«Карлос Доннес показал высокий класс маневрирования во время боя с двумя канонерскими лодками фашистов».
Максимов читал статью, и словно ожил перед глазами Карлос, совсем молодой, горячий, темпераментный, с доброй улыбкой, дружески привязанный к Максимову, говоривший всем: «Дон Мигуэль — муй листо» (очень умный). Не имея специального образования, Карлос жадно ловил каждое слово своего советника. Ему хотелось знать обо всем, и как можно больше. Никто не видел, когда он встает, когда ложится. Максимов поражался терпению, с каким он просиживал за книгами в перерывах между боями.
Максимов с увлеченностью читал статью и мысленно переносился в Испанию, к тому дню, который забыть нельзя.
О выходе из Картахены миноносца, которым командовал Карлос, знали только работники штаба, и тем не менее противник выслал навстречу им две канонерские лодки. Первым заметил их появление Карлос, осторожно дотронулся до локтя Максимова. Две черные точки в окулярах бинокля то исчезали, то появлялись вновь. Максимов всматривался в них, пытаясь определить, вражеские это корабли или просто торговые суда, но услышал слова команды: «Развернуть орудия и торпедные аппараты!»
Максимов усмехнулся: он всегда учил Карлоса не принимать скоропалительных решений, выждать, уточнить, как поведет себя противник. Но сейчас его ученик скомандовал правильно, опередив своего учителя.
Бой надо было завязывать первыми.
Корабли сближались довольно быстро. Максимов подал мысль готовить торпедную атаку, а сам смотрел в бинокль на приближавшиеся и все увеличивающиеся в размерах канонерские лодки фашистов.
— Торпедные аппараты, пли!
Зашипел сжатый воздух. Торпеды вырвались из аппаратов, плюхнулись в воду и, как пловцы на самой ответственной дистанции, понеслись вперед.
Максимов следил за ними, не отрываясь. Он не слышал ни свиста снарядов над головой, ни команд, поминутно раздававшихся у орудий. Все его внимание сосредоточилось на этих металлических сигарах, начиненных взрывчаткой.
Донесся взрыв, затем другой. Вдали поднялся огненный столб. Только тогда заметил Максимов, как крепко держит его за руку Карлос.
— Готов! — сказал он по-русски, повернув к Максимову побледневшее лицо.
— Готов! — повторил Максимов и, опустив бинокль, добавил: — Приказал долго жить, а вторая канонерка, наверное, повернет обратно.
Корабль противника действительно повернул обратно. Он удалялся быстро, оставляя после себя белый бурлящий хвост пены. С эсминца спустили катер — спешили подобрать пленных с затопленного корабля.
— Жаль, канонерку прохлопали, — сокрушался Карлос. — Могли бы и ее утопить, да разве в этом черном дыму увидишь что-нибудь! Ни черта не разберешь! Погоди, я с ней еще посчитаюсь!..
Минут через двадцать на палубу поднимались промокшие, дрожащие пленные. Одного втащили связанным.
— Еле выловили, — говорили матросы Карлосу. — Вот дурень, никак не давался. Жить, что ли, не хочет.
— Развяжите его! — приказал Карлос.
Пленный стоял неподвижно. Он был очень молод, и шея у него была тонкая, мальчишеская.
— Ты что же… — начал было Карлос и шагнул навстречу мальчишке.
Пленный завизжал, в руке у него мелькнул пистолет. Раздался выстрел, и Карлос медленно опустился на палубу. Максимов вырвал у пленного пистолет, но в это время прогремел еще один выстрел.
Они лежали близко друг от друга: Карлос — лицом вверх, пленный — лицом вниз…
Максимов сидел на стуле в командирской каюте. На этом стуле всегда сидел Карлос. На этой койке он спал, правда очень мало, всего несколько часов в сутки. За этим столом он просиживал ночами. Читал вот эти книги…
Никогда не забыть дом на окраине Картахены. Три каменные ступени вверх… Он впервые пришел в этот дом вестником большого горя. Запомнились глаза матери Карлоса. В них было столько боли, столько нечеловеческой муки… Он не утешал ее. Они долго сидели молча, не зажигая света, в комнате, погруженной в полумрак. А потом вернулась откуда-то сестра Карлоса — Лаура, невысокая хрупкая девушка с черными завитками на лбу.
До сих пор в ушах Максимова звучит плач этих женщин.
Потом мать ушла. Они остались с Лаурой вдвоем, вспоминали брата, но Максимов видел, что его слова не приносят ни ей, ни ему утешения.
— Спасибо вам, сеньор, — сказала девушка на прощание. — Приходите к нам чаще.
