— Может быть, пора? — спросил Тарас.
— Три понтона, — сказал сержант, — посиди еще.
Но Тарас уже успокоился. Он вылез из окопа и посмотрел на переправу. Немцы надували четвертый и пятый понтоны. Позади, в степи, тарахтели тракторы. В свете электрических фонарей было видно, как тракторы и трехтонки разгружались от теса и досок. Быстро вытащив понтоны к середине реки, немцы укрепили их на якорях и стали наводить настил.
Сержант посмотрел на часы.
— Тридцать минут мы продержимся вдвоем, а там подойдут наши.
Тарас подполз к нему, не отводя взгляда от реки.
— Ты будто кого-то утешаешь, — сказал он сердито и упрямо. — Я никак не пойму, кого ты ободряешь?
— Я никого не ободряю, — сказал сержант. — Я просто говорю, что отступать не намерен. Некуда отступать.
— Так и я говорю, — сказал Тарас, — и ты меня лучше не ободряй. Я видел виды похлеще тебя. Понял?
— Я же не знал, — мягко ответил сержант, — я ведь только неделю как в вашей части.
— В этом все и дело, — миролюбиво сказал Тарас и вернулся к своему пулемету. — Может, пора, дорогой?
Было еще рано. Немцы навели только половину переправы. Часть переправы была уже вполне готова, по ней могли идти легкие танки и автомашины. Но в эти минуты лезвия прожекторов полоснули небо и ощерилась зенитная артиллерия. Пунктир трассирующих пуль прошил темноту. Потом с угрюмым воем ахнула бомба, переправа качнулась от взрывной волны, и два грузовика взлетели на воздух, а третий загорелся.
— Молодец, — сказал сержант, — отчаянный…
— Может, начнем, дорогой, — сказал Тарас, и голос его внезапно сник. Он прислушался, а спустя секунду пополз к камышам: — Идем за мной…
Они проползли до песчаной косы, вдавшейся в реку. В свете луны, прожекторов, вспышек орудий и ракет над переправой они увидели человека. Он полз, утопая по локоть в песке, и звал своего командира:
— Отделенный… товарищ отделенный…
Тарас подождал, когда он доползет до камышей, а потом взял за руки и сказал властно:
— Быстро к пулемету… Понял?
— Есть к пулемету, товарищ отделенный, — сказал раненый, точно очнувшись.
Тарас перевязал ему ногу, достал из фляжки спирту и налил в кружку.
— Выпей за Остапчука, моего кореша.
Щеки бойца передернула судорога. Его, видать, здорово контузило, он приходил в себя.
— За Остапчука, — сказал он трудным голосом и выпил не морщаясь, по-моряцки.
— Еще? — спросил Тарас.
— Дай фляжку, — попросил раненый, — я прямо из нее. Мне стало легче с вами. — И он опорожнил фляжку, потом пожевал сухарь и выругался: — Я уже был почти на том берегу, как саданули по нас, и я потерял сознание.
— А наши?.. — спросил сержант.
— А куда же отступать? — ответил раненый. — Они же из морской пехоты.
— Слышал?! — торжествующе сказал Тарас и крепко пожал руку раненому, точно тот похвалил его.
— Чертова переправа, — пробормотал раненый.
Глаза его зажглись былой яростью, когда он посмотрел на реку: под пулеметным обстрелом сверху, под разрывами снарядов немцы наводили понтоны. Убитые падали в воду. Переправа рушилась от взрыва авиабомб по бокам, но немцы упрямо шли к своей цели.
До левого берега оставалось совсем немного, не более ста метров, и Тарас выкатил второй пулемет. Сержант помог ему подтащить патроны, а потом обернулся к раненому:
— Давайте простимся, ребята.
И обнялся с Тарасом, а потом с бойцом у пулемета.
Немцы подводили последний понтон, когда Тарас заложил ленту.
— Можно, товарищ сержант? — спросил он и увидел в прицельной раме щупленького офицера и четырех гитлеровцев. Чуть вправо уже стояло отделение автоматчиков, и в ожидании приказа на переправу потянулась рота мотоциклистов.
— А я садану по тому краю, — посоветовался раненый, — чтоб им в пекло к батьке легче было лезть.
— Ну что ж, — согласился сержант и сказал: — Можно.
И враз переправа замерла на какое-то мгновение. Частый огонь пулемета обрушился на правый берег, и заржали немецкие кони, и автоматчики попадали на настил, но пулемет сержанта накрывал их, и раненые сползали в воду. И те, что были ближе к левому берегу, тоже кинулись в воду, но Тарас, точно припаянный к пулемету, прошил их длинной очередью, и они поплыли вниз, относимые быстрым течением.
