Когда на штабную повозку погрузили «канцелярию» — небольшой, окованный широкими полосами жести сундучок, ключ от которого хранился у секретаря военсовета, — Брумис велел Палашке садиться на эту же повозку вместе с Катей.
Катю смущало это соседство. Она уже догадалась, что Палашка и Санька не просто товарищи по отряду, и со страхом ждала повторения вчерашних попреков. Хотя и пыталась утешить себя надеждой, что никакого права делать ей попреки Палашка еще не имеет.
Но разобраться во всем этом можно было лишь встретясь еще раз с Санькой. И пусть бы при этой строптивой Палашке... Внутренне ужасаясь от сознания глубины своего падения, Катя решила, что если Санька снова положит ей руку на плечо, она его не оттолкнет...
Встреча состоялась.
На первом же привале Санька подошел к штабной повозке. Катя еще издали заметила его высокую молодцеватую фигуру и замерла в тревожном ожидании.
Но Санька лишь небрежно кивнул ей:
— Наше вам!
И, нимало не стесняясь ни Кати, ни старика повозочного, по-свойски облапил Палашку и зашептал ей что-то на ухо.
А Палашка не только не отталкивала его, но откровенно жалась к нему и хохотала во весь голос, бросая на Катю злорадно торжествующие взгляды.
Катя вся сжалась в комочек. Она поняла, что ее только что встрепенувшееся чувство было всего лишь мелкой разменной монетой в сложном торге между Палашкиной неприступностью и Санькиным нетерпением...
И она в кровь искусала губы, чтобы унять их предательскую дрожь...
Почему она не ушла с отрядом Вепрева?.. Легче же было бы выносить его терпеливо ожидающие взгляды, нежели сидеть сейчас рядом с этим бессовестным парнем и его торжествующей подружкой...
1
Палашка тоже просилась поехать в Коноплево.
Но Семен Денисыч, при котором она обратилась к Сергею, решительно возразил:
— Вовсе ни к чему! И так про партизанов слух пущают, что они только с бабами забавляются.
— Что, святые они! — огрызнулась было Палашка.
Но Сергей посмотрел на нее строго, по-командирски и сказал, что Денисыч прав, проку от нее в поездке никакого, а раскатываться без дела никому не положено, хоть и командирской сестре.
— Эх, братка! — обиделась Палашка. — На словах-то все вы горазды, а чуть что, все на старый лад. Курица не птица, баба не человек!
И ушла, в досаде махнув рукой.
И теперь, сидя на тряской телеге, Сергей думал, что вправе была Палашка обидеться. Действительно, на словах равенство, а как до дела, то баба или девка — человек, конечно, но вроде второго сорту... И еще подумал, что как раз Палашка и могла бы пригодиться. Прошла бы по избам, поговорила с бабами, рассказала им, как беляки изголяются над ихним братом. Когда все бабы нашу правду поймут, и с мужиками разговаривать легче. А то сколько хочешь такого примеру: пошел бы мужик в отряд, да баба уцепится мертвой хваткой, хоть по кускам отрывай. Глядишь, и остался мужик на печи, а был бы боец в отряде... Нет, зазря Денисыча послушался. Видно, не всегда, кто сед, тот и умен...
Семей Денисыч, прикорнув на охапке соломы, дремал, покряхтывая при особо резких толчках, и Сергей поделился своими сомнениями с Переваловым, который сидел, свеся ноги, в задке телеги.
— Однако зря я Палашку шуганул. С нами просилась.
— С нами? — удивился Санька. — Вот еще, не хватало заботы, — Покрутил головой и сказал с усмешкой: — Ох, уж эти девки!..
«И ты хорош гусь! — подумал Сергей. — Тебе девка только что для забавы!..»
— У меня другая забота, — сказал Санька. — Надо было верхами. Вполне можно на беляков наскочить, Продадут нас тогда эти клячи.
— Коней ты, паря, знать, сроду не видал, — обиделся подводчик, молчаливый мужик, всю дорогу не выпускавший из зубов коротенькой, до черноты обкуренной трубки.
— Хоть тебя припряги — не угонишь, если за тобой верхами вдарят, — возразил Санька и, снова обращаясь к Сергею, повторил: — Нет, верхами надо было!
— Куда же ты Денисыча верхом? — сказал Сергей,
— Ну и сидел бы в тепле. Не управились бы без него?
— Денисыч очень даже нужен. Пускай посмотрят, какие старики за винтовку взялись. Тогда молодых скорее заест... А насчет того, что придется отбиваться, в такой чащобе пешему способнее.
Санька, хоть и не любил отступаться от своего, вынужден был согласиться.
Узкая проселочная дорога, огибая матерые лиственницы, петлями вилась среди обступившей ее непролазной тайги. Тут и пешему не пройти, а продираться. А конному — шагу не ступить в сторону.
