Богданов встал из–за стола, прошелся по натертому воском паркету и остановился около Дергача:
— Слушай, Ваня! Парень ты молодой, жизни еще не видел — и вдруг умирать. Как же это, а?
Он достал серебряный портсигар, раскрыл его и протянул Дергачу. Тот отвернулся, проглотив слюну. Мучительно хотелось курить. Боясь, что Богданов прочтет это в его взгляде, он закрыл глаза и еще ниже нагнул голову.
Богданов, как бы разгадав его мысли, торжествующе улыбнулся:
— Не хочешь? Как угодно. А я закурю!
Он глубоко затянулся и стал медленно выпускать дым. Ноздри Дергача невольно дрогнули, хватив запах голубоватой струйки. Богданов весело расхохотался.
— Так вот, Ваня, ты, я вижу, жить хочешь! — Он уселся напротив Дергача, положив свою холеную руку на его колено. — Брось дурить, Ваня! Ты коренной казак, что тебе в большевиках этих? Переходи к нам. Ну, чего молчишь? Давай руку и получай вахмистрские нашивки.
Ты подумай — чин вахмистра и всего лишь за пустяковую услугу. Ведь ты же знаешь, кто входит в подпольный комитет. Ну, одну–две фамилии…
— Сволочь! — тихо, но внятно произнес Дергач. Он попробовал было встать, но почувствовал, что упадет, и остался сидеть. — Кадетская сволочь!
Богданов, сделав над собой усилие, улыбнулся:
— Что ж ты ругаешься? Я с тобой как с человеком, а ты…
И, не найдя подходящего слова, нагнулся к Дергачу, с притворной лаской заглянул ему в глаза:
— Наделал глупостей, ну и довольно. А насчет нашивок будь уверен! И перед отправкой на фронт — недельный отпуск. Ну, как, а?
Дергач, держась за ручки кресла, с усилием поднялся. Богданов, настороженно следил за каждым его движением. Но увидев, что Дергач слишком слаб, чтобы броситься на него, стал спокойно ждать, что тот будет делать.
У Дергача от вчерашних побоев кружилась голова. Он провел рукой по забинтованной голове:
— Слушай, ты, жандарм! Мне все одно умирать. Но когда придут наши, они найдут тебя и в погребе, и в свинушнике, и везде, где бы ты ни спрятался, спасая свою паршивую шкуру.
Богданов вскочил с кресла, бросился к столу и, выхватив из ящика парабеллум, прохрипел:
— А, так, большевистская собака!..
В комнату тихо вошел Кушмарь. Быстро окинув острым взглядом Богданова и Дергача, он молча подошел к столу и взял из рук Богданова револьвер:
— Нет, Петька, из тебя, кажется, никогда не выйдет хорошего следователя. Дай–ка его мне, я его по–своему допрошу…
— Бери! — хмуро бросил Богданов.
Кушмарь довольно улыбнулся.
— Ну, вот и хорошо. Он у меня, голубчик, язычок развяжет. — И Кушмарь весело подмигнул Дергачу: — Правда, куколка? Мне кажется, что мы с тобой проведем сегодня превеселую ночь. У меня и не такие, как ты, разговаривать начинали.
Дергач, сплюнув сгусток крови на паркет, насмешливо проговорил: — Что ж, если так, то чего же вы до сих пор комитет не раскроете?
— Что, что?.. Что ты сказал? — подскочил к Дергачу Богданов.
Кушмарь криво усмехнулся:
— Оставь его, Петр. Мы с ним подробно обо всем потолкуем.
Взяв со стола колокольчик, он резко позвонил. У дверей вытянулись конвоиры.
— Уберите арестованного! Ну, а теперь, Петька, пойдем обедать.
Богданов посмотрел на часы:
— Идем!
Звеня шпорами, они вышли из кабинета.
Быстро мелькают дубовые спицы больших колес, сливаясь в сплошные вертящиеся круги. Серые кони идут крупной рысью по мягкой скатерти проселочных дорог, легко мча исхлестанную пулями тачанку. А позади клубится серо–желтая степная пыль.
Марина, устало облокотившись на пулемет, закутанный в брезентовый чехол, задумчиво смотрит на колесо.
Солнце только что показалось. Его огненный шар, низко нависнув над просыпающейся степью, бросает золотые снопы косых лучей. В ожившей после проливных дождей траве звенят тысячи кузнечиков. Первые суслики настороженно вылезают из маленьких норок, встают на задние лапки, зорко всматриваются вдаль. И если, заслоняя лучи солнца, мелькнет над одним из них черная тень от крыльев ястреба, с пронзительным свистом мгновенно ныряют в норки.
Два месяца прошло с тех пор, как Марина ушла с отрядом. Два месяца кружит она с ним по хуторам и станицам.
Не раз приходилось ей за это время перевязывать под обстрелом раненых, выносить их с линии огня, из–под самого носа белых.
