На протяжении всей анфилады все волнуется, как море, то нахлынет, то отхлынет, то накатит с новой силой, завораживающий танец при свете фонаря.
Долгое время Л'Арсиль стоял перед нами не двигаясь, в размышлении, держа вилы на манер алебарды, уперев их в галошу.
– Прекрасно! – заключил он. – Прекрасно!
Он с силой плюнул. Перед этим долго отхаркивался.
– А! Это все же здорово обидно, когда вас посылают, как последнее говно! такого заслуженного старика, как я, который верой и правдой отслужил тридцать семь месяцев! Проклятая жизнь! Никакого уважения к трудягам! Чем дальше, тем хуже. Как раз, когда вы притащились! Чтоб я еще чистил эту подстилку! Вы слышите эту корриду? Они же там сейчас все порушат!
Он показывал в сторону побоища, он призывал нас в свидетели.
– Чего они нажрались, эти морды? Я вас спрашиваю! Бенгальских огней? Никогда они еще так не срывались, не разносили, не крушили этот сарай. Это не брехня! Дерьмо! Я пальцем о палец не ударю! А ну-ка, канальи! За работу! Мне наплевать! Это настоящий мятеж! Это слишком для бедняги-солдата!
Он продолжал жаловаться на эту проклятую службу, на эту невыносимую конюшню со всеми этими бешеными кобылами, требуху проклятую.
Все столпились вокруг, слушая его, отвратительного, несущего чепуху, все эти жалобы. Становилось жарко, вокруг клубился густой пар. Вся конюшня была как в облаке.
Выходка Зефирины продолжала вовсю терзать Л'Арсиля. Он считал себя поистине проклятым.
– Так не может продолжаться, – сказал он. – Так не может продолжаться…
И снова пустился в глубь конюшни, быстро побежал со своим фонарем, носясь от стойла к стойлу, собирая навоз. Настоящая вольтижировка под конскими хвостами. Он подбегал как раз вовремя… когда теплые навозные кругляши вылетали со струей пара… Они шлепались точно в его плетеную корзинку… Это была виртуозная техника… Ему нужно было здорово поторапливаться, чтобы подскочить точно в нужный момент! одна нога здесь, другая там… до того, как все будет упущено, до того, как навозный кругляш растечется поносной лужицей… Он показывал чудеса эквилибристики, снося свою добычу в одну кучу, высоченный дымящийся холм. Ровно столько времени, чтобы сбросить дерьмо и как следует обругать нас… И снова те же манипуляции!.. Не теряя ни секунды… Как выстрел! С бешеной скоростью! В довершение всего лошади начинают ржать, издавать боевой клич… отвратительный шум. В этот момент Л'Арсиль начинает запаздывать со сбором дерьма… Это выше его сил. Напрасно он продолжает носиться опрометью. Это сумасшедшая гонка, беспрерывная беготня из конца в конец, нескончаемая работа, отнимающая все силы. Он сдается. Он больше не может. Садится. Спиной к стене, хватается руками за голову. Все, довольно. Он выпускает из рук свою корзинку.
– Который там час, халтурщики?
– Скоро три часа.
Он пытается отдышаться, он выжат как лимон! Глядит на нас и вдруг замечает меня.
– А! Это у вас там новобранец?
Он выделяет меня взглядом среди остальных.
– Он опоздал, шакал!.. Ему еще надо нажраться опилок, пока догонит взвод. А! жалкий тип! Его задница еще схлопочет! Да! Огнем будет гореть, пока со мной сравняется! Искры из глаз будут сыпаться! Сейчас у них, у всех этих новобранцев попочки больно нежные! Через три месяца будет носиться как угорелый! Он пропащий, этот педрила. Он никогда не научится ходить в ногу! Никогда! Да его прибьют, проклятого недотепу! А! Ну и образина! Его дни уже сочтены! Я уже вижу его дохлым, вашего кривляку! Он уже покойник! По нему видно!
Высмеивающий меня Л'Арсиль – это было весьма забавно! Но тут на него снова нахлынули прежние заботы по уборке навоза, который прибывал с такой скоростью, что завалил уже всю солому.
– Чтоб я сдох! Нужно идти за другой бочкой! Хуже некуда! Скоро в окна польется! Да в жизни они так не срали! Это вам не новобранец говорит! Завтра утром тыща двести деньков будет! И я вам тыщу триста раз повторяю: говно все это! Л'Арсиль не дурак! Я вас приветствую!
Он снова принимается за работу. Все это он объясняет, хлопоча вокруг навоза.
– Я научу вас жить, дурачье! Сейчас я покажу вам один трюк, достойный настоящего Старика. Я ставлю дерьмо перед створкой двери… Этот тип, Нога, идет издалека… он хочет проскользнуть украдкой… Хочет меня застать врасплох… Ладно! Предположим, что я как раз отдыхаю и курю сигару!.. Очень хорошо! Этот придурок, он ломится в дверь. Все неожиданно… Я стою за этим… Я вываливаю на себя все дерьмо! Я спрятан, приятели! Я в бочке! Она закрывает меня с головы до пят! Он меня больше не видит! Ну и кто из нас остается в дураках? Это класс! Этот урод! «Л'Арсиль! Л'Арсиль! – зовет он меня, – Где вы?» – «Я болен», – отвечаю я!
