— Вот и мы огонь мести зажгли! — ликовал Фокин. Штурман предупредил:
— Пора домой. Обратный курс…
— Погоди, Герман. Еще кружок сделаем, — не согласился Фокин.
Швецов не понял:
— Зачем же, Афанасий Иванович? Ведь бомб уже нет.
— А мы их психологически. Пусть фашисты подрожат от рокота советского бомбардировщика!
Швецов улыбнулся:
— Ладно, пожужжим над ухом Гитлера.
Фокин сделал большой круг над Берлином, давая моторам предельные обороты.
— Теперь порядок. Можно и домой.
Он повел машину в сторону моря. В душе его бурлила радость, хотелось смеяться, кричать, петь. И он запел тихо-тихо, чтобы не услышали штурман и стрелки. Запел свою любимую с детства песню:
Наш паровоз, вперед лети,
В коммуне — остановка.
Другого нет у нас пути,
В руках у нас винтовка!..
В глаза ударил яркий, режущий луч света. Фокин даже прикрыл их меховой перчаткой.
— Герман, кто там балуется?
— Немецкие прожекторы. Поймали все же нас!
Фокин прислушался: сквозь знакомый гул моторов «паровозика» не слышно хлопающих взрывов зенитных снарядов. Значит, надо ждать ночных истребителей. Освещенный прожекторными лучами советский самолет те собьют быстро. Единственное спасение — это попытаться резкими маневрами вырваться из лучей.
Фокин резко потянул штурвал на себя, стремясь набрать высоту. Но ДБ-3 не шел вверх — не тянули моторы. Тогда Фокин бросил бомбардировщик вниз и потом уже вверх и опять вниз. Лучи цепко держали самолет.
— Товарищ старший лейтенант, немецкие ночные истребители! — услышал он в шлемофоне взволнованный голос воздушного стрелка младшего сержанта Белова.
Их сразу можно было заметить по узким длинным лучам мощных фар. Словно кинжалами, они прорезывали ночную мглу и стремительно неслись к попавшему в световую полосу советскому самолету.
— Николай, Валентин, дайте жару фашистским ночникам! — приказал стрелкам Фокин. — Сбейте их с курса!
Лукичев и Белов одновременно открыли огонь из пулеметов. Фокин бросил самолет вниз. Лучи «мессеров» промелькнули стороной.
— Так-то вот лучше!
Полет в щупальцах лучей продолжался минут двадцать. Ночные истребители то и дело заходили в атаку на освещенный советский самолет, но всякий, раз неудачно. Их встречали огнем стрелки, а Фокин маневрами уходил от лучей-кинжалов. От чрезмерного напряжения ему стало жарко, несмотря на холод в кабине, с его лица градом катил пот, застилая глаза.
И вдруг ДБ-3 врезался в стену спасительных облаков.
— Где мы? — перевел дух Фокин.
— Над морем, — устало ответил Швецов.
— Считайте, теперь дома…
Самолет затрясло, он словно все время на что-то натыкался. По корпусу и стеклу застучали крупные капли.
— Давайте высоту, Афанасий Иванович, — попросил Швецов.
— Рад бы в рай, да не тянет наш «паровозик», — ответил Фокин.
Шли томительные минуты полета. Периодически Фокин спрашивал:
— Где мы находимся, Герман?
— На траверзе Свинемюнде.
— Как там у тебя?
— Холодно. Замерзаю…
И снова длительное молчание. Напряжение проходило, наступала предательская усталость, руки и ноги тяжелели, глаза слипались.
— Герман, где мы теперь?
— На траверзе Пиллау.
— Не согрелся еще?
— Жарко, Афанасий Иванович…
— Что это тебя то в холод, то в жар бросает? — удивился Фокин. — Не заболел ли ненароком? Крепись, дружище. Немного осталось.
Через полчаса он снова запросил место нахождения самолета, но ответа от штурмана не последовало.
— Герман, ты слышишь меня? Почему не отвечаешь? Герман?! — уже почти кричал в микрофон взволнованный Фокин. — Герман, да отзовись же!
Ответа не было. Видимо, штурман потерял сознание от перенапряжения и нехватки кислорода, а может быть, и был ранен осколком зенитного снаряда. Оставалось вести машину самому. Летчик знает штурманское дело. Но если бы прокладывать курс с самого начала или хотя бы от Берлина, от точки отсчета! Сейчас же приходилось этим заниматься с полпути, а все расчетные данные в кабине штурмана.
Усталость сняло как рукой. Теперь спасение экипажа и самолета зависело только от летчика. Фокин огляделся: ДБ-3 летел в облаках. Не видно ни одного ориентира.
