— Оберфюрер Штраух, насколько я понимаю, вы недавно предоставили отсрочку приведения в исполнение смертного приговора группе участников Сопротивления. Это происходит уже второй раз с тех пор, как вы получили свою должность. Это вторичное проявление неоправданной слабости… В чем дело?
— Рейхсфюрер, эта группа состояла из шести женщин и двух двенадцатилетних мальчишек…
— Мой дорогой Штраух, у меня перехватило дыхание! Шесть женщин и двое мальчишек! Разве женщины и дети не способны устраивать диверсии точно так же, как взрослые мужчины? Особенно если знают, что это, скорее всего, сойдет им с рук? Избавьтесь от этой нелепой чувствительности! Мне все равно, кто совершает диверсии — мужчины, женщины или дети, монахини, священники или младенцы. Если они смеют поднять хотя бы палец против нас, сворачивайте им шею! Понятно?
Наступила пауза.
— Сколько у вас арестованных в Белграде? — неожиданно спросил Гиммлер.
Несчастный Штраух опустил взгляд.
— Две тысячи девятьсот, рейхсфюрер.
— Вас неверно информировали, — сухо сказал Гиммлер. — Кажется, я знаю о ваших делах больше, чем вы… В Белграде находится под арестом ровно три тысячи двести восемнадцать человек. Ваши суды разбирают всего пятьдесят дел в день. Этого мало. Нужно по крайней мере удвоить это количество.
Штраух открыл рот, чтобы возразить, но Гиммлер не позволил ему.
— Если у вас не хватает судей, наберите еще! При необходимости — прямо с улиц… Им не нужно никакого образования, черт возьми! Имейте в виду, мой дорогой Штраух, что определенная суровость необходима, дабы выиграть войну. И мы ее выиграем, не сомневайтесь. Но сейчас находится под угрозой само наше существование. Союзники не знают пощады и не делают из этого секрета. На будущее, когда у вас возникнет соблазн быть сентиментальным по отношению к женщинам и детям, имейте это в виду.
Потом, когда Гиммлер и фон Хольтиц вернулись в большую комнату для совещаний, вошел дежурный офицер с подробной картой Парижа и разложил ее на столе перед ними. Оба склонились над ней.
— Мои специалисты говорят, — заговорил Гиммлер, — что город можно парализовать, взорвав все мосты. Нам попалось в руки старое донесение о складах боеприпасов, про которые все спокойно забыли. Мы нашли несколько, и они определенно нам пригодятся, но первым делом необходимо покончить с движением Сопротивления… Необходимо, понимаете? После евреев наши злейшие враги — французы. Уже в течение столетий.
Гиммлер выпрямился и стоял у стола, глядя на фон Хольтица.
— Нам известно, что в Париже существуют две организации Сопротивления. Одна — коммунистическая; ее возглавляет мечтатель, рядящийся в мундир, на который не имеет права. Мои люди несколько раз сталкивались с ним. Кстати, из этих двух групп коммунисты — гораздо более опасная… Другой руководит группа интеллектуалов, утверждающих, что они содействуют де Голлю. Наша задача — столкнуть эти группы, заставить их уничтожать друг друга и избавить нас от трудов. Понимаете?
— Полностью.
— Отлично… Собственно говоря, коммунисты уже близки к этому. Они терпеть не могут интеллектуалов, и толкнуть их к тому, чтобы они выполнили за нас нашу работу, особого труда не составит. Мы будем использовать их, пока нужно, потом покончим с ними.
— Какие части я получу? — спросил напрямик фон Хольтиц.
Гиммлер уставился на него.
— Ах, да… ваши части… Я предоставлю вам Девятнадцатую танковую дивизию СС «Летланд»[90] и Двадцатую «Эстланд»[91]. Обе сейчас находятся в Дании[92]. В дополнение к ним можете получить два полка полевой жандармерии из Польши и Тридцать пятую полицейскую гренадерскую дивизию[93]… Мои специалисты считают, что вам потребуется примерно двенадцать дней на минирование города. Для этого я предоставлю вам Девятьсот двенадцатый саперный полк и Двадцать седьмой танковый особого назначения. Вас это устроит?
— Да, вполне… если только они прибудут. Если нет, задача будет невыполнимой.
— Генерал фон Хольтиц, не говорите мне о невыполнимости! На этой войне вам уже дважды удавалось невыполнимое — в Роттердаме и в Севастополе. Вы сможете сделать снова то, что делали раньше. Имейте в виду, я целиком полагаюсь на вас.
Фон Хольтиц отвернулся и тайком сунул в рот таблетку транквилизатора. Прежние подвиги висели у него на шее мельничными жерновами. Ему было ясно, что если у кого-то и будет недоставать войск, то именно у него, потому что он был испытанным чудотворцем и мог снова сделать то, что делал раньше.
