— А таким, что все это время она дурачила меня и Розенберга, эта ловкая баба. Таким образом, сама, представьте, сама рассказала, что она вовсе не та, за кого себя выдавала, — не аристократка, не дочь генерала, а большевичка…
— Не кричите, Вадлер, — поморщился Кох, — ну и что же сделали с Рубцовой, если не секрет?
— Какой там теперь секрет? Отвезли сегодня в гестапо, в Тополевск. Там с ней поговорят…
Румянцев узнал все, что ему было надо. Видимо, для Вероники Викторовны сейчас ничего сделать ему не удастся. Надо скорей выбираться из города, тогда, может быть, вместе с Грозным они что-нибудь предпримут.
— Ну, а та девушка, которую я видел в вашем кабинете, что она?
— О, ее я надежно упрятал. Завтра утром поговорю с ней…
— Нет, Вадлер, вы поговорите с ней сегодня, сейчас! Позвоните немедленно в полицию, попросите привезти эту девушку сюда и оставить у вас.
— Шутите, господин обер-лейтенант? — Вадлер сразу протрезвел, он почувствовал, как дохнула на него смертельная опасность. Надо действовать решительно и хладнокровно. — Вы много позволяете себе, Кох. Конечно, вам известны кое-какие мои прошлые ошибки. Вы хотите сыграть на них, погубить меня? Скажите, зачем вам это нужно?
— Ваши прошлые ошибки? Пусть это именуется так. Да, они мне известны. Из этого вы сделали заключение, что я связан с вашими прошлыми хозяевами, что я продался им так же, как и вы некогда. Вы очень легко в это поверили, и здесь нет ничего удивительного. Предатель легко верит в предательство другого… Вам и не пришло в голову иное: что есть люди, для которых Родина — святое. Которые во имя своей Родины жертвуют всем, даже жизнью. Вам, конечно, не пришло это в голову, потому что вы не понимаете этих людей и никогда не поймете их.
— Что вы хотите сказать, господин Кох? — голос Вадлера прерывался, глаза с ужасом смотрели на Румянцева, руки дрожали. Он был невыразимо жалок.
— Что я хочу сказать? А не приходило ли вам в голову, Вадлер, что я — советский разведчик? Что…
Вадлер приподнялся со стула.
— Вы, конечно, шутите, Кох? — глаза его округлились от страха. — Быть не может… чтобы это оказалось правдой… Все, что угодно…
— Нет, я не шучу, Вадлер. А вы — сидите, сидите.
Только теперь Вадлер заметил, что его собеседник держит в руке пистолет.
Вадлер сидел растерянный, раздавленный. Умолять, просить пощады? Он знал, что это бесполезно. Сопротивляться? Но как сопротивляться под дулом пистолета? Надо прежде всего оттянуть время. А там видно будет.
— Скажите, а если я сделаю все: вызову эту девушку сюда, на квартиру, и дам возможность вам вместе с ней уйти, тогда… Тогда я могу надеяться?
— Не торгуйтесь, Вадлер, не время.
— Но я должен знать.
— Если вы сделаете все, чего я требую от вас, то этим сохраните себе жизнь. Но смотрите, Вадлер, если вы…
— О да, конечно, я сделаю все, — засуетился Вадлер, понимая, что это единственный выход.
Вадлер подошел к телефону, взялся за трубку. Румянцев стоял тут же, следя за каждым его жестом, за каждым словом Вадлера.
…В ожидании Гали Румянцев ходил по комнате, не спуская с Вадлера глаз. Тот сидел у стола, плечи его были вяло опущены, глаза закрыты. Он думал, напряженно, лихорадочно обдумывал, как ему поступить. Он добился оттяжки, небольшой передышки, это хорошо. А что, если попробовать… Ведь военный трибунал тоже не блестящая перспектива.
За дверью послышались шаги, затем стук. Вадлер встрепенулся, взглянул на Румянцева. Тот убрал пистолет, опустился в кресло, принял небрежную позу, кивнул Вадлеру.
— Да, входите, — громко проговорил тот. Дверь распахнулась, в комнату втолкнули Галю. Она пошатнулась, но удержалась на ногах. Едва сдержавшись, чтобы сейчас же не броситься к ней, Румянцев сказал Вадлеру:
— Я полагаю, господин подполковник, сопровождающий может идти?
И тут Вадлер вдруг вскочил, бросился к двери, закричал:
— Стреляйте, стреляйте в него! Стреляйте же!
Для конвоира это было полной неожиданностью. Он оторопел. Сухо щелкнул выстрел, затем второй. Полицейский, схватившись за живот, застонал и медленно сел на пол, не издав ни звука. Вадлер метнулся было к двери, но Галя, бросившись на него, вцепилась ему в плечи и вместе с ним рухнула у порога. В один прыжок оказавшись возле, Румянцев помог ей подняться, довел до кресла, усадил. Вадлер лежал, прикрыв голову руками, не шевелясь.