Припряженная справа соловая пристяжная то и дело тыкалась мордой в нависавшие на дорогу ветви, сбивалась с ноги и жалась к оглобле, больше мешая, нежели помогая гривастому гнедому кореннику.
Деревья уже наполовину сбросили листву, но теснившиеся к дороге расцвеченные осенью березы и осины сочно выделялись на темной зелени сосен. Густой подшерсток из багульника, жимолости и шиповника не давал заглянуть в глубь тайги. И только по торчавшим из их зелени сухим вершинам давно поваленных и полуистлевших деревьев угадывались неизбежные таежные завалы.
Длинная тряская дорога надоела Саньке.
— Далеко еще? — спросил он у подводчика.
— До Коноплевой? Однако верст восемь будет, — ответил мужик. Подумал и добавил: — К обеду добежим.
— Понужай веселей! А то и к ночи не обернемся.
— Куда понужать-то! — с неудовольствием возразил подводчик, — Не наше. И так колесы стонут...
Телега еще раз запнулась на корневищах, переползавших дорогу. Подводчик соскочил с облучка, взял коренного под уздцы. Начинался крутой спуск. Сергей и Санька тоже слезли. Один Денисыч привольно посапывал в кузове.
— Подержи пристяжную! — попросил подводчик Саньку. — А то сволокет под гору.
— Ну ты, блондиночка! — сказал Санька, наматывая повод на руку. — Не озоруй, не балуй!
Спустившись в распадок, уткнулись в болотистый кочкарник. В давно наезженных колеях стояла ржавая вода.
Санька встал на зыбкую кочку, потянул за повод пристяжную. Лошадь нехотя ступила, провалилась и отпрянула назад, обрызгав Саньку жидкой грязью.
— Ну ты, окаянная! — выругался Санька и попрекнул подводчика, — Куда ты, борода, нас завел!
— Ездют тут, — оправдывался мужик, — сам проезжал, сухо было. Надо быть, опосля дождей натекло. А другой дороги на Коноплево нету. Разве что через Братский острог.
— Та дорога нам пока не годится, — сказал Санька.
И стал разуваться.
— Поищу броду.
— Какой тут брод? Болота она и есть болота... Завязим телегу... — сказал подводчик.
Видно было, что ему не хочется ехать дальше.
Санька снял ичиги, засучил штаны. Встал между кочек, и нога сразу ушла по колено в холодную жижу. Санька вытащил ногу, обтер травой и стал снимать штаны.
— Прибор застудишь! — засмеялся мужик. — А чего, ей богу! Осталось до Коноплевой всего ничего. Верст пять, не боле... Идите, я вас здесь обожду...
Санька, не утруждая себя возражениями швырнул штаны в телегу и, поблескивая белыми ягодицами, снова полез обратно в болото. Перебрел его в нескольких местах.
— Больше разговору, — сказал он, выбравшись на сухое. — Сажени четыре, а дальше сухо. Топор есть?
— Как же без топора! — ответил мужик и достал топор, спрятанный в кузове под соломой.
— Вымостим гать, — сказал Санька. — На полчаса делов.
2
В Коноплево добрались только к вечеру.
У околицы встретили пожилого крестьянина с уздечкой в руках. Завидев людей в солдатской одежде, крестьянин повернул обратно.
— Обожди, отец! — окликнул его Санька.
Крестьянин остановился. Поравнявшись с ним, Санька, Сергей и Денисыч слезли с телеги.
Сергей поздоровался с крестьянином за руку и, чувствуя его настороженность, сказал успокоительно:
— Мы свои, партизаны.
Незаметно было, чтобы крестьянин обрадовался этому известию. Сергею даже показалось, что в медвежьих, глубоко запавших глазах мужика, словно из норы, выглядывавших из-под нависших лохматых бровей, промелькнула угрюмая усмешка.
— Бывайте здоровы! — сказал крестьянин. — Нонеча везде партизаны. У нас тоже стоят.
— Партизанский отряд организовали? — обрадованно спросил Сергей.
— Сказывают, из Шиткинской волости пришли, — хмуро, словно нехотя, ответил крестьянин.
— Сколько их?
— Надо быть, десятка три.
— Давно пришли?
— Втора неделя доходит, — ответил мужик еще более хмуро.
Санька подмигнул Сергею и спросил крестьянина:
— А ты, отец, видать, не шибко им рад?
— Кому это?
— Партизанам, говорю, не шибко рад. Чего-то огорчаешься.
Крестьянин насупился.
— Мне чего огорчаться? Мое дело сторона. Я не баба и не девка, меня за подол не словишь.
— Охальничают? — спросил Семен Денисыч.