В мае сорокового года фон Хольтиц был оберстлейтенантом, командиром третьего батальона Шестнадцатого пехотного полка, в болотистых низинах Голландии. В его распоряжении находились транспортные самолеты «Юнкерс—52». Он принял командование над несколькими боевыми подразделениями Второй десантной дивизии и начал ожесточенно сражаться в районе Волхавена и Роттердама[94]. Шоссейные и железнодорожные мосты были немедленно захвачены, однако ценой немалых потерь в живой силе: за каждые несколько метров проливалась река крови. Шестьдесят семь процентов офицеров были убиты. Голландцы, должно быть, находились в таком же положении, если не в худшем, но генерал Леман упорно отказывался думать о сдаче. Ему дали три часа на безоговорочную капитуляцию, и по истечении их фон Хольтиц понял, что ему остается лишь одно — бомбардировка Роттердама.
На город было сброшено две тысячи четыреста фугасных и зажигательных бомб. Погибло тридцать тысяч гражданских. Бомбардировка прекратилась в пятнадцать часов пять минут, и из горящих развалин выбежали уцелевшие остатки голландской армии со штыками наизготовку, чтобы отомстить противнику за разрушение своего города. Это было доблестное и неожиданное сопротивление; внезапный, безумный героический порыв не одного, а сотен солдат. Немцев они застали врасплох. Смертельно раненый молодой голландский лейтенант сумел уничтожить целую боевую группу перед тем, как упасть замертво. Новобранец лет восемнадцати бешено носился с огнеметом, наводя ужас на опытных солдат. С разрушенных улиц появился грозный отряд голландских танков, величаво несущихся по битому кирпичу[95]. Немцев охватила паника. Они дрогнули, стали отступать, и тут подполковник Хольтиц, потерявший всех офицеров и половину солдат, бросился в гущу этого хаоса, твердо решив восстановить слабеющий дух своих войск. Находившиеся на грани панического бегства солдаты снова ринулись в битву. Некоторые приободрились от одного только вида офицера. Фон Хольтиц собственноручно помог установить пулемет и, увидев, что из него есть кому стрелять, ринулся оказывать помощь в другое место. Он продвигался метр за метром, ведя солдат за собой. Солдаты видели, как он забросал гранатами пулеметное гнездо противника, и стыд не позволил им повернуться и побежать.
Ровно через два часа после окончания бомбардировки генерал Леман сдался, «дабы избежать дальнейших чрезмерных потерь». В семнадцать часов армия получила по радио приказ прекратить огонь, и как раз в это время голландский полковник Схарро прибыл во временный штаб подполковника фон Хольтица на Виллемсбрюке. Фон Хольтиц держался холодно и невежливо. Когда после пяти минут разговора полковник Схарро протянул руку, немец отказался ее пожать: по его мнению, сдавшийся офицер был недостоин того, чтобы с ним обращались как с офицером.
Во главе своих торжествующих войск фон Хольтиц вошел в Роттердам и принял безоговорочную капитуляцию этого города. Он стал первым немецким комендантом Роттердама и был очень суровым правителем. Восемнадцатого мая сорокового года он получил Железный крест из рук самого фюрера[96].
Успешного офицера ждали новые срочные задачи, и он невозмутимо, спокойно брался за них. На переднем крае Двадцать второй пехотной дивизии во главе своего старого Ольденбургского полка он начал наступление на Крым и был остановлен только грозными севастопольскими пушками. Но фюрер знал своего человека. Покоритель Роттердама получил средства, чтобы стать покорителем и Севастополя: шестисотмиллиметровую мортиру «Тор», весившую больше ста двадцати тонн; четырестатридцатимиллиметровую «Гамму», весившую сто сорок тонн; и целую батарею восьмисотмиллиметровых орудий «Дора», весивших пятьдесят пять тонн[97].
Еще до начала сражения Гитлер переставил один из флажков на карте в своем кабинете, показывая всему миру, что фон Хольтиц, можно сказать, уже взял самую мощную тогда крепость в мире. Фон Хольтиц взял ее. Советские войска оставили город и крепость после обстрела, равного которому еще не знала история войн.
Фон Хольтиц получил от фюрера личную благодарность. Немецкое радио день и ночь горланило его фамилию признательным соотечественникам. Гиммлер предложил ему высокую должность в СС, но фон Хольтиц был пруссаком и предпочитал армию. Гиммлер спрятал свой гнев за обаятельной улыбкой сожаления, и фон Хольтиц вознесся кометой, обогнав на пути к славе даже Роммеля.
