— Мы слишком жестоко поступаем с парнем.
— Жестоко? Ну что ж, иди, кричи на весь лес: успокойся, Гусаров, Полина выполняет наше особое задание. Улыбаться, в снежки играть, садиться к немцам в машину — все это нами присоветовано ей. Кричи, пусть все знают.
— Не утрируйте, Терентий Прокофьевич. Одному Гусарову можно было бы сказать.
— А ты уверен, что он умеет держать язык за зубами? Уверен?
Дмитрий не знал об этом разговоре. Он сидел в лазаретной землянке в своем отгороженном закутке, искоса поглядывая на портрет Полины. Сколько раз, бывало, он разговаривал с этим нарисованным им портретом, сколько хороших и ласковых слов сказал он рисунку...
Сеня Филин ошибся в Полине... А ведь он, Дмитрий, тоже ошибся, да, ошибся!
«Ты не торопись осуждать ее, — уговаривал Дмитрия кто-то посторонний. — Ты ведь знаешь, Полина и Бублик были знакомы до войны...»
«Ну и что же, ну и что же! — все кричало в нем. — Таким, как Бублик, надо плевать в глаза, а не улыбаться!»
Схватив лист с портретом, он кинулся к ненасытной железной печке, открыл дверцу и бросил измятый портрет в огонь. Он видел, как пламя жадно охватило бумагу, и сквозь белый дымок на Дмитрия какое-то время без упрека смотрели большие черные глаза...
От альбомного листа остался только красноватый пепел, но даже на пепле, как на негативе, еще можно было видеть очертания лица. Потом пепел рассыпался, смешался с горячими углями...
...Полина капризничала.
Кузьма Бублик водил ее по магазинам, намереваясь накупить подарков, но вот беда: никак не могут они подобрать покупки. Там духи не нравились ей, там цветастый платок чересчур ярок, там туфельки не по ноге...
— Неужели в Криничном больше нигде нет магазинов? — с обидой и сожалением спросила Полина. — До войны сколько их было...
— Есть еще магазин. Мой сосед Бычок развернул торговлю... Я сперва думал — шутит, а он, черт колченогий, такое дело раздул... Идем к нему.
— Идти к твоему дому? В другой конец Криничного? Кавалер называется... Я и так устала, — закапризничала Полина.
— Сейчас лошадь возьмем.
Они подошли к бывшему зданию Дома пионеров, где размещалась теперь полиция. Кузьма Бублик крикнул какому-то полицаю, чтобы тот запряг в санки буланого.
— Прокачу тебя с ветерком!
— Это дело другое, — согласилась она.
Усадив Полину в санки, Бублик сам уселся рядом.
— Давай к моему дому, — приказал он полицаю и шепнул на ухо спутнице: — Отныне каждое твое желание — закон для меня.
Она кокетливо погрозила ему пальцем.
— Смотри, у меня может появиться много желаний...
Они подкатили к бывшему бубликовскому амбару. Там хозяйничал Тихон Бычок. У Тихона был вид человека, во всем преуспевающего: он хорошо одет, чисто выбрит, предупредительно вежлив, как и положено быть частному торговцу.
— Кого я вижу! Кузьма Илларионович! — обрадовался хозяин. — Милости прошу! Милости прошу! Чего изволите? Что завернуть?
— Дай сперва оглядеться, — ответил Бублик.
— Что, Кузьма Илларионович, поздравить можно с повышеньицем? Шутка ли — заместитель начальника полиции, правая рука самого господина Самоедского... Не фунт изюму!
Кузьма гордовато вскинул голову. На его лице поигрывала довольная, снисходительная улыбочка.
— Далеко пойдешь, Кузьма Илларионович, — восхищенно продолжал Тихон Бычок. — Повернулась к тебе эта самая судьба своим личиком... Глядишь, и начальником станешь!
— Я думаю, ты тоже на свою судьбу не в обиде.
— Ды как же можно обижаться, Кузьма Илларионович! — театрально воскликнул торговец. — Жизнь-то пошла — лучше и не надо! А это, соседушка, что за барышня с тобой? Кем тебе доводится?
— Невеста, — вместо Бублика ответила Полина.
— Ах, ах, ды пора моему соседу семейством обзаводиться... По такому важному случаю винцо у меня есть. Крымское...
— Позвольте, господин Бычок, нам самим выбрать покупки, — оборвала его Полина.
— Ды сделайте одолжение...
— Дайте вон тот шарфик и духи.
— Сей момент, сей момент.
— Ходим, ходим по магазинам и нигде не видим ничего съестного. У меня дома хоть шаром покати, нет никаких запасов, — пожаловалась Бублику Полина.
— Сосед найдет, он запасливый. Послушай, Егорыч, — обратился Бублик к Бычку, — найди-ка ты чего-нибудь на зубок.
— Кузьма Илларионович, сам знаешь, как строго с этим...
— Ну, ну, брось...
— Да ведь чего бросать-то.
