Катя прежде всего заметила его большие, темные от въевшегося в поры кожи металла и масла руки. Такие же руки были у ее отца, паровозного машиниста.
— Командира сейчас нет. Я секретарь военревкома, — представился Брумис.
Машинист (так решила Катя) достал из кармана гимнастерки бумагу и подал Брумису.
Брумис прочитал вслух.
— Предъявитель сего товарищ Набатов Сергей Прокопьевич является председателем Совета Рабочих Депутатов Николаевского железоделательного завода.
Шагнул к Сергею, обнял его, и они крепко, по-мужски расцеловались.
— Ах, язви твою душу! — закричал Петруха и кинулся обнимать высокого кудрявого парня.
Брумис обошел всех, поздоровался с каждым за руку.
И тут Катя с удивлением и радостью заметила среди пришельцев девушку, одних примерно лет с собою. И невольно позавидовала и спокойствию, с каким та держалась, и ее видной, сразу привлекающей красоте.
Палашка тоже обрадовалась, что теперь будет не одна среди мужиков, и волнение новой подруги было ей понятно.
— Значит, в заводе советская власть? — спросил Брумис.
— Была... — ответил Сергей и стал рассказывать про печально закончившийся поход смолинского отряда.
Вошел Бугров. Еще с порога кинул Саньке Перевалову:
— Вернулся, орел!
Санька весело отчеканил:
— Так точно, Николай Михайлыч!
— Что мало бойцов привел?
— Зато каждый троих стоит.
— Ну что ж, — улыбнулся Бугров. — Коли не плошее тебя, значит, ребята добрые.
Вечером Катя, улучив минуту, когда Вепрев был один, подошла к нему и сказала, потупясь:
— Спасибо вам, Демид Евстигнеевич, за все! Вашу доброту я никогда не забуду...
— Остаешься, значит?..
— Остаюсь, Демид Евстигнеевич... — и, как бы оправдываясь, добавила: — Тут я теперь не одна буду...
Вепрев промолчал. Только сдвинулись брови, и морщинки сбежались к переносью.
— А если я их в свой отряд заберу?
— Нет, нет! Не надо!.. Я останусь. Так будет лучше.
— Кому лучше? — тяжело спросил Вепрев.
Катя собрала все свое мужество.
— Мне лучше, Демид Евстигнеевич.
Вепрев пристально посмотрел на нее. Она заставила себя выдержать его трудный взгляд.
— Ясно. Спасибо за прямоту. Давай руку!
И крепко, так что хрустнули девичьи пальцы, сжал тонкую Катину руку...
Катя слышала, как на рассвете собирался в далекий путь отряд Вепрева.
Но проводить уходящих не вышла. Лежала, уткнув лицо в подушку, и беззвучно плакала.
Палашка, спавшая в этом же закутке, не подала виду и не совалась с утешениями. Если горе — словами не поможешь, если просто девичьи слезы — выплачется, легче станет...
6
Наконец-то Санька отвел душу.
Трехрядка то лихо взвизгивала, то неутешно рыдала в его бойких руках. Словно проверяя, на что способны он сам и его гармоника, Санька с детской непосредственностью переходил из мажора в минор и обратно. После «Тоски по родине» выдал зазвонистую барыню, сразу же плавный и томный вальс «На сопках Маньчжурии» и за ним — развеселую иркутскую «Подгорную».
Вечер выдался теплый, безветренный. К окружившим крыльцо бойцам стали постепенно подходить деревенские, сперва, как водится, мальчишки и девчонки.
Когда толпа запестрела от разноцветных платков и полушалков, Санька подтолкнул локтем Палашку, сидевшую рядом, между ним и Катей:
— А ну, Палаша, дай начин! — и, рванув «польку-бабочку», крикнул: — Шире круг!
Толпа расступилась.
Палашка вышла в круг. К ней сразу двинулось несколько бойцов. Опередил всех Азат Григорян. Он улыбнулся, блеснув белыми зубами, и с поклоном подал Палашке руку.
Через минуту-другую уже десятка три пар отплясывало с притопом и присвистом. Танцующих кавалеров не хватало, и менее удачливым девушкам пришлось довольствоваться собственными подругами.
Катя, оставшаяся в одиночестве, поглядывала то на танцующих, начиная досадовать на себя, что не вышла в круг вместе с Палашкой, то на бесшабашно веселое Санькино лицо, поспешно отводя глаза, когда он поворачивал к ней голову. Но Санька успел перехватить ее взгляд и подмигнул ей с таким озорным выражением, что вогнал ее в краску.
Но смотреть на веселого красивого парня было так приятно... Катя подняла голову и снова встретила взгляд синих Санькиных глаз, в которых была уже не насмешка, а ласковая нежность.