Марина не только ухаживала за ранеными, но и участвовала в бою. Она быстро научилась владеть пулеметом и вызывала восторг у бойцов своего отряда, когда спокойно строчила по цепям белых, идущих в атаку. Словно спелые колосья из–под ножей лобогрейки, ложились вражеские цепи почти у самого пулемета, ложились и уже не вставали вновь.
Однажды в бою под Екатеринодаром пришлось Марине перевязывать раненых на батарее. С тех пор овладела ею неотвязная мечта научиться стрелять из орудия. Даже, к командиру подходила с просьбой перевести ее номерным в батарею.
Командир, спрятав в усах улыбку, вдруг строго посмотрел ей в глаза:
— Ну, пошлю я тебя на батарею, а в лазарете кто будет работать? Ты что думаешь, революцию только артиллеристы делают? А ты, когда раненых под пулями перевязываешь, разве жизнью не рискуешь?
От командира Марина ушла смущенной, с растерянной улыбкой, но мысли научиться стрелять из орудия не бросила.
Вот и сейчас, везя со станицы медикаменты, она с тревогой думала о том, что командир батареи может забыть про свое обещание давать ей уроки артиллерийской стрельбы.
Марина вздохнула и устало закрыла глаза, стараясь задремать. Ее мысли в тревожном взлете перенеслись к Андрею. Где–то он теперь? Может, свалился где–нибудь в степи под ударом кадетской шашки. Или раненый лежит в глухой балке, всеми оставленный и забытый… И долго не могла сна оторваться от этих горьких дум. Слезы одна за другой катились с ее ресниц на загорелые щеки. Так, с мокрым от слез лицом, и заснула она под мерный топот лошадиных копыт.
После ночного налета на Екатеринодар Андрей увел свою сотню в горы, к Новороссийску, и вскоре присоединился к проходившим вблизи таманцам.
Командующий Таманской армией, вахмистр старой службы Матвеев, ласково принял Андрея, подробно расспросил о скитаниях его отряда и сказал:
— Вот и добре! Будешь со своими хлопцами нести разведку. Мне при штабе позарез опытные разведчики нужны.
В этот же день Андрей встретился с Максимом, командиром батальона в первой колонне.
Друзья, обрадованные неожиданной встречей, несколько секунд молча смотрели друг на друга. Потом Максим радостно улыбнулся, порывисто обнял Андрея.
— Ну, а где ж Дергач? — спросил он и, обеспокоенный молчанием Андрея, тревожно потянул его за рукав.
Тот глухо ответил:
— Нету Дергача, Максим… Убит под Екатеринодаром… и даже тело его подобрать не смог.
Максим подавленно опустил голову:
— Наш полк тоже разбит. Сергеев…
— Убит?! Да что ж ты молчишь? — невольные слезы появились в глазах Андрея. — Не уберег старика нашего, не уберег ты, Максим!..
Максим, взяв Андрея за рукав черкески, увлек его в сторону. Сев около одной из повозок на постланную Андреем бурку, они проговорили всю ночь. А вокруг них ярко горели костры, возле костров спали истомленные тяжелым переходом люди. И лишь часовые зорко стерегли покой остановившейся на отдых армии.
Шел сентябрь 1918 года. Сотня Андрея, выполняя роль конной разведки при штабе Таманской армии, вместе с ней прошла путь по берегу Черного моря до Туапсе. Вместе с ней она питалась кислицами, голодала. Она первая ворвалась в город.
После короткого отдыха армия направилась на Армавир. Далеко опередив медленно двигавшиеся части, шел со своей сотней Андрей.
На утро пятого дня пути он вступил в станицу Белореченскую.
Настороженно двигались дозорные по главной улице. Братья Бердники, идущие головными, уже проехали половину станицы, как вдруг из боковой улицы вывернулся всадник с погонами и трехцветной кокардой на папахе.
От внезапной встречи все трое растерялись. По лицу белого конника неожиданно промелькнула радостная улыбка:
— Да, никак, Бердники!
— Трынок! Ты как, бисова собака, к кадетам попал?
Трынок был явно смущен. В волнении он машинально спустил курок винтовки с боевого взвода. Герасим, заметив это, усмехнулся и, подъехав к нему вплотную, сурово спросил:
— Ну, что ж молчишь? Когда Андрей тебя в свою сотню звал, что ты говорил? «Навоевался! Хватит!» А кадеты пришли — ты к ним пошел!.. — И, смерив презрительным взглядом неказистого маштачка, на котором сидел Трынок, насмешливо протянул: — Ну и конем наградили тебя кадеты за верную службу! Кислое молоко на нем возить, а не в разъезды ходить!
— Забрали!.. Разве я охотой пошел бы? — пожаловался Трынок, с завистью поглядывая то на Мишкину гнедую кобылицу, то на донского, чистых кровей, Герасимова коня.
