Зайцев чувствовал, что он уже больше не заснет. Поднялся, подошел к умывальнику и, отвинтив до предела кран, подставил голову под холодную струю.
На следующее утро Зайцев по трапу поднимался на свой корабль.
Первым, кто увидел Зайцева, был капитан-лейтенант Трофимов. По-прежнему бравый, подтянутый, только не пахнущий одеколоном. Время и на нем отложило свой след: лицо было смятым и складки залегли в уголках рта. Разве только усы бурно разрослись и закручивались на концах. Зайцев остановился у трапа и обмер от удивления. Значит, вот кого имел в виду Максимов, сказав: «Есть одна личность» из числа общих знакомых.
По застывшему в тревожном ожидании лицу Трофимова Зайцев понял всю значительность момента, приосанился, расправил плечи, с достоинством, чуть важно, ответил на приветствие. Когда подносил руку к козырьку фуражки, даже пожалел, что послушал Максимова, сменил плащ на шинель, и что нет сейчас на нем высокой фуражки в целлофановом чехле.
Трофимов по всем правилам отдал рапорт и тут же любезно улыбнулся:
— Сколько лет, сколько зим не виделись!
— Давненько, — холодно ответил Зайцев и прошагал дальше, в командирскую каюту.
Они сидели вдвоем. Трофимов пытался расспросить Зайцева, где он был все эти годы. Зайцев дал понять, что он не расположен к воспоминаниям, и тогда смущенный Трофимов принялся докладывать о корабле, команде, которая под его руководством уже совершила несколько боевых походов.
Зайцев слушал молча, потом поднялся, набил трубку, раскурил, снова сел рядом и терпеливо ждал, что еще скажет Трофимов. И, словно чувствуя это, Трофимов отвел глаза в сторону и начал объяснять:
— Я ведь не этим, другим кораблем командовал. Да знаете, люди подводят. Черт дернул матроса вылезти на палубу во время шторма, и не стало человека, смыло за борт. Он глупость допустил, а нашему брату ответ держать.
Зайцева покоробило.
— Человека нет в живых, а вы его осуждаете…
— Я не о нем именно. Такие случаи не впервые на Севере. Как говорится, война требует жертв.
— Война войной. А если люди по глупости погибают, то нам нет оправдания…
— Несчастный случай. Никто не гарантирован. Только комдив ухватился и поднял тарарам. Обрадовался случаю свести личные счеты с Трофимовым.
Зайцев глянул строго:
— Это почему же личные?
— Ну как, с тех самых пор… Как я только пришел, он стал придираться. По мелочам. Например, послал на меня представление к званию капитана третьего ранга, по всем инстанциям прошло, и вот-вот должен быть приказ. Не скрою, поторопился я малость, надел погоны с двумя просветами и поехал в Мурманск к дружкам спрыснуть это дело… Приезжаю обратно, он меня давай распекать: нескромность, самозванство. Чего только не наговорил…
— Я не могу понять, при чем же тут личные отношения? Вы поступили опрометчиво, даже не солидно для своего служебного положения…
— Было бы желание, а повод к чему придраться всегда найдется…
Зайцев слушал Трофимова и думал: каким ты был, таким и остался, весь соткан из мелочей. Хотелось поскорее закончить этот неприятный разговор.
— Давайте посмотрим корабль, — предложил он.
Оба поднялись, но тут раздался стук, и в дверях показалась широкая, добродушная физиономия инженер-механика Анисимова. Догадавшись, что перед ним новый командир, Анисимов представился и застыл, смущенный своим замасленным комбинезоном и грязными брезентовыми рукавицами, которые он старался прятать за спиной.
— Что у вас? — спросил Зайцев.
Анисимов замялся:
— Я по партийным делам к помощнику, за членскими взносами.
Зайцев нахмурился:
— Вы так ходите к каждому коммунисту?
— Никак нет, только к командиру. Да к помощнику. Остальные ко мне являются…
— К вашему сведению, — заметил Зайцев, раскуривая трубку, — командир и помощник такие же коммунисты, как и все остальные…
— Это верно, — согласился Анисимов. — Только у нас так заведено.
— Плохо, что так заведено…
Все трое отправились осматривать корабль, заходили в боевые посты, в кубрики, спускались в машинное отделение. Трофимов и Анисимов давали подробные объяснения. Зайцев больше молчал. Потом по сигналу «Большой сбор» весь личный состав построился в кормовой части корабля.
Зайцев пытливо вглядывался в лица моряков. С ними жить и воевать придется. Затем вышел на середину. Еще накануне наметил, о чем следует сказать команде в первый день знакомства: о повышении боевой подготовки и дисциплины, чистоте и порядке на корабле, о взыскательном к себе отношении. Сейчас все это показалось чересчур обыденным, сейчас понадобились другие слова, способные донести до всех значительность этого момента.
— Товарищи, друзья! — сказал Зайцев. — Еще вчера мы не знали друг друга, а сегодня уже связаны между собой самым большим, что есть в нашей жизни: общей службой! Эта служба будет требовать от нас напряжения всех сил, и мы должны нести ее с честью!
Зайцев говорил недолго, считая, что, чем короче он скажет, тем значительнее это прозвучит и тем скорее сущность сказанного дойдет до моряков. Он пожалел, что нет рядом Максимова…
Наблюдая эту сцену со стороны, Трофимов видел, что новый командир понравился: выправка, волевой напор, красноречие. «Умеет пыль в глаза пустить», — подумал он, но разделил общее оживление и энтузиазм, заулыбался.
Зайцев, заметив это, ответил ему улыбкой.
Начальник штаба охраны водного района (куда входили корабли) открыл белую шелковую занавеску, висевшую над головой. Под ней была карта. Острие коротенькой деревянной указки заскользило по синеве Карского моря, остановилось в проливе между островами Вайгач и Новая Земля — в Карских Воротах.
По привычке приглаживая редкие волосы, начальник штаба подробно объяснял Максимову, что это — правительственное задание — провести суда с зимовщиками и их семьями, возвращающимися из Арктики на Большую землю.
— Сколько судов? — осведомился Максимов.
— Два крупных транспорта.
— И вы считаете, трех тральщиков достаточно для их конвоирования?
Начштаба развел руками.
— Что поделаешь! Остальные, как вы знаете, в разгоне. Вот боевой приказ — и действуйте. Учтите, немецкие подводные лодки зачастили в Арктику. С мыса Желания доносят: там дважды наблюдали перископы. Одна лодка чуть-чуть не потопила транспорт у Диксона. Спасибо немцам — промазали, а то бы пяти тысяч тонн продовольствия как не бывало… По-честному скажу, меня не только лодки беспокоят. Ведь там немецкий рейдер бродяжничает, зимовщиков обстреливал. Так что вы будьте готовы. Держите с нами связь.
Начштаба протянул руку Максимову и дружески напутствовал:
— Действуйте! Желаю успеха!
Максимов спустился по лестнице вниз и вышел на улицу. В этот полуденный час чуть-чуть пробивался на короткое время рассвет, чтобы снова уступить место долгой и томительной полярной ночи.
Служебное заседание на флагманском корабле началось с того, что Максимов огласил приказ командующего Северные флотом, потом развернул карту с проложенным на ней курсом. Длинная изломанная линия тянулась от острова Кильдин через Баренцево море к проливу между Новой Землей и Вайгачом и дальше в Карское море. Глядя на карту, Максимов подумал, что в самом деле путь предстоит далекий, и тревожное чувство шевельнулось в нем. Но тут же внимание Максимова переключилось на кальку походного ордера, и он стал объяснять порядок движения встречи с судами и конвоирования их в Архангельск. Когда он закончил, Зайцев сказал:
— Товарищ комдив, у меня на корабле некомплект личного состава.
Максимов повернулся к нему:
— Кого вам не хватает?
— Командир отделения сигнальщиков в госпитале.
— Хорошо. На время похода к вам будет прикомандирован Василий Шувалов.
Офицеры с удивлением переглянулись. Они не понимали, чего ради комдив пошел на такую жертву, отпускает своего сигнальщика Василия Шувалова, которого узнавали на всех кораблях по почерку — быстроте и четкости передачи семафора. Таких виртуозов днем с огнем не найдешь. Трудно без него придется комдиву в таком дальнем плавании…
Действительно, сколько всего в жизни связано с Шуваловым! Максимов помнил стриженного наголо салажонка, которого мать просила «держать построже и спуску не давать», а он, этот самый салажонок, воспользовался добрым к нему отношением и такое устроил, что Максимов чуть не полетел с поста командира корабля… Но как раз этот случай их сперва разъединил, а потом сблизил, и Максимов стал для него не только начальником, командиром, но чем-то гораздо больше — духовным отцом, он сумел привить ему интерес к книге, наукам, своей воинской специальности. И странное дело: чем больше Максимову приходилось возиться с Василием, тем больше он привязывался к нему. Максимов считал себя неважным воспитателем, и если Шувалов стал хорошим сигнальщиком и честным парнем, то это не заслуга Максимова, а просто так сложились их отношения.