— Дай по берегу, — попросил сержант раненого. — Дай по тому берегу.
И раненый перенес огонь на тот берег, но немцы не дрогнули. Под крики офицеров они заполняли переправу, и те, что оставались живыми, бежали дальше, перепрыгивая по телам, конвульсирующим или недвижимым. Перед левым берегом они мгновение медлили, не решаясь кинуться с оружием в воду, и это помогло Тарасу бить их густой очередью.
Голова Тараса кружилась от напряжения и ярости. Какая-то странная лихорадка трясла тело, но, закладывая ленту за лентой, он успевал кричать раненому:
— Держись, дорогой!
И тот кратко отвечал:
— Держусь, братишка.
И каждый из них в эти мгновения чувствовал кубанскую степь за собой, и станицы, полные прифронтовой тревоги, и Кавказ, который должен стать смертным рубежом для врага.
Но немцы шли и шли. В отчаянном марше они шли и этой смертной переправе, падали в воду с глухим криком и тонули — то быстро, то медленно, — и, только потеряв надежду навести последний понтон, обрушили на плавни весь огонь своих пулеметов, минометов, артиллерии.
— Надо переменить огневую точку, — сказал сержант. — Отступать нельзя, но надо обмануть их.
Тарас выругался и помог оттащить пулемет и патроны на новое место.
Сержант заправил ленту, смахнул пот со лба и прижался к земле. Снаряд тяжко ухнул вправо от него.
Солдаты вновь заполнили всю переправу. Сержант со всей яростью нажал на гашетку. Вокруг рвались мины, взлетали в небо песок и тина с клочьями камыша, но, кипя от ненависти, он видел только одно — эту смертную переправу и солдат, бегущих ему навстречу, и падающих в воду, и поднимающихся под его пули.
Какая-то радость вдруг запела в его душе, и он на мгновение закрыл глаза. Над переправой взвились фонтаны воды, и она рухнула от взрыва авиабомб, свалившихся с неба, полного звезд.
К берегу подошло подкрепление.
Сержант увидел на краю окопа Тараса, склонившегося над своим товарищем, застывшим у пулемета. Тарас, видимо, был ранен. Прижав левую руку к груди, он шептал сердечно:
— Держись, дорогой… Нам некуда отступать, дорогой…
Они стояли плечом к плечу и видели перед собой поверхность реки, еще покрытой утренним туманом.
— Теперь уж немного осталось ждать, — сказал Никита. — Он только поговорит по телефону и вернется.
Они посмотрели и вправо и влево. По концам моста стояли немецкие часовые. Чуть подальше готовились к бою расчеты зенитных батарей. Никита и Вася знали, что позади стоит с автоматом через плечо немец с ефрейторскими нашивками и сплющенным носом, очевидно, боксер. Им хотелось обернуться. Но оборачиваться было опасно: у ефрейтора могли возникнуть подозрения, а это не входило в их планы.
Они привыкли выпутываться из самых сложных положений, и было глупо и на этот раз не попробовать остаться в живых. Но офицер не шел, а это уже было хуже.
С каждой минутой в их распоряжении оставалось все меньше и меньше времени. Они знали, что мост взлетит на воздух самое большое через пятнадцать-двадцать минут.
— Ни черта он не придет! — сказал Вася и облизал губы, рассеченные рукояткой офицерского пистолета. — Давай лучше подначим фрицев.
— Эй ты, сволочь! — сказал Никита. — Знаешь, как называется река?
— Молшать! — сказал ефрейтор.
— Ну его к черту! — сказал Вася. — Не связывайся с ним!
Они молча продолжали смотреть на реку и на мост. Мост был деревянный. И, когда по нему шли автомашины, он поскрипывал и качался.
Было так тихо, что всплеск щуки был звонок, как пощечина.
— Осталось не больше десяти минут, — сказал Никита и инстинктивно повернул голову влево.
Офицер торопливо приближался к центру моста. Он подошел к ефрейтору и сказал ему что-то отрывисто. Ефрейтор отошел на противоположную сторону.
Офицер взвел автомат и прижал приклад к животу.
— Скоро, что ли? — спросил Никита.
Офицер развязал им по очереди руки.
— Вы были здесь не зря, — сказал он по-русски. — Будем откровенны, как солдаты. Вы хотите жить?
Вася провел языком по нижней губе и посмотрел на Никиту и на восход, левее его.
— Мы не солдаты, — сказал он. — Мы матросы. Морская пехота.
— А-а… — снисходительно улыбнулся офицер. — И вы выполняли какое-то задание, а потом вышли на шоссе и тут вас поймали?
— Конечно, — сказал Никита, — у нас было задание. Мы шли из окружения и пробирались к своим.
