– Уээ! Уээээ!
Кто-то откликается из темноты… Какой-то тип приближается… Пробирается, хромая. Ковыляет еле-еле. Вот наконец и он, вооруженный вилами… Он наставляет на нас свой фонарь… Он очень недоволен…
– Чего там такое? Чего вам нужно?
Вблизи это выглядит громадной кучей лохмотьев, одни напялены на другие. И где-то внутри завернут человечек, ворчащий, злой… он продвигается вперед по мосткам, погребенный под своими накидками. Его головы совсем не видно, до такой степени, что даже глаз не различить, воротник доходит ему до бровей… Для выпускания пара и размышлений ему остается один маленький переход. Ничуть не лучше, когда он начинает говорить. Тут же сыплются ругательства, разносятся эхом.
– Чего там такое? Чего там такое? – повторяет он.
– Да ты можешь побыстрей шевелиться, господи боже, деревенщина, конский сторож, когда люди приходят?!
– Люди? Это люди? Ах! Скажи на милость! И это он мне говорит! Мне, солдату восьмого класса! Этот нахал! Мне, потерявшему еще двух этой ночью! Две фьють и нету! Вы слышите, сволочи! Две от меня умотали! Теперь я влип на пятнашку![3] эт'точно! а тут еще вот это заявляется, чтобы доставать меня, ну вообще! Это уже слишком! Жопы проклятые! Слишком! Сгоняйте-ка за моими клячами! Бездельники! Фраера призвезденные!
Ламбеллюш объяснил, что все совсем не так, что Ле Мейо исчез!
– Он смылся! Смылся! Как мои кобылы, эти призвезденные клячи! Хер вы его теперь увидите! Он пошел хлебнуть! И уж никак не воды из поилки! Ясное дело, нет! Это уж точно нет! В такое время он нажирается вина до потери сознания! Уж я-то его вкус знаю!
Он покатывался со смеху, он надрывался в глубине своих пелерин, такими идиотами он нас считал.
Но тут он снова вспомнил о своих неприятностях.
– Зефирина и Птифур… Вылетели, как пердеж, мой милый! Фьють! Оглянуться не успел! Уф! Беги, сволочь! сколько я схлопотал на свою задницу? «Тридцать и восемь!»[4] это уж как пить дать! Кто мне их скостит, придурки? Никто! Господи помилуй! Никто! Все на мою голову! Железно! Никого, кто побежал бы за моими клячами! Никого! Ну а за каким хреном вы сюда приперлись? Окончательно меня достать!
– Ты не очень-то любезен, Л'Арсиль, – ответил тот из наших, которого звали Керибен. – Ты не очень-то любезен… но сейчас ты у меня состроишь другую рожу… Твои лошадки, они выскочили недавно… они поскакали в поле… Мы видели, как они выбегали за ворота… Птифур курил сигару…
– Да вы шутники, как я погляжу… Видели бы вы этот цирк… может, вам и не до смеха было бы… Два недоуздка они порвали… Еще уздечку! и потом мой новехонький фонарь раскокали! На три части! Привет! Свихнуться можно! Эта сволочь задела его ногой и взбеленилась! Одним махом выпустила фонтан дерьма выше крыши! Скажи-ка! Черт возьми! Шандарах! Она падает на меня сверху! Я в ужасе! Эта красотка мне так врезала! Цирк! Она бесится! Фыркает! перепрыгивает! В загородку к Ребусу! жеребцу кузнеца! История! А тот и так уже психует! Ах! Ну, я вам скажу! разгром! Подойдешь – считай, ты покойник! Бьют так, конюшню в щепки могут разнести! Ах! сынок! Эти искры! Мостовая? в огне! Все кончено! Я иду искать фонарь. Я говорю себе: Они уже смертельно устали! У них уже ноги еле волочатся! Он смирится, Ребус. Он уже никакой! У таких здоровяков всегда растяжение сухожилия! Такую тушу выдерживать! такие телеса! Я говорю себе: Л'Арсиль, твоя взяла! Собирай узелок на губу! Я остаюсь там стоять! Вот придурок! Ты подумай, эта кляча, она меня приложила! Первый удар! Лечу вверх тормашками! Жопу как молнией пронзило! Мой милый! пустячок! у меня в голове помутилось! Бьет снова, но слава богу, приходится на дверной косяк! Она мне дубовое бревно, такой толщины, как вот это, расколола! того и гляди, всю конюшню разнесет! сынок! Мою пилотку как ветром сдуло! Рассказать, не поверите, как я жив остался!
Он слегка задумался.
– Ну погоди, пусть только эта отрава вернется! Я ей ноздри наизнанку выверну! Я ее пришибу!
– Ну и получишь двадцать лет…
– Эта мразь хотела меня убить!
– Л'Арсиль, вы пьяны!
– Я пьяный? пьяный с чего? Пьяный я был бы, прошу прощенья, если бы не сдерживал свой гнев! Вот тогда ты мог бы говорить, что это от пьянства! Разрази меня гром, если бы я не сдерживал свой гнев! Если бы я здесь метал громы и молнии!., тут бы был вулкан в этой чертовой конуре, если бы я не сдерживал свой гнев! Если бы вы посмотрели получше, чертово слепое мужичье! подонки!