Вся компания так заходится от смеха, что он сам себе кажется остроумным.
– Гастон Л'Арсиль! Собственной персоной! д'Аньер! мозг бретонского полка! Точно! Л'Арсиль в действии! Вот так! Тридцать против одного!
– Ладно! ладно! – замечает кто-то из толпы, кому все это не нравится. – Я Герандек! и я говорю тебе, заглохни! болтливый парижский ловкач! Погоди, сейчас Нога прискачет! Ты увидишь, на что он способен! Натерпишься, жалкий кривоножка! Он тебя кровью ссать заставит! Ты ему покажешь, какой ты бесстрашный брехливый осел!..
– Бесстрашный? Бесстрашный?
– Чертов шут гороховый! И он еще треплется! Мастер приврать! Несет такую чепуху! И еще как доволен!
– Ранкотт! Ах ты, паршивый неудачник… да я его всегда догоню, любым аллюром! карьером! иноходью! галопом! рысью! Вы еще титьку сосали, когда я его уже облапошивал, этого Ранкотта! да насрать мне на него! Так я же еще в этом ничего не смыслю! Да плевать я хотел на сержанта Ранкотта! Точно! Я, да я в Гранд-Опера был! видел всю «Кармен» и «Манон»! я-то уж родом не из какого-нибудь Дерьможранска! Л'Арсиль д'Аньер! 8-й класс! Точно! Пять лет по сигналу подъема! Вот именно! Тра-та-та! 115 дополнительных как копеечка! Дисциплинарная комиссия дивизии! Барабанный бой! Разжалован в солдаты! В Одиннадцатый отдельный! По особому распоряжению! Сорок на нарах в особой! 27 поводов для ареста! Черти нас не возьмут! Л'Арсиль под арестом! Так точно, мой генерал! Дрочилово! Железный кулак! Никогда ни единого су на девок! «Любовь – дитя, дитя свободы!»
Он напевал. Он снова носился с корзинкой, собирая навоз. Он возвращался с другой стороны. Из каждого похода он приносил не менее двадцати килограмм навозных лепешек, дымящихся, вонючих, расползающихся.
Теперь он обращался специально ко мне:
– Видишь ли, неудачник, недоносок… кастрат несчастный! Лучше бы ты попал на пять лет в легкую кавалерию к венсенским стрелкам, у которых таки и служба чертовски легкая, оттуда ты, может быть, и выбрался бы более-менее живым. Но здесь тебе надеяться не на что, можешь не рассчитывать! Будь уверен, ты здорово влип! В 17-м тяжелом это уж точно! простофиля! Вы еще узнаете, где раки зимуют! Мне здесь уже недолго осталось, буду вкалывать, может быть, месяцев шесть, дополнительный срок, ты по'ял! Если случится вдруг какое западло! Представь! Я тут, может, проторчу лет пятнадцать! Допустим даже, случится самое страшное: я начищу рожу бригадиру! Ситуация хреновая! мне достанется… Вот и все! Ты же с утра только начинаешь свою тысячу, для сравнения… Будь я на твоем месте, сразу бы повесился!
У него были наготове и другие советы… Но кто-то снаружи заорал:
– Ле Мейо! Ле Мейо!
– Нога! Нога! – заикали все в ужасе.
И оп! спешка, все в панике бросились в укрытие между стеной и ларем, громадный ящик для овса, настоящий монумент. Мы чудесно укрылись в нем, скрючившись один на другом. Никто не смог бы нас там обнаружить, даже если бы проходил совсем рядом. Этот тип снаружи все еще искал Ле Мейо, но он прошел дальше. Было слышно, как он убрался ко всем чертям.
Тревога оказалась ложной.
Л'Арсиль сбросил свою накидку. Ему было жарко. От него, как от лошади, шел пар. Немного погодя он вернулся, присел на корточки рядом с нашим логовом. Он поставил свой фонарь, втиснулся к нам в убежище.
– Где его носит, вашего пса? Не понимаю я этого идиота!.. Этот Ранкотт, будьте уверены… притащится часа в четыре… Представляю себе!.. Он сует нос повсюду со своим патрулем… Он вас обнаруживает… Он вас всех сцапает… Если только он не под мухой… Это ваше единственное спасение…
Между ларем и стеной было не так уж и плохо. Мы согрелись от теплого пара, шедшего от нашей насквозь мокрой одежки. В своем пальтишке я занимал немного места, стиснутый между двумя бретонцами, Ле Керомером и Бонзеллеком. Это были настоящие гиганты. Они громко храпели, покачивая головами в касках, увенчанных султанами. Я слышал и другие имена. Они пронзительно перекрикивались, чтобы не дать друг другу уснуть. «Эй, Керибен! Эй! Гарек! Ле Моэль! Чертов храпун! Ты собираешься отвечать?»
Л'Арсиль все еще продолжал свой монолог, ему приходилось орать, чтобы его было слышно сквозь жуткий грохот, все эти возгласы и перебранки. Он обстоятельно докладывал о навозной жиже, о переполненных доверху лошадиных корзинах. Вокруг нас громоздились носилки с кучами навоза. Постепенно мы исчезали. Мы были завалены, заживо погребены.
