подталкивать друг друга локтями.
— Давай, Самсон, ты скажи.
Высокий мосластый мужик с чёрной бородой выступил вперёд:
— Ваську, ивинского-то, мы давно знаем. Башковитый. Если говорит, то дело.
— Дело, дело, — закивали остальные.
— Ну. Так что вам не так? — Шишкин чувствовал, что закипает.
— Так ежели деревья-то рубить… лес надобен, так?
— Так, — подтвердил Шишкин.
— Много леса.
— Верно.
— Так ведь в Мочаловке такого нет.
«Не ори», — приказал себе Шишкин. Перевёл дух. Заговорил, сдерживаясь:
— А я почти сговорился с соседом, прикуплю Борщовский лес.
Мужики всколыхнулись, их восклицания и ахи прокатились волной.
— Вы его хорошо знаете, — попытался перекричать ропот Шишкин. — Лес большой, старый.
— Борщовский-то? — с деланым равнодушием уточнил Самсон, не сводя с Шишкина острого, пронзительного взгляда. — Это в котором людей укокошили?
«Сам знаешь, скотина, — начал беситься Шишкин. — Нарочно ведь спрашиваешь, чтоб народ раззадорить».
— В убийстве дознаватель разберётся! Уж вызван. Лиходея надут, поймают! Накажут.
Но мужики не слушали, гудели:
— Борщовский! Ни в жисть… Поганый лес. Поганый.
Шишкин рассвирепел.
— Молчать! — гаркнул, не сдержался.
Все умолкли. Бороды перестали кивать. Глаза смотрели твёрдо и недобро. Шишкин засопел, глотая собственный гнев. Проглотил. Снова попробовал вразумить:
— «Поганый». Слушать противно. — Он сплюнул. — Как бабы трясётесь. Самим не стыдно? Или деньги не нужны?
Выступил вперёд не Самсон, а другой, с седым клином посреди бороды:
— Вот что… — Он смерил Шишкина красноречивым взглядом. — Барин. Ты нас не суди. Ты сам умный, но недавний. А поживёшь здесь, так сам поймёшь, что к чему.
— Пожить-то поживу, да сколько ж времени убежит, пока пойму. Скорее договоримся, ежели толком объясните.
Спокойный его тон убедил мужиков. Они опять посовещались взглядами, кивками уполномочили оратора.
— Водится там, — будто нехотя выдавил Самсон, — всякое. Разное.
— Что?
Они молчали.
— Зайцы? Белки? Мыши? Лисы? Да хоть и волки…
— Он только с виду волк, — перебил Самсон.
Шишкин запнулся. Закатил глаза. Надул щёки. Шумно выпустил воздух.
— Вот что, ребята. Я таким же мужиком родился, как вы. Точно так же в избе своё пожил. Точно так же босым дитём бегал, те же сказки от баб слушал.
Он уловил несогласное движение, гаркнул:
— Сказки!!!
Ему не возразили.
— И на бабские сказки мой ответ таков. Фабрика — дело решённое. Борщовский лес — на древесину пойдёт. Поганый он или не поганый. С оборотнями, лешими или ещё какими кикиморами, хоть с дьяволом самим — вырублю! Уяснили?
Молчание висело, как влажный пар в бане: ничего не разглядишь, лицо наливается кровью, и в груди давит. «Догонишь с такими Англию, как же, — думал Шишкин. — Ещё станки, чего доброго, переломают».
Не такого разговора он хотел. Но что ж поделать.
— А ежели кто в лес ходить боится, мне только шепни, не стесняйся. Я с полным уважением. Найду другое дело. Государь-батюшка дополнительный рекрутский набор объявил. В солдаты как раз и отдам. С Бонапартием пойдёте воевать, ежели в Борщовский лес боитесь. Ась? — Он приложил ладонь к уху. — Не боитесь уже? Никто? Ну и славно, ребята. Храбрецы! Бывайте.
Он развернулся и направился к господскому дому: подчёркнуто не спеша, качая боками.
Мужики натянули шапки и переглянулись — теперь уже за его спиной.
— Из огня да в полымя, — пробурчал один.
— Уж лучше с Бонапартием воевать. Там хоть, глядишь, повезёт — живым воротишься.
— Живым, раскатал губу. А как ногу оторвёт? Толку потом в хозяйстве от калеки.
— Упырь прав: если фабрика заработает, то всем деньги будут.
— На гроб? Вон тем четверым деньги терь сильно нужны.
При напоминании об убитых все загалдели:
— Как ни крути — хоть в лес, хоть в солдаты, всё подыхать!
— Подымать мужиков надо, вот что! Несогласные мы!
Самсон поднял ладонь:
— Погодим. Есть третья дорожка.
Разговор расступился, как море перед Моисеем. Но Самсон не спешил. Разглядывал господский дом, куда удалился Шишкин. Точно забыл об остальных.
— Так какая ж?
Самсон медленно повернулся:
— Пошлём к Армяну.
Все на миг оторопели. Потом кто цыкнул, кто крякнул, а кто и обмахнул себя исподтишка крестным знамением.
— Умён ты, Самсон, ничего не скажешь. Кто ж к Армяну сунется?
Самсон сплюнул в сторону барского дома:
— Сам и пойду. Два раза всё равно не помрёшь.
Груша постояла в тёмных сенях. Толкнула дверь наружу. Петли смазаны — не скрипнули. Вышла, постояла на крыльце. Послушала удары топора. Тюк, крак — раскалывалась чурка надвое. Половинки невидимо и неслышно укладывались в поленницу. Затем — крак. И всё по новой. Тихо. Темень. Любой звук казался громче. Ну как услышит кто? Груша затаила дыхание.
