среди них показалась забинтованная окровавленными тряпками голова.
Большие карие глаза умоляюще смотрели на перепуганных девочек. Худое лицо и чуть вздернутый нос были усеяны веснушками. Бледные губы еле заметно зашевелились:
— Миля, Анка! Не бойтесь! Это я, Дергач.
— Дядя Ваня! — удивленно вскрикнула Миля. Анка, перестав плакать, с любопытством смотрела на Дергача.
Миля огляделась по сторонам:
— Дядя Ваня! В городе кадеты, увидеть тебя могут…
— Знаю, Милька. Потому и скрываюсь здесь, в склепах. Узнал вас — вот и вышел.
Миля изумленно всплеснула руками:
— Чего же ты кушаешь здесь, на кладбище?
Дергач лихорадочно облизнул сухие губы:
