— Виктор Васильевич! Выходим из Кольского залива. Кажется, сейчас поворот, — тихо сказал он, на память зная весь этот путь.
— Так точно! — отозвался Проскуров и через минуту скомандовал: — Право руля!
Корабль разворачивался.
— На румбе семьдесят пять… — отозвался рулевой.
Снежный заряд остался за кормой. Кругом чернела ночь, и чувствовалось, как низко висели облака, сквозь которые не проглядывали звезды. Зато впереди, на отвесном скалистом берегу, вовремя вспыхнул маяк Кильдин-вест.
Осталось обогнуть мысок, и корабли выйдут из пролива. Ветер заметно крепчал. Длинная океанская волна, как бы набирая силу, медленно подкатила к кораблю и со всего разбега ударила в левую скулу; вода взметнулась и залила ходовой мостик.
Максимов отряхнулся.
— Хорош душ. Да не в такую погоду.
— Зайдите, товарищ комдив, в штурманскую рубку, — предложил Проскуров. — Погрейтесь и обсохните.
— А что я оттуда увижу? — бросил Максимов, оглянувшись на затемненные огни кораблей. И судя по тому, как взмывали эти огни вверх и падали вниз, он понял, что действительно ветер свежеет.
Теперь уже больше нечего было ждать на пути светящихся вешек или проблесков маяка. Родная земля осталась позади, а впереди — сотни миль в сердитом море под порывами ветра, вниз и вверх, с волны на волну…
— Товарищ комдив, сводку Совинформбюро приняли.
— Ну, ну?.. — оживился Максимов.
— Наши взяли Орел и Белгород! — победно сообщил Проскуров.
— Молодцы, крепко рванули! Значит, скоро в сводках появится Украина?
— Появится! Обязательно появится! Наша берет! — взмахнув рукой, с удовольствием подтвердил Проскуров. — А помните октябрь сорок первого под Мурманском? С финками за поясом и гранатами на ремне! Эх, не думал я тогда на корабль вернуться…
— Вот видите, как все хорошо складывается!
— Да, хорошо, — подтвердил Проскуров и, мечтая, добавил: — Война кончится, Найденыш вернется в медицинский институт, ведь ей два курса осталось. И будет у нас сынишка…
— А если дочь?
— Нет, сын, обязательно сын. Найденыш так хочет, а раз мы оба хотим…
— Значит, так и будет!
Ветер гнал тяжелую волну. С медленным и тягучим шипением она подкрадывалась к кораблю, набрасывалась на него со свистом, грохотом и уносилась дальше. Тральщик скрипел, трещал, но не сдавался.
Максимов с облегчением подумал: «Украину будут освобождать. Значит, скоро узнаю об Анне и ребенке. Только бы живы остались!..»
…Еще в детстве была у Шувалова привычка схватить горбушку хлеба, несколько кусков сахару и — на улицу к ребятам, играть в бабки или лапту. Жевать на ходу куда вкуснее.
Сейчас тоже было не до завтрака. Ему принесли два бутерброда с маслом, сахар, и он ел прямо на мостике, время от времени поглядывая в бинокль.
Прошла ночь. Еще день. Корабли находились у знаменитых Карских Ворот.
Все то же серое пустынное море катило пенистые водяные горы, на них, кряхтя, взбирались корабли, переваливались с одного вала на другой и зарывались в пене… Полчаса назад от капитана второго ранга Максимова был семафор: «Встреча с транспортами в 14.00». Между тем время вышло, а никаких транспортов нет и в помине.
С ходового мостика доносились иронические слова Трофимова, с удовольствием водившего пальцами по своим чапаевским усам:
— У него всегда так: планирует одно, получается другое… А еще нас, грешных, в плохой организации упрекает…
Шувалов косо посмотрел на Трофимова, поняв, в чей огород брошен камень, но ничего не сказал. И в эту минуту внимание Шувалова привлекли проблески ратьера, замелькавшие на флагманском корабле.
— Что там пишут? — спросил Трофимов, подойдя к крылу мостика и перевесившись через ограждение.
— Комдив приказывает приготовиться к повороту на девяносто градусов.
— Ну вот тебе, еще поворот. Может, домой пойдем с господом богом?.. — бросил Трофимов, но, посмотрев на Зайцева, заметил его недовольный, сердитый взгляд и тут же смолк.
Транспорты явно опаздывали, и оставалось одно: маневрировать в этом районе до тех пор, пока не произойдет встреча. И мог ли кто-нибудь понять душевное состояние Максимова, который больше всех волновался и переживал, что нет транспортов, думая с опаской: «Чего доброго, они ночью появятся, изволь в темноте строить походный ордер…»
Начинались сумерки. После очередного поворота Шувалов заметил в сгущавшейся дымке неясный силуэт транспорта и доложил на ходовой мостик.