Она смутилась еще больше, но тут же, пугаясь собственной смелости, поймала себя на мысли, что ждет, когда он возьмет ее за руку и уведет в шумный круг танцующих.
Санька словно прочел ее мысли.
Высмотрев в толпе Лешку Мукосеева, он окликнул его и передал ему гармонь.
Лешка вскинул ремень на плечо, прижался ухом к мехам, как будто прислушиваясь к нутру гармоники, и отчаянно рванул меха.
— Вальс! — крикнул Санька и, взяв Катю под руку, помог ей спуститься с крыльца.
О Лешкиной игре можно было лишь сказать, что играл он громко, но Катя и не слышала музыки. Первый раз в жизни танцевала она так радостно и легко. Санька что-то говорил ей, она отвечала ему, смеясь, но если бы кто остановил их и спросил ее, о чем они говорили, она не смогла бы вспомнить ни одной фразы.
Немногие умели танцевать вальс, и вскоре они остались одни в опустевшем кругу. Остальные танцоры превратились в наблюдателей и разглядывали их, обмениваясь замечаниями, которые становились все более колкими.
Наконец кто-то зычно крикнул:
— Кончай эту шарманку! Давай «В ту степь»!
Лешка послушно заиграл ту-степ.
И тот же зычный бас дурашливо запел:
Карапет мой бедный,
Отчего ты бледный?
Оттого я бледный,
Что я очень бедный...
Танцоры снова ворвались в круг и двинулись пара за парой с жеманными птичьими приседаниями.
Санька шепнул на ухо Кате:
— Выйдем!
Она кивнула, и он повел ее под руку и на ходу умышленно задел локтем Палашку, отплясывавшую с Григоряном.
Палашка сузила глаза, но ничего не сказала.
Они протиснулись сквозь обступившую круг толпу и, провожаемые насмешливыми мужскими и откровенно завистливыми девичьими взглядами, неторопливо пошли вдоль по улице. Уже стемнело, но только в двух избах светились окна. И редкие эти огни подчеркивали плотную густоту сумерек. Из лощины, начинавшейся за околицей деревни, тянуло свежим ветерком.
Катя зябко поежилась и сказала:
— Прохладно. Пойдемте назад.
Санька положил ей руку на плечо.
— Согрею...
Катя вздрогнула.
— Не надо! Умоляю вас...
Санька руку снял и даже отодвинулся от Кати.
«Ну зачем он так?..» — Она еще чувствовала тепло его локтя.
— Смехота глядеть на вас, — сказал Санька, — все вы на одну колодку. Все норовите на елку влезть и не ободраться... Ну, пошли, что ли, обратно.
Повернулся и зашагал крупно, не заботясь нимало, поспевает ли за ним Катя.
Она шла и терзалась сомнениями: может быть, зря обидела его?.. Был такой веселый, ласковый... и сразу замкнулся в себе...
Санька вдруг круто обернулся.
— К ним пойдем или еще погуляем? — и показал на проулок, спускающийся в лощину.
— Как хотите... — тихо произнесла Катя.
Санька пристально посмотрел на нее. Она опустила голову. Затененное сумерками лицо ее казалось обиженным и жалким.
«Слез не оберешься!»— подумал Санька, грубым рывком взял ее под руку и сказал:
— Пойдем спляшем!
Лешка старательно выводил краковяк.
Пробравшись в круг, Санька столкнулся с Григоряном, который кружился в паре с рослой пышнотелой девицей. Санька, не выпуская Катиной руки, огляделся. Палашки среди танцующих не было. Не было ее и на крыльце.
«Порядок! — подумал Санька. — Кажись, проняло!»
И повел Катю, резво притопывая каблуками. Но, пройдя круг до крыльца, остановился.
— Надо Лешку сменить. Поди, умаялся.
Катя вышла из круга, постояла у крылечка, и когда Санька с хитрыми переборами завел снова «Подгорную», потихоньку поднялась в избу.
Палашка уже улеглась.
Услышав Катины шаги, приподнялась на локте, спросила с насмешкой:
— Что быстро нагулялись?
Катя ничего не ответила. Молча разделась и легла.
— Ишь ты, тихоня! — сказала Палашка. — Видно, вправду в тихом омуте чертей больше!
— Как вам не стыдно! — воскликнула Катя и заплакала.
— Дешевые у тебя слезы, — сказала Палашка жестко.
7
Отряд Бугрова покинул трехдневную стоянку рано утром. Предстоял большой переход, верст сорок.
Накануне вечером на военсовете Сергея Набатова назначили командиром первой роты и помощником начальника отряда вместо тяжело заболевшего Дениса Ширкова, которого оставили в деревне на излечение.
В первую же роту включили и всех остальных мастеровых, пришедших с Сергеем. Палашку определили сестрой милосердия и одновременно главной стряпухой отряда.