Ему было не до шуток. Он продолжал изливать наболевшее, опершись на вилы и осыпая нас самыми страшными проклятьями.
– Это еще не все, дружок! эти кобылы, слушай, я тебе скажу! Я уже пять лет всем этим занимаюсь! Это просто погибель для эскадронов! Этого не должно было бы быть! Сколько бочек воды я им вылил на их задницы! Неважно! Ты – крайний! Знай жопу подставляй! Как баба! Как шлюха! Все это разврат! Каждый старик тебе приказывает! Бардак! Проклятие! Ни одна конюшня ничего поделать не может! Подумай-ка, это уже в третий раз за этот месяц она сбегает, она смывается от меня! За первый побег я получил восемь суток! Мне ее вернули из мэрии, она зашла к привратнику! Подумайте только! «Зефирина, – говорит он мне, – она ваша?…» Орбле, Старшой четвертого… Он как раз дежурным был, этот придурок… Еще один повод для взыскания! Ах! мать моя! Теперь ты понимаешь, о чем эта песенка? Такая кляча хуже сифилиса! Я тебе говорю! Я бы ей в зад вилы воткнул по самую рукоять, если бы не трибунал за это! Я б ей одним разом за все мои беды отплатил! Хрясь! Она того заслуживает! Ах! Я бы тебя по косточкам разобрал, тварь этакую! Беги, дорогая! Не щади себя, красавица! Скачи, милашка! Я до тебя доберусь! Чтоб вас три тысячи чертей разорвали, проклятые кобылы! Третий раз она от меня смывается! Ты у меня дождешься, дорогуша!.. За все, что я вытерпел! Представьте себе! «У него началась агония», как говорят в лазарете. Представьте себе! Со мной в точности так! Каждый раз, когда я ее снова нахожу! Такое впечатление! У меня дыхание спирает! А копыта у нее! Это ж погибель для солдата! Представь, что она смылась в город, эта хитрая бестия, вот в это время? Ну? Или по полям носится? А вернется через неделю, а то и две? Кого приговорят к каторжным работам? Какого-нибудь шута горохового или меня? «За сбежавшую и потерянную кобылу – разжаловать!» Нет? Что я, не знаю, как это все делается?
– И все это на твою несчастную башку! И все это тебе, кретин! – согласились все хором.
Они надрывали животы, слушая, как он отчаянно причитает, перечисляя свои беды.
– Они ее пустят на колбасу, твою клячу, бедняга! Они найдут твою Зефирину! Не переживай! Она слишком ядовитая!
Керибен торопился найти укрытие для бесприютного звена.
– Скажи-ка, где тут в твоем сарае можно всем пристроиться? Чтобы этот Ранкотт нас не накрыл?
– Почему здесь? Почему же! Вы что, все в загул пошли? Вы что, с привязи сорвались? Хорошенькое дело! красиво! Банда алкашей! Как Зефирина? И приперлись доставать меня… По какому праву?
– Нет! Нет! Привет! Ну и кретин! Ле Мейо забыл пароль!.. Не может сменить часового на пороховых… боится, что Костер возьмет нас на мушку… Вот так, без пароля… что он нас уложит… примет нас за шутников… Начнется стрельба по мишени…
– А! Ну и ну! Чудеса!..
Перспектива такого риска потрясла Л'Арсиля… он никак не мог опомниться.
– Где он?…
– Ясно, за своим паролем попер! Бегает за ним!..
Странного шума, наших диких воплей было достаточно, чтобы в конюшне начался такой грохот и лязг железа, который заглушил все слова.
Лошади рвались, яростно устремясь вперед, срывались с привязи, казалось, что во всех загородках бушует смерч из фыркающих, громящих все, взбесившихся животных. Ни секунды передышки, ни малейшей паузы, жуткая вакханалия, свирепая, гибельная борьба обезумевших лошадей. В темноте лошади в бешенстве вздымались на дыбы, с такой страстью, на такую высоту, что вылетали деревянные перекладины, по двадцать разом, в переплетении поперечных балок. Беспорядочно разбросанная железная сбруя, сброшенные в бешенстве потерянные цепи, звенья, крепко стягивающие недоуздки, все в постоянном движении, как единое целое, поднимается, опускается, взлетает вверх, снова падает вниз, безостановочно переплетается между собой, разъединяется, снова сплетается на всем видимом глазу пространстве.
На протяжении всей анфилады все волнуется, как море, то нахлынет, то отхлынет, то накатит с новой силой, завораживающий танец при свете фонаря.
Долгое время Л'Арсиль стоял перед нами не двигаясь, в размышлении, держа вилы на манер алебарды, уперев их в галошу.
– Прекрасно! – заключил он. – Прекрасно!
Он с силой плюнул. Перед этим долго отхаркивался.
– А! Это все же здорово обидно, когда вас посылают, как последнее говно! такого заслуженного старика, как я, который верой и правдой отслужил тридцать семь месяцев! Проклятая жизнь! Никакого уважения к трудягам! Чем дальше, тем хуже. Как раз, когда вы притащились! Чтоб я еще чистил эту подстилку! Вы слышите эту корриду? Они же там сейчас все порушат!
