— Вот гады, издеваются над человеком, — возмутился Дмитрий.
Кухарев тихонько засмеялся в ответ.
— Все нормально, Митя, все как надо...
Удивленно глянув на него, Дмитрий сказал:
— Взять бы снайперскую винтовку...
— Ты погоди, погоди с винтовкой-то, — прервал его Кухарев. — То наши идут.
— Наши? Какие наши?
— Да ведь подлые душонки тех солдат, что, к будке шли, уже, наверно, аусвайсы, пропуска, значит, в рай требуют... А к мосту идут переодетые Травушкин, Сеня Филин и дружок наш, Володя Борисенко.
Дмитрий почувствовал, как что-то горячее и тяжелое обрушилось на него, опалило сердце, и сердце замерло в груди, перестало биться. Полными страха глазами он смотрел на Кухарева. Ему не верилось, чтобы Травушкин, Сеня Филин и сержант Борисенко открыто шли по насыпи на автоматы, на пулеметы, на верную гибель...
— Это, Митя, и есть наша задумка, — сказал Кухарев и с тяжким вздохом добавил: — Лишь бы все обошлось, лишь бы все по-нашему вышло...
Кругом было тихо. Даже юркие синицы и те не пересвистывались. Они будто замерли на ветках и следили за теми троими, что шли по насыпи, по клавишам шпал.
А партизаны шли и не торопились, будто показывая свою удаль товарищам, которые напряженно следили за ними. Было трудно разобрать, где Травушкин, а где Филин, потому что оба они в касках, в длинных шинелях, с замотанными головами.
В гнетущей тишине опять проклюнулся неясный шум.
Дмитрий всполошился.
«Опять идет эшелон, это может помешать им», — билось у него в голове. Он видел: Травушкин (тот был повыше Сени Филина) остановился у грибка часового и, отвернувшись, стал прикуривать. Сержант Борисенко остановился посреди моста. Поставив ящик с инструментами, он стал что-то подвинчивать. Сеня Филин перешел мост, и вдруг, как по команде, оба они — Травушкин и Филин — застрочили из автоматов по часовым, потом все трое кинулись назад и побежали по насыпи. От леса мчались к железной дороге сани.
А эшелон уже подходил к мосту. Машинист, видимо, заподозрил что-то неладное, но остановить эшелон уже не смог. Дмитрий видел, как на мосту, под колесами паровоза, молнией блеснула вспышка, паровоз легко подскочил и рухнул вместе с пролетом на белую ленту реки, а в следующее мгновение раздался могучий стон взрыва. И еще Дмитрий успел заметить, как вагоны, будто игрушечные кубики, с треском и скрежетом сыпались в реку.
— Отходить! — крикнул Романов.
Дмитрий побежал в глубь леса, где стояли сани. У него было такое чувство, будто свершилась одна из его фантазий, будто он сам рванул мост. На просеке его обогнали сани, и на санях он увидел героев нынешнего дня — Травушкина, Филина и Борисенко.
Разгоряченные партизаны собрались в лесу.
— Все в сборе, товарищи? — крикнул Романов.
— Так точно, товарищ командир. Потерь нет, — отозвался Рубахин.
— Так, полдела сделали, — улыбнулся Романов.
— Полностью все обделали, Терентий Прокофьевич, — ответил ему Кухарев.
— Нет, Иван Фомич, для полноты нам еще нужно уцелеть самим, — возразил Романов. — Немцы не простят нам такого нахальства и постараются отыграться. Как это говорится — по коням! — скомандовал он.
Дмитрий ехал в санях с Кухаревым и Рубахиным.
— Вот это рванули, вот это сыграли со святыми упокой! — с радостным возбуждением говорил Рубахин. — Знатно все получилось!
— Не говори «гоп», — возразил ему Кухарев. — Слышал, что сказал командир? Уцелеть еще надо.
Дмитрий улыбался. Кухарев и Рубахин верны себе — опять спорят, чудаки, хотя спорить-то им сейчас не о чем. Ему, например, казалось, что этот солнечный день окажется днем сплошных удач, что немцы могут сколько угодно бесноваться — им не поймать партизан. Ведь прошлой ночью они удачно проскочили на своих девяти санях между селами, занятыми врагом. И теперь проскочат, потому что Романов знает каждую тропинку...
Но тут мысли Дмитрия были прерваны неожиданным грохотом. Оказывается, охранники моста пришли в себя и открыли огонь по лесу из зенитных орудий.
— Рассредоточиться! — закричал Романов.
Опять ухнул взрыв, и лошадь упала. Обагрив снег кровью, она билась в оглоблях. Горячей взрывной волной Дмитрия сбросило с саней. Оглушенный, он упал в снег и пополз.
— Гусаров! Гусаров!!!
Он поднял голову и обомлел, увидев перед собой немца.