— Вставайте, Вадлер, а впрочем, теперь это безразлично. Как это говорится: «Сколько веревочка ни вьется, а конец все равно будет». Надеюсь, вы не забыли еще русских пословиц, господин граф Вадлер?
Вадлер лежал неподвижно.
— Вот что, Галчонок, ты идти сможешь?
Галя утвердительно кивнула головой. Говорить она не могла: ее сотрясали рыдания. Ни слезинки не проронив, стона не издав, выдержала она и жестокие побои и пытки. А это такое ласковое, так давно не слышанное ею «Галчонок» — оно потрясло ее.
Бережно придерживая Галю за плечи, Румянцев повел ее к двери и, прошептав несколько слов, закрыл дверь. Потом подошел к Вадлеру.
— Вы нарушили наше соглашение. И тут вы остались верны себе, Вадлер. Пеняйте же на себя… За предательство Родины, за кровь советских людей…
Прозвучал сухой, короткий выстрел. Румянцев вложил в руку Вадлера пистолет и вышел, плотно притворив за собой дверь.
В этот вечер Курт Кох исчез из города. Задание командования было выполнено.
Глава четырнадцатая
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Город, недавно освобожденный от врага. Смотрят на улицу пустыми глазницами мертвые дома. Капает вода из покореженного крана. Света нет, и по вечерам город погружается во тьму. Редко-редко светятся окна.
Вот одно из них. На столе горит огромная, под старинным фарфоровым абажуром керосиновая лампа. Керосин тоже роскошь в военное время. Но девушка, что, задумавшись, сидит у стола, и не думает прикручивать фитиль. Потом, вздохнув, подходит к широкому окну, облокачивается о подоконник, вглядывается в темноту. На тротуар ложится толстый сноп света. А под деревом стоят двое — парень и девушка. Он с перевязанной рукой, в сдвинутой на затылок пилотке, в гимнастерке с расстегнутым воротом, в зубах зажата зеленая веточка. Совсем еще молодой, круглолицый. Она — тоже очень юная, тонкая, пышноволосая… Галя улыбнулась. Только-только начал оживать город, а улицы его уже заполнили влюбленные пары. И странно, они совсем не ищут укромных уголков, не ищут темноты. К свету тянутся. Впрочем, это понятно. За годы войны темнота всем успела надоесть.
Здоровой рукой парень мягко притянул девушку к себе, поцеловал ее в глаза, потом в губы.
Галя отошла от окна. Словно в юность свою она заглянула. Словно это сама она стояла с Васей Румянцевым под деревом, и на них щедро сыпался с каштанов весенний, легкий пух.
Снова свободен Приморск. Он отвоеван у врага, ее родной город. И она, Галя, его отвоевывала. Тяжело сейчас вспоминать о тех ужасных месяцах, которые тянулись долго, как годы. Последняя встреча с Василием, когда оба были на волоске от гибели. И снова — разлука. Его ждали в штабе фронта на Большой земле.
Улетел Василий. Зажили Галины раны. Она снова вступила в борьбу с врагом. Вместе со всеми партизанами вошла в освобожденный Приморск.
Дня через два она встретилась с Лизой Веселовой в той квартире, где жила Рубцова, где в тайнике скрывался майор Петров. Он тоже оставался в Приморске до дня освобождения города. Последняя операция, проведенная им и присланными ему на помощь людьми, — взрыв гостиницы, где проходило совещание офицеров местного гарнизона. При взрыве погиб и Розенберг. Фюрер не простил ему провала так детально разработанной операции. Правда, суда Розенбергу удалось избежать, чему он был обязан своему родственнику-банкиру. Розенберг, теперь уже полковник, был оставлен в Приморске в должности коменданта. Это было большое понижение. И тяжелый удар по самолюбию чванливого пруссака. Конец его оказался бесславен.
Война еще продолжалась, но для Гали она была закончена. Она осталась в Приморске. Работала в горкоме комсомола, и опять дел было хоть отбавляй. Она часто думала о Василии.
Василий! Когда же кончится до невероятности затянувшаяся разлука? Где же он теперь? Жив ли? С тех пор, как они расстались, прошел уже год. Мало ли что могло случиться за это время? Он обещал писать, но писем не было. Галя понимала: не всегда пошлешь письмо оттуда, с самой первой, невидимой линии фронта.
День шел за днем. Работа, работа… Город постепенно оживал. Расчищались развалины, обновлялись дома, ремонтировались улицы. Дел было много. С осени Галя хотела возобновить учебу в институте и вечерами урывала время для подготовки — многое порядком забылось за эти годы.
Через месяц после освобождения города Галю вызвали в обком партии. В просторном, очень чистом, прохладном кабинете ей навстречу поднялся человек. Пожилой, с усталым лицом и молодыми проницательными серыми глазами. Галя сразу узнала его. Три года назад, выслушав ее, он сказал: «Мы верим вам. Мы поручаем вам не совсем обычное задание…