По расчету времени под крыльями должен быть уже входной ориентир — мыс Церель с полосатым маяком и вытянутый на юго-запад полуостров Сырве. В просветах между облаками просматривалась синь моря с белыми барашками волн. Вероятно, ДБ-3 проскочил остров Сааремаа мористее. Но может быть, наоборот, идет правее, над Рижским заливом?
Фокин понял, что заблудился. Без ориентиров ему не определить местонахождения самолета. Посмотрел на стрелку бензомера: горючее на исходе. Принял решение идти прямо по курсу. Если он проскочил острова Моонзундского архипелага, то за ними будут аэродромы Палдиски и Таллинна. Над землей облачности может и не быть или она окажется незначительной.
Облака стали редеть, и под крыльями показалась земля. Бомбардировщик летел на небольшой высоте. Мелькали квадратики полей, леса, извилистые речки, поселки. Городов не видно, а значит, и аэродромов поблизости нет.
Надо садиться, бензин на исходе. Если это наша территория, то после заправки бензином можно будет взлететь. А если здесь немецкие войска, — тогда следует подогнать машину вон к той кромке леса, поджечь ее, как требовала специальная инструкция, а самим скрыться в лесу и потом пробиваться через линию фронта к своим. Был еще один выход — выброситься на парашютах, когда кончится горючее, но об этом Фокин не смел и думать. В штурманской кабине находится его боевой товарищ, которого он ни за что не бросит.
Бензин кончался. Левый мотор уже начал фыркать, задыхаться. Фокин пошел на посадку…
Старший лейтенант Трычков сбросил бомбы на Берлин самым последним в звене Фокина. При возвращении он видел, как бомбардировщик командира попал в огненные клещи прожекторов. Помочь ему было нельзя, к тому же Трычков летел на предельной высоте, а Фокин почему-то спустился ниже.
Потерял Трычков из виду командира звена уже над морем, когда оба они вошли в сплошную облачность. «Ушел-таки Афанасий от них!» — подумал Трычков.
Полет в облаках тянулся долго. Ничего вокруг не видно и выше не забраться, и так уже — потолок. Кислород на исходе, дышать тяжело. Штурман у Трычкова сегодня новый, старший лейтенант Волков, на Берлин идет впервые. Но претензий к нему нет никаких: точно вывел бомбардировщик на цель, отбомбился и теперь периодически докладывает о местонахождении самолета, хотя лететь приходится вслепую, по приборам. Это не каждому штурману под силу, даже очень опытному.
Прошло несколько часов изнурительного полета в густых облаках.
— Подходим к аэродрому, — наконец услышал Трычков бодрый голос штурмана. Сейчас откроется земля.
И действительно, словно какая-то невидимая сила разорвала облака, и в просветах показалась земля. Под крыльями мелькали домики хуторов. Вот и продолговатая поляна с пепельной взлетно-посадочной полосой. У далекой кромки леса видны коробочки ангаров. Трычков, снижаясь, повел ДБ-3 по кругу.
— Волков, давай сигнальную ракету: иду на посадку, — приказал он штурману.
Штурман открыл астролюк и выстрелил из ракетницы.
Трычков выпустил шасси и пошел на второй круг. В глаза бросилось множество машин, ползущих к посадочной полосе. А в машинах люди.
«Откуда у нас взялось столько автомашин?! — размышлял Трычков. — А может, это другой аэродром? Вроде столько ангаров я у нас и не видел».
На всякий случай спросил штурмана:
— Волков, ты куда меня сажаешь?
— На аэродром.
— На чей аэродром?
— На свой, — ответил штурман и с обидой в голосе спросил: — У вас сомнения?
— Привык верить штурманам, — сказал Трычков.
Он направил ДБ-3 точно на серую ленту полосы и пошел на посадку. Маленькие фигурки людей энергично махали ему руками, приглашая поскорее сесть.
«Что они, с ума посходили?!» — усмехнулся Трычков, и вдруг его лицо обожгло точно кипятком, горло перехватило.
— Это же чужой аэродром! — закричал он в микрофон. — Волков, ты в своем уме? Куда меня сажаешь, каналья?!
— Точный расчет… вроде, — неуверенно откликнулся штурман.
Да, теперь Трычков безошибочно определил, что аэродром не похож на кагульский: раза в три больше ангаров, шире взлетно-посадочная полоса, огромное количество машин.
Самолет почти уже на земле, колеса вот-вот чиркнут о грунт. И тут Трычков дал полный газ. Моторы взревели, и ДБ-3 взмыл в высоту. Промелькнули застывшие на поле люди, крыши ангаров, окружающий аэродром лес. Бомбардировщик развернулся на прежний курс. Трычков тяжело перевел дух. Можно сказать, из лап фашистов вырвались.