— Давай сюда, Гусаров! — кричал «немец» — Сеня Филин.
Дмитрий упал вниз лицом на сани.. Он чувствовал, что сани мчатся по каким-то кустам, кочкам, их то заносило, швыряло из стороны в сторону, то они будто повисали в воздухе.
Над лесом уже рыскали немецкие самолеты, ища партизан.
Через час, а может быть через два, сани остановились.
— Куда, же дальше? — послышался голос Травушкина. — Впереди село — Красная Горка.
— Объехать надо, — сказал Борисенко.
— Объезжать далеко.
— Черт бы побрал эту Красную Горку.
— Напрасно, сержант, бранишься, очень красивое село, — мечтательно сказал Сеня Филин.
— И село красивое, а девчата еще лучше, — заулыбался Травушкин. — Твоя Клава отсюда, из Красной Горьки, — толкнул он Сеню Филина.
— Да, Макар, отсюда, вместе с твоей Натальей росла, — ответил Сеня Филин.
— Я вижу — напрашиваетесь к тещам на блины, — иронически проговорил сержант Борисенко. — В селе немцы есть?
— Позавчера не было. Только полицаи.
— Полицаев не боимся. Что ж, други мои милые, махнем через село, — сказал Борисенко и дернул вожжами. — В селе побольше шума, крика. Вы ведь в немецкой форме. Черт с вами, можете опять толкать меня, вашего возницу. Митю мы укроем сеном. По пути, может, полицаев пощелкаем и старосту заодно...
— Полицаев можно, а старосту нельзя. Романовым назначен.
Два пьяненьких солдата, прихватив где-то русского возницу, шумно веселились, орали во все горло, въезжая в село. Какая-то женщина бросила у колодца ведра и скрылась в калитке.
Все было хорошо. И вдруг за магазином партизаны увидели немецкие машины. У машин кучками стояли шоферы и солдаты, дымя сигаретами и балагуря о чем-то. Увидев подгулявших соотечественников, они засмеялись, даже помахали руками.
— В селе полно немцев, а ты говорил только полицаи, — зло прошептал Борисенко Сене Филину..
— Кто знал... Может, назад повернем?
— Назад уже поздно. Больше орите.
«Пьяные» орали, гикали, толкали возницу.
Возможно, все кончилось бы вполне благополучно, если бы не молодой, остролицый немецкий солдатишка. Черт знает, что заставило его прыгнуть к партизанам на сани. Может быть, им овладело мальчишечье озорство и захотелось прокатиться на санях по улице? Он сидел на корточках и улыбался, обнажая редкие, мелкие зубы. Он кричал, гикал, хохотал вместе с «пьяными». Но вот солдат что-то заметил, жалкая улыбка гримаса застыла на остром птичьем лице. Он оцепенел, как, вероятно, цепенеет кролик перед пастью удава, потом во все горло заорал тонким, визгливым голосом:
— Партизанен! Партизанен!
Кованым каблуком Сеня Филин ударил солдатишку в лицо. Тот свалился на дорогу да так и остался лежать без движения.
Немцы всполошились.
— Гони, сержант! — крикнул Сеня Филин.
По машинам, по бегущим немцам строчили партизанские автоматы. Дмитрий тоже стрелял куда-то из своего парабеллума.
Вдруг Травушкин вскрикнул, выронил автомат и в следующее мгновение придавил Дмитрия своим тяжелым телом.
Сани уже выскочили за село, и тут Дмитрий почувствовал, будто чем-то тупым и тяжелым его ударили по ноге...
— Ты счастливо отделался, мой юный коллега, — негромким баском говорил доктор Красносельский. — Можешь взять на память пулю, вынул из твоего бедра. — Он подбрасывал на ладони продолговатый кусочек металла, и Дмитрий даже удивился, что такой крохотный кусочек может убить человека.
Да, верно: он счастливо отделался. А вот Травушкин погиб...
Дмитрий лежал в той же лазаретной землянке, и было тоскливо от того, что не может он пойти в лес за дровами для печки, не бегает на кухню за обедами для больных и раненых. Он теперь сам раненый, и Борис Николаевич прописал ему строгий постельный режим...
Часто приходил к нему Кухарев. За последние дни Иван Фомич как-то осунулся, постарел, часто кашлял.
— Вы бы обратились к Борису Николаевичу. Может быть, у вас что-нибудь с легкими,: — советовал ему Дмитрий.
— Что обращаться, известное дело — простыл малость. Загнал нас немец тогда в самое болото. Хоть мороз-то крепкий, а искупались мы, вот и простыл.
Заглядывал в лазаретную землянку и Борисенко. Только воротились они тогда из «красногорской эпопеи» и в ту же ночь сержант повел свою группу в Красную Горку жечь машины.
— Крепенько отомстили мы фрицам за Травушкина, — говорил он.
