Стало ясно, что надвигается катастрофа.
— Я… Дело в том, что… — Митя старался не смотреть на немца.
— Это я попросил Митю меня вам представить, — шагнул из-за него вперёд высокий темноволосый господин в сюртуке.
Его светлые глаза едва скользнули по Михал Карлычу, но так, что тому стало не по себе. Немец отвесил поклон Шишкину, пробормотал «прошу меня извинить», выскользнул, потрусил прочь, и только тогда холодок в спине пропал. «Пфуй, — мысленно сплюнул Михал Карлыч, плеваться буквально он себе, разумеется, не позволял. — Ну и типус».
Шишкин вынес незнакомцу другой вердикт: пиявка, трутень, бездельник. Одним словом, дворянчик. Он уже понял, кто перед ним. Но чтобы щёлкнуть гостя по носу, изобразил недоумение:
— С кем имею удовольствие?
— Бурмин, к вашим услугам.
«В гробу я видал твои услуги».
— О, какая честь.
— Честь — для меня, — ответил Бурмин как ни в чём не бывало. — Наши имения по соседству.
— О вас в округе не молчат.
Отец и гость упёрлись друг в друга взглядами.
— Надеюсь, говорят хорошее, — ответил Бурмин.
Мите захотелось сквозь землю провалиться:
— Папенька имел в виду…
Но Шишкин поднял руку:
— Благодарю, мой друг. Я сам способен выразить, что имею в виду.
И указал на кресла:
— Прошу, господин Бурмин. Что вы читаете? — кивнул он на книги, которые гость вынул из-под мышки, усаживаясь.
Бурмин показал ему иностранные титулы. Понял свою ошибку. Пояснил по-русски:
— Мысли о состоянии соревнования с Америкой Адама Смита. Теория нравственных чувств. Проповеди Гейлера. Опыты Монтеня.
— А, с Америкой.
Митя заёрзал. Отец захотел поумничать. Выставить себя дураком!
— Отец, я…
Но тот и ухом не повёл:
— Вы с ней, гляжу, уже соревнуетесь. С Америкой.
Бурмин вопросительно поднял брови.
— Там вот господа аболиционисты запретили ввоз африканских рабов, — пояснил Шишкин. — А тут у нас, в Смоленской губернии, все только и говорят, как вы расстроили свои дела, когда дали свободу своим крестьянам.
Митя ужаснулся. Но Бурмин глядел всё так же дружелюбно:
— Раз вы спрашиваете, то, я так полагаю, не слишком верите тому, что толкуют.
В глазах у Шишкина-старшего блеснула искра.
— Я навёл некоторые справки. Крепостные…
Бурмин улыбнулся:
— Давайте называть всё своими постыдными именами: рабы. Крепостное право только звучит как право. Называйте как есть: рабство. Рабство, рабы, работорговля. Рабовладельцы.
Каждое слово казалось Мите щелчком кнута у отца перед носом. Представив, как тот сейчас заревёт, Митя вжал голову в плечи. Но старший Шишкин только с любопытством спросил:
— Чем же вам плохо слово «помещик»? Вы — помещик. Я — помещик.
— Жалкая попытка лучше выглядеть в собственных глазах. Нет. Я был рабовладельцем. Я покупал и продавал людей. Когда я сказал себе это вот этими словами, мне стало проще понять остальное.
— Ну и как? Всё поняли? — ухмыльнулся Шишкин. Он видел, как рядом корчится в кресле сын, это смешило.
— Да, — просто ответил Бурмин. — Рабство невыгодно экономически. А значит, мешает прогрессу.
— Что же помогает?
— Личная корысть. Адам Смит прав. Каждый хочет быть богатым. И не хочет быть бедным. Как я сказал: всё очень просто. И ребёнок поймёт.
Шишкин усмехнулся:
— Не каждый. Кто-то свинья и хочет только напиться в стельку и лежать в канаве. Что тогда?
Бурмин пожал плечами:
— Да ведь если свинья, то рабство не исправит. Только ухудшит.
Белые, обтянутые перчатками руки — как бы совершенно отдельные от бесшумного невидимого лакея — порхнули между ними, стали расставлять чай. Шишкин не глядя показал на стопку книг:
— Уложи для господина Бурмина. Да опрятно!
Белые перчатки бережно обхватили тома.
Шишкин подался к собеседнику:
— Не согласен только, что Американские Штаты нам пример.
— Почему? И там и там мы видим огромную страну с бесконечным разнообразием географических форм. Страну, в которой класс рабов составляет производительную…
Шишкин плеснул руками — как бы отталкивая Американские Штаты вместе со всеми их географическими формами:
— Англия! Вот за кем нам надо тянуться и кому подражать.
— Англия не использует труд рабов. Её крестьяне и фермеры…
Чай остыл, так и не тронутый в пылу разговора, и Митя уже улыбался («обошлось»), когда Шишкин оборвал свою мысль на полуслове и оборотился к сыну:
— Митюш, как бы лакей-дурак с книгами ералаш не устроил. Сделай любезность, проверь, всё ли с толком сделано? Проверь, — твёрдо заключил он, видя, что сын колеблется.
Митя встал, извинился и вышел.
Бурмин скрестил руки на груди.
— Нуте-с, — наклонился к нему Шишкин. — Бог с ней, с Англией. И с Америкой тоже. Теперь, когда вы меня охмурили и расположили к себе и мы наедине, господин Бурмин, выкладывайте, какое у вас ко мне дело.
Бурмин смотрел ему в глаза.