Максимов дал себе слово — пока идет война и он находится на флоте, не оставлять без внимания семью Карлоса. Он часто навещал этот дом. Лаура всегда вызывала в нем желание защитить ее, согреть добрым словом. Она встречала его у калитки и, улыбаясь, высоко поднимала руку, сжатую в кулак:
— Вива руса!
И тут же выходила мать, звала в дом, называла сыном. На столе появлялось охлажденное вино, фрукты, а Лаура приносила и раскладывала перед ним портреты знаменитых испанских тореадоров и увлеченно, темпераментно, как только умеют испанские женщины, рассказывала о корридах. Максимова эти рассказы ничуть не трогали. «Отвратительное зрелище, — говорил он. — Что же тут может нравиться, если несчастное животное погибает после изощренных пыток?!» Лаура выходила из себя, доказывая, что бой быков есть высшее проявление мужества. Человек побеждает зверя. Максимов не соглашался: «Мужество может проявляться во многом другом, например когда люди защищают свою родину». Они подолгу спорили, но расставались друзьями.
Может быть, эти частые походы в семью Карлоса и вызывали кое у кого подозрение… Возможно, русский дон Мигуэль и нравился Лауре, только она для него всегда оставалась ребенком…
Давно все это было. Давно… И Лаура… И вопросительный взгляд библиотекарши.
— У меня к вам просьба, — сказал тогда он. — Разрешите взять с собой это приложение.
— Я думаю, вам известны правила читального зала. Отсюда литература на дом не выдается.
— Нет правил без исключения. Вы тут командуете, и от вас все зависит. Я принесу, когда скажете, не беспокойтесь.
Максимов протянул журнал и слегка коснулся ее руки.
— Ну хорошо, возьмите до утра…
— Спасибо. Может быть, у вас есть ко мне какая-либо просьба?
Глаза ее лукаво сверкнули, а лицо порозовело.
— Представьте, есть, — сказала она. — Дело в том… я изучаю немецкий язык, на заочном… Грамматика очень трудная. Может быть, вы мне поможете, а? Как видите, я завожу знакомства не без корысти.
Она поняла сразу, что он не ожидал такого внезапного посягательства на его свободу, и еще больше смутилась. Но он принял вызов, достал из кармана ручку, блокнот и спросил:
— Где вас искать?
Спохватившись и боясь, как бы этот бородач не подумал черт знает что, она еще раз поспешила внести ясность:
— Увы, здесь никто хорошо не знает немецкого, и вы для меня настоящая находка.
— Как сказать… Кто для кого. — Он чуть сдвинул брови. — Журнал пришлю с краснофлотцем, а сам буду на той неделе.
Она кивнула ему с видом человека, посвященного в тайну, и, оглянувшись, шепнула:
— Меня зовут Анна. Анна Белкина.
Максимов ответил вполголоса:
— А меня вы уже знаете, Максимов… Михаил Александрович.
— Ну и борода у вас, — засмеялась Анна.
Сегодня у Максимова нет бороды. И нет рядом с ним любимой Анны. Та жизнь промчалась, как в кино… Остались одни воспоминания. Всегда волнующие и желанные.
Максимов жил на корабле. В войну иначе невозможно. Корабли его дивизиона всегда были в разгоне: ходили на траление мин, днями и неделями утюжили море, встречали и провожали конвои, несли дозорную службу. Чего только им не поручалось… И всегда бывало так: куда корабли — туда и Максимов. Его довоенная квартира на берегу обычно пустовала. Там все напоминало Анну. Не забыть, как она, бледная, худая, с большим животом, неуклюже и бестолково металась по комнате, собирая мужа на сухопутный фронт. Набила полный рюкзак вещей. Максимов отобрал самую малость, самое необходимое.
Анна изо всех сил старалась не плакать и не могла с собой совладать. Губы у нее дрожали, и она беспрестанно повторяла:
— Ты только не беспокойся о нас, Миша, не беспокойся…
Они советовались, куда ей с тетей Олей эвакуироваться, где можно сносно прожить. Остановились на Харькове. Там тетя Оля провела молодые годы, люди ее знают и наверняка приютят.
И в тот же день, когда они расстались, Максимов отправился на фронт. Анна с тетей Олей тряслись в битком набитой теплушке по дороге в Харьков, а он уже сражался в рядах морской пехоты.
С тех пор они не виделись. И Анна и тетя Оля потерялись. Где-то они теперь? Живы ли? Родился ли маленький? Анна обещала сына…
Только ее фотографии, множество фотографий, которые нашел Максимов, украшали стены. В редкие минуты забегая домой, Максимов разглядывал каждую фотографию, будто ждал, что она заговорит с ним, что-то скажет… Иногда в комнату селились офицеры, командированные из Москвы для изучения боевого опыта, или военные корреспонденты — постоянные гости моряков, и все оберегали фотографии, зная, как они дороги хозяину дома.
