— Ну, ладно, продолжай! — насмешливо сказал Порта. — Что ж это был за генерал, с которым ты работал?
— Кнохенхауер, — ответил Малыш. — Танкист. Его уже нет в живых — застрелился.
Грянул насмешливый хохот.
— Это было естественным результатом того, что ты работал с ним? — поинтересовался Старик.
Малыш нахмурился.
— Я был его денщиком. Мы отлично ладили. Он мне даже жизнь спас. — Малыш с улыбкой откинулся на спинку стула. — Иду на спор, никому из вас генерал не спасал жизнь! Старина Кнохенхауер был отличным человеком… Вышло вот как: я выпал из танка, и нога застряла. Чуть не оторвало ее. На другое утро я едва мог ходить и отправился к врачу. Гад ползучий, как и большинство этой публики… нужно было, чтобы кишки обмотались вокруг ног, иначе сочтут, что у тебя все в порядке. Болезней терпеть не мог. Странно, если подумать… врач ведь… Один мой знакомый пошел к нему с аппендицитом. Этот лекарь заявил, что он притворщик. Насовал ему градусников, в рот, в уши, подмышки, в задницу… и все равно не поверил. Хотя все остальные верили! Все понимали, что бедняга болен. Я в тот вечер прошел проведать его, он был таким горячим, хоть яичницу жарь на спине, а ему только угрожали трибуналом, если он не поправится через сутки… А наутро он умер, — злорадно произнес Малыш. — Внутри что-то лопнуло, отравило внутренности. Так что, видите, они не всегда знают свое дело.
— Естественное недоверие, — сказал с усмешкой Старик. — Слишком много шалопаев вроде тебя. Вот врачи и стали подозрительными!
— Выпал из танка! — со вкусом произнес я. — Хорошая выдумка!
— Так и было, — вызывающе сказал Малыш. — Вся ступня посинела, я трижды терял сознание, пока шел к этому лекарю, и потерял снова, когда снимал сапог, чтобы показать ему.
— Надеюсь, тебе зааплодировали, — сказал Порта.
Малыш покачал головой.
— Этот гад заявил, что я блефую. Видимо, решил, что я бил по ступне молотком, чтобы она посинела. Я ничего не мог доказать, понимаете, но он сказал, что со мной все в порядке. Потом меня отправили в тюремный барак чистить картошку. Я ничего против не имел, — рассудительно сказал Малыш. — Способ провести войну не хуже любого другого. Только вот синяк на ноге, черт бы его побрал, стал проходить. И когда начался трибунал, на ней уже почти ничего не было. Поэтому у них хватило наглости обвинить меня в… — Малыш нахмурился, — в спекуляции, — неуверенно произнес он.
— В симуляции, — поправил Легионер.
— Да, вот-вот, — подхватил Малыш. — Точно. В симуляции. За нее полагается расстрел. Меня отправили в Торгау и поместили в отделение смертников. Расстрел был только вопросом времени, можете поверить. Я думал, мои дни сочтены… был обреченным, — сказал Малыш с мелодраматическим наслаждением. — Только не подумал о моем друге-генерале. — Кивнул и подмигнул нам. — Старина Кнохенхауер спас мне жизнь. Специально приехал в Торгау и завел со мной разговор. Мы с ним отлично ладили. Он спрашивает: «Готов признать, что обманывал нас, или стоишь на своем?» Я отвечаю, что стою на своем, и знаете, что он говорит мне? — Лицо Малыша засветилось, словно маяк в темном чулане. — «Солдат, — говорит он, — ты самый твердый орешек, какой мне приходилось раскусывать. Я отправлю тебя на рентген. Может, это поубавит у тебя наглости… А когда рентген подтвердит, что с твоей ногой все в порядке, — говорит он, — мы тебя расстреляем». Ничего справедливее нельзя сказать, верно?
— Хорошо иметь в друзьях генерала, — пробомотал Легионер.
— И что показал рентген? — спросил Порта. — Врастающие внутрь ногти?
Малыш торжествующе поглядел на него.
— Сломанную кость, — сказал он. — Трещину в ступне. Тут они кое-что поняли! Того врача, что допустил ошибку, тут же отправили на фронт, а генерал Кнохенхауер пришел и извинился. Прямо-таки рассыпался передо мной. Плясал под мою дудку…
На этой вершине торжества Малыша мы услышали пронзительный свисток, беготню, все признаки общей тревоги. Дверь распахнулась, и в ней появился побледневший ефрейтор.
— Русские прорвались! — крикнул он.
Наступила пауза. Ефрейтор побежал вверх по лестнице, Старик стал неторопливо собирать свои карты. Остальные поднялись и потянулись к снаряжению.
— Пора им нанести нам визит, — сказал Легионер. — Я все думал, когда они появятся.
Любовь к свободе у немцев развита слабо.
Мадам де Сталь, 1810 г.
8 ноября 1942 года голос Адольфа Гитлера из пивной «Бюргербройкеллер» в Мюнхене раздавался над всей Европой.