— По-соседски.
Тихон Бычок улыбнулся.
— Ну, разве только по-соседски...
— Что у тебя есть?
— Ды ежели по-соседски, то и маслице можно найти, и сальце. — Он достал откуда-то брусок желтоватого сливочного масла и положил на прилавок.
— Вот и нашлось, — обрадовался Кузьма Бублик. — Заверни, сосед!
— А куда класть-то?
— Дайте вон тот чемодан, — попросила Полина. — Нет, нет, вон тот, побольше.
— Пожалуйста, пожалуйста, — с готовностью отвечал Бычок. — Все уложу, все упакую... Маслица пять килограммов, сальца три килограмма.
— Что ты записываешь, Егорыч, свои люди — сочтемся по-соседски, — оборвал хозяина Кузьма Бублик.
— Ну, ежели по-соседски... По-соседски можно... По-соседски еще баночку рыбных консервов, баночку мясных... Люблю хороших людей. С хорошим человеком и по рюмочке даже не грех. — Тихон Бычок достал бутылку, маленькие граненые стаканчики, наполнил их. — За твою красавицу-невесту, Кузьма Илларионович.
Полина от выпивки отказалась, а мужчины чокнулись, выпили. Кузьма Бублик взял с прилавка тяжелый чемодан.
— Молодец, Егорыч, не поскупился, — похвалил Бублик. Он вынес из магазина чемодан, уложил его в санки.
— Вот спасибо, Кузьма, теперь надолго хватит мне продуктов, — радостно благодарила Полина и вдруг забеспокоилась: — Ой, на прием опаздываю! Меня больные ждут...
— Не опоздаешь, у нас транспорт. Ну-ка, отвези Полину Антоновну в Подлиповку, — приказал Бублик полицаю.
Полицай испуганно проворчал:
— Ближний ли свет в Подлиповку... Как же я через мост перееду, там патрули, а у меня пропуска нет, — приврал он. Было заметно, что ему боязно ехать в Подлиповку.
— До моста я сам с тобой доеду. Пошел!
Проводив покупателей, Тихон Егорович запер дверь на крючок, опустился на ящик и стал вытирать рукавом пот с лица.
Из-за перегородки вышел директор школы Карташев.
— Ты что, Егорыч? — забеспокоился он.
— Что, что... На пороховой бочке сижу, вот что!
Карташев тихо засмеялся.
— Тебе, ухарь-купец, не привыкать иметь дело со взрывчаткой. Все упаковал?
— Все... Видели, небось, как руки у меня дрожали? Сам был ни жив ни мертв.
— Не то я видел, Тихон, — ласково сказал Карташев. — Молодчина ты, на пятерку с плюсом работаешь. Я, грешник, думал, что ты не минами, а и в самом деле маслом и салом нагрузил чемодан... На высоком уровне получилось у тебя.
— А чего мне это стоило?
— Ты, Тихон, по-другому спроси: чего это будет стоить врагам нашим?
— Эх, Ефим Силыч, втянули вы меня...
— Опять же не так говоришь. Не я втянул. Родина. Понимаешь, Тихон, она втянула, ради нее все мы и живем и добрые дела делаем.
— Я-то понимаю, да жена на меня каждодневно лается. Обдираешь, говорит, своих же людей... Магазин спалить грозится. На немца, говорит, работаешь, супротив своих идешь. А я сказать ей не могу, на кого работаю. От жены своей и прячусь...
— Ничего, ничего, Тихон, придет время — все всё узнают. Ты спокойно работай, за твоими плечами сила. Помни: ты не один, много товарищей у тебя.
А тем временем Полина ехала на санках и пела. И над белыми чистыми снегами реяла ее звонкая песня.
Чудный месяц плывет над рекою,
Все объято ночной тишиной.
Ничего мне на свете не надо,
Только видеть тебя, милый мой...
У перелеска, где когда-то Романов попросился на телегу к Тихону Бычку, посреди дороги стояли запряженные сани. Какие-то люди в немецкой форме возились с упряжью, видимо, что-то у них разладилось.
Полицай попридержал быстрого коня, хотел было объехать немцев, но вдруг увидел направленный на него автомат.
— Хальт! Хенде хох!
Откликнулась Полина:
— Я еду в Подлиповку, в чемодане везу продукты.
Услышав об этом, немцы радостно залопотали, один из них ловко выхватил чемодан из санок, другой залепил добрую оплеуху полицаю.
Полина стала возражать, возмущаться, сказала, что она пожалуется своему жениху — заместителю начальника полиции господину Бублику. Немцы прикрикнули на нее, хотели даже ударить строптивую девушку, но вместо нее опять попало полицаю.
— Езжай! — крикнула Полина.
Не оглядываясь, полицай погнал коня вперед. «Немцы» тоже вскочили на сани и скрылись в лесу.
— Ну, друг, отвел душу, надавал тумаков полицаю, — хохотал Сеня Филин.