За первым транспортом из мглы показалось еще одно судно и два катерных тральщика, сопровождавшие их.
— Наконец-то ползут, — пронеслось среди матросов, которым тоже надоело бесполезно утюжить воду.
Широкие, пузатые транспорты выползали из сумеречной пелены, висевшей над морем.
— Прямо по курсу транспорты! — громко сообщил Шувалов.
Трофимов не замедлил откликнуться:
— Ишь, открытие сделал! Часа два назад доложил бы. А то решил порадовать, на ночь глядя…
Сам же, конечно, был доволен, как и все моряки, и это можно было ощутить по тону голоса, в котором нет-нет и прорывались нотки добродушия.
Шувалов оторвался от бинокля и обратился к стоявшему рядом напарнику:
— Слышь ты, салага! Думаешь, мы болтались по вине нашего комдива?
— Не знаю, — ответил тот, неуверенно пожав плечами.
— Смотри, как они чапают. Надо иметь терпение. Вот и рассчитай рандеву с ними.
На фоне темнеющей дали и пенящихся гребней все яснее выступали контуры приближавшихся судов, с их высокими отвесными бортами, мачтами, надстройками и трубами, из которых валил клочковатый дым, повисавший в небе подобно небрежным мазкам художника.
Тральщики шли в походном ордере навстречу транспортам, с флагмана уже передавалось ратьером:
«Будем конвоировать вас до места назначения. Все распоряжения получать от меня».
Наступило самое ответственное время, Зайцев это чувствовал и приказал сигнальщикам усилить наблюдение. Сам стоял в сосредоточенной позе на левом крыле мостика.
Корабли сближались. На переднем транспорте различались крохотные фигурки людей, высыпавших на палубу. Они приветливо размахивали руками. Понятная радость: застрять в начале войны где-то у черта на куличках, месяцами мечтать о доме и вот наконец-то, при виде боевых кораблей Северного флота, ощутить счастье близкого возвращения на Большую землю.
На флагманском корабле замигал ратьер — передавалось приказание комдива:
«Кораблям занять места согласно походному ордеру № 2».
Скомандовав «Лево руля, курс 45», Зайцев облокотился на ограждение мостика. Рулевой ответил: «Начали поворот».
Через пару минут он доложил:
— На румбе сорок пять!
Зайцев впервые видел картину построения конвоя и неотрывно следил за тем, как флагман отделился от остальных кораблей и скоро занял место в голове колонны. Третий тральщик шел справа от транспортов.
Два маленьких катерных тральщика, сопровождавшие транспорты до точки рандеву, теперь повернули обратно в Амдерму и скрылись…
Сумерки сгущались быстро. Вдали суда, как огромные темно-серые утюги, проглаживали море.
У Шувалова возникла тревога, ощущение было такое, будто ты остался один на один с сердитым клокочущим морем.
Тело ломило от усталости, и веки слипались. Шувалов осматривался в бинокль, хотя трудно было что-либо заметить, кроме тумана, проплывающего низко над самой водой. Он думал, и мысли его были приятными, от них становилось теплее на леденящем ветру: «Ну вот, главное сделано. Конвой построился и идет своим курсом. Теперь двое суток пути — и мы дома! Приведем транспорты, а там докладную подам насчет отпуска. Другие получают отпуска, а чем я хуже? Как-никак три годика отмахал по морям, по волнам — в Таллине, Ленинграде, на Севере… Охота побывать в деревне: родные ждут не дождутся, в каждом письме спрашивают, скоро ли приеду. Комдив у нас правильный человек, поймет, я думаю, и хоть на два-три денька отпустит…»
Зайцев на минуту забежал в штурманскую рубку и снова появился на мостике, встал рядом с Шуваловым.
— Погода неважная, — заметил Шувалов.
— Ничего, — добродушно сказал Зайцев. — Все трудное уже позади.
Зайцев думал о том, что поход проходит благополучно. Его служба на тральщике — доброе начало. Хорошее настроение отражалось на лице, во всей его повадке, в отношениях с подчиненными. Это настроение передавалось личному составу, и матросы воспринимали его как знак близкого берега, благополучного конца, счастливого возвращения. Некоторые офицеры и старшины побрились с особой тщательностью и пришили к кителю свежие подворотнички. Зайцев отнесся к этому благосклонно: «Моряки даже в боевом походе должны иметь опрятный вид», — сказал он Трофимову. Тот подхватил эти слова с почтением, как некое откровение, и не раз повторял в дальнейшем разговоре. Про себя же Трофимов подсмеивался над человеком, который возводит в принцип такие мелочи. Он видел довольство на лице Зайцева и думал: «Ему-то можно, конечно, и, радоваться. Его, наверно, отметят за поход. А мне, пока Максимов начальство, — сидеть тихо, не шевелясь…»