— Если Сталин ожидал, что я буду атаковать в центре, то теперь он, должно быть, очень разочарован! Меня никогда не интересовал центр! Я возлагал все надежды на Волгу, и вот овладел ею! Последняя битва по капризу судьбы разыгралась у города, который носит имя Сталина…
Безумные выкрики «Зиг хайль! Зиг хайль!»[61] заглушили следующие две или три фразы.
— С самого начала, — кричал Гитлер, — я мечтал захватить этот город на Волге! И теперь он мой! Теперь он принадлежит нам! Нужно лишь сломить несколько незначительных очагов сопротивления, и вся Россия будет нашей!».
Оживление, крики, неистовый гром аплодисментов, потом множество голосов затянуло песню:
«Deutchland, Deutchland über alles…»[62].
Через десять дней командующий 6-й армией получил из Берлина следующую телеграмму:
«ШЕСТОЙ АРМИИ ПОКИНУТЬ СТАЛИНГРАД. СОЗДАВАТЬ И УДЕРЖИВАТЬ НОВЫЕ ПОЗИЦИИ. ПРИКАЗЫВАЮ СРАЖАТЬСЯ ДО ПОСЛЕДНЕГО ЧЕЛОВЕКА, ДО ПОСЛЕДНЕГО ПАТРОНА. О СДАЧЕ В ПЛЕН НЕ МОЖЕТ БЫТЬ И РЕЧИ. ВСЕ ПЫТАЮЩИЕСЯ ОТСТУПИТЬ СЧИТАЮТСЯ ИЗМЕННИКАМИ. Я ПОЛАГАЮСЬ НА МОИХ ГЕНЕРАЛОВ. СРАЖАЙТЕСЬ, КАК ПОБЕДИТЕЛИ, КАК ВАГНЕРОВСКИЕ ГЕРОИ.
АДОЛЬФ ГИТЛЕР».
Стоял холодный, ясный январский день. Сталинград, этот удивительный, полувосточный-полуевропейский город, бурлил жизнью под голубым, безоблачным небом с неярким зимним солнцем. Улицы были заполнены солдатами — немцами, венграми, словаками, итальянцами, румынами, многие прогуливались под руку с подружками. Он слегка походил на гарнизонный город в мирное время. Севернее его продолжалась война, но здесь, в Сталинграде, наступило временное затишье[63].
В доме, обращенном фасадом к Сарпинскому острову, несколько офицеров проводили секретное совещание. Все они были австрийцами из Венской дивизии.
Генерал-майор Ленц поднял десятый бокал шампанского и предложил тост за исчезнувшую Австро-Венгерскую империю. Все офицеры торжественно выпили.
— Тот день, когда к нам вошли гитлеровские солдаты, был для Австрии черным. — Ленц покачал головой и допил шампанское. — Я всегда не любил проклятых пруссаков.
Раздался общий ропот одобрения. В 1938 году эти самые люди в первом безумном восторге были рады сбросить австрийские мундиры и надеть серо-зеленые немецкие. Но об этом они уже забыли. Забыли, с каким пылом составляли списки друзей и знакомых не чисто арийского происхождения или казавшихся им политически неблагонадежными. Забыли, с какой готовностью приветствовали возможность стать частью Германии. Или, если не совсем забыли, то еле помнили.
— Нам это было навязано, — со вздохом сказал Ленц. — Что еще нам оставалось?
— Что еще нам оставалось? — повторили они.
Все надолго погрузились в воспоминания.
— Но хватит о прошлом, господа! Давайте перейдем к настоящему. — Генерал Таурог освободил место среди бутылок шампанского и разложил карту. — Дело в том, что положение здесь, в Сталинграде, отчаянное. Надеюсь, никто не станет этого оспаривать? — Он обвел всех взглядом, но его утверждение возражений не вызвало. — Хох погиб под Котельниково, так что на его помощь рассчитывать нельзя. Что до слухов о направленной сюда дивизии СС, думаю, можно отвергнуть их как чистейшую выдумку. Нам нужно иметь в виду вот что, господа: в час беды Адольф Гитлер нас бросил. — Он медленно обвел взглядом стол. — Все с эти согласны?
Присутствующие опять кивнули.
— Поэтому, — продолжал Таурог, — у нас остается надежда только на самих русских. — Постукал по лежавшему перед ним портфелю. — У меня здесь полные планы всех наших оборонительных позиций. Как только они попадут к русским, им не составит труда прорваться через нашу оборону — при нашем постоянном содействии, разумеется.
— Разумеется, — пробормотали собравшиеся.
— Думаю, можно с уверенностью предположить, что такой жест с нашей стороны не останется невознагражденным нашими русскими друзьями. Я уверен, что в борьбе с бичом нацизма им пригодится помощь таких людей, как мы.
— Несомненно, — подтвердил Ленц.
Было неясно, когда генерал Ленц превратился в убежденного антинациста. Возможно, в последние несколько часов. Или даже минут. Ясно было, что накануне он, выполняя нацистские приказы, приговорил четверых молодых солдат к смерти за попытку дезертирства.
