Фон Хольтиц получил от фюрера личную благодарность. Немецкое радио день и ночь горланило его фамилию признательным соотечественникам. Гиммлер предложил ему высокую должность в СС, но фон Хольтиц был пруссаком и предпочитал армию. Гиммлер спрятал свой гнев за обаятельной улыбкой сожаления, и фон Хольтиц вознесся кометой, обогнав на пути к славе даже Роммеля.
Гиммлер повернулся спиной к карте Парижа и фон Хольтицу. В отличие от гостя он не был вооружен, но не боялся, что генерал внезапно обезумеет и покусится на его жизнь. Хольтиц был в известном смысле национальным героем. Гиммлер взял свою рюмку коньяка и спокойно стоял, держа ее у ноздрей и наслаждаясь ароматом. В ящике стола у него уже лежали документы, утверждающие присвоение генералу звания обергруппенфюрера СС. Это должно было явиться его наградой после полного уничтожения Парижа, и на сей раз не могло быть и речи о предпочтении армии.
— Фон Хольтиц, — сказал Гиммлер, неторопливо поворачиваясь к нему. — Полагаю, у вас нет сомнений в нашей окончательной победе? Если есть, то, уверяю вас, они совершенно необоснованны. Еще два года — вот и все, что нам нужно. Давайте только продержимся это время — вы знаете не хуже меня, что мы вполне на это способны, — и клянусь вам, победа будет нашей… Последний успех союзников, вторжение в Нормандию… — Он презрительно махнул рукой. — Последняя попытка гибнущего. Поверьте, Хольтиц, им пришлось использовать последние людские резервы, чтобы проделать этот небольшой трюк. Нам нужно только держать оборону против союзников — и силы у них истощатся. Они поставили на карту все, полагая, что мы потерпим крах — чего, разумеется, не случится. Но тем временем, пока мы держимся, генерал, мы должны быть суровыми, должны быть жестокими. При необходимости — бесчеловечными… Вы согласны со мной?
Перед тем как ответить, фон Хольтиц сделал глубокий, неторопливый вздох.
— Рейхсфюрер, позвольте заметить, что Париж — не Роттердам… Париж — не Севастополь. Если мы разрушим его, весь мир возмутится — и да поможет нам Бог, если мы проиграем войну!
Лицо Гиммлера расплылось в зловещей, довольной улыбке.
— Нерон играл на кифаре, когда горел Рим. И весь мир до сих пор говорит об этом… Однажды, мой дорогой генерал, мир заговорит обо мне и о вас. И все еще будет говорить через тысячу лет. Мы превзойдем Цезаря и Аттилу! И если, вопреки моим ожиданиям, мы проиграем войну — по крайней мере, сделаем это в сиянии славы. — Он запрокинул голову и громко, восторженно засмеялся. — Мир будет дрожать при одном лишь звуке наших имен! Гиммлер и Хольтиц! Дети будут плакать, женщины — вопить, а самые сильные мужчины — бледнеть!
Голос Гиммлера гремел в громадном приливе предвкушаемой славы. Фон Хольтиц принял еще одну таблетку и провел двумя пальцами под высоким прусским воротником. Потом смело перебил рейхсфюрера.
— А если бронетанковые дивизии Паттона[98] войдут в Париж раньше, чем у меня появится возможность уничтожить город?
— А! Вы думаете о своей семье! Я понял, что вас что-то беспокоит! — Гиммлер крепко сжал руку фон Хольтица пониже локтя. — Не бойтесь за их безопасность, я лично ее гарантирую. Поддерживайте связь с Моделем и Хауссером. О фон Рундштедте не думайте. Это старуха и ничто больше, можете забыть о нем. Он, как и Шпайдель, уже одной ногой в Гемерсхайме[99].
— В Гемерсхайме? Генерал Шпайдель?
Фон Хольтиц в изумлении вскинул голову, и Гиммлер чуть заметно улыбнулся.
— Мои агенты полностью в курсе, уверяю вас… Мы нанесем удар, когда придет время.
— Но Шпайдель!…
Гиммлер самодовольно улыбнулся. Фон Хольтиц рассеянно вынул сигарету, закурил, и ненавистный дым потянулся к лицу рейхсфюрера.
— Разумеется, вы можете полагаться на меня, — заговорил фон Хольтиц. — Париж будет уничтожен, как только я получу обещанные войска и вооружение, но в настоящее время у меня недостаточно войск даже для защиты отеля «Мерис»[100]… Мне было сказано, что я могу получить полк тяжелых танков. Беда только в том, что танков сейчас недостаточно, невозможно даже придать по одной машине каждой роте. Там, по-моему, всего семь танков, все в прискорбном состоянии, совершенно непригодном для активных боевых действий, и пара «тигров». Кроме того, боеприпасов хватит лишь на то, чтобы вести огонь примерно двадцать минут. Экипажи этих танков используются в качестве пехотинцев… Рейхсфюрер, вы сами понимаете, у меня нет желания оказаться в Гемерсхайме или на виселице в Плётцензее, как обычный преступник, но если я не получу необходимых войск и вооружений, я не могу гарантировать, что выполню приказ.
Гиммлер с серьезным видом кивнул, закрывая ладонью рот от табачного дыма.
— Все необходимое вы получите. Теперь давайте вернемся к карте и посмотрим в деталях, что должно быть уничтожено.
По всему Третьему рейху звонили телефоны. На полуострове Ютландия, где была расквартирована Девятнадцатая танковая гренадерская дивизия «Летланд», по телефонам передавали приказ о сборе[101]. Сотни тяжелых машин покидали военный лагерь в Борисе[102]. Во Фленсбурге и Ноймюнстере[103] были собраны шестьсот всевозможных бронеавтомобилей. Саперы проложили за ночь неважные дороги. Командиры изводили солдат, требуя двигаться. Заблаговременного предупреждения о переброске бронетанковых дивизий не поступило, и в результате образовалась чудовищная пробка. Ютландия превратилась в один громадный военный лагерь.
Посреди этого хаоса Двадцатая танковая гренадерская дивизия «Эстланд», двигавшаяся по приказу на Ютландию, получила новый приказ развернуться и двигаться в обратном направлении. Обергруппенфюрера Венглера едва не хватил эпилептический припадок[104]. Подчиненные с удовольствием наблюдали за его гримасами и с предвкушением ждали брани, которая непременно должна была последовать.
— Какой безмозглый кретин это выдумал? — заорал он в хмурую, дождливую ночь. — Как мне, черт возьми, разворачиваться на этих треклятых грязных дорогах?
— Как — не знаю, — ответил офицер связи, сидевший в черном плаще, посмеиваясь, на мощном мотоцикле, — но этот безмозглый кретин не кто иной, как сам рейхсфюрер.
Венглер плюнул и выругался; потом, когда мотоциклист уехал по грязной дороге, вздымая черные брызги, плюнул снова.
— Так! Приказ всем командирам: двигаться обратно в направлении Ноймюнстера. Точное место назначения неизвестно. И не тянуть канитель!
Офицеры тут же рассыпались во все стороны, выкрикивая приказы. Венглер стоял с мрачным видом, наблюдая. Он был одним из самых неукротимых офицеров в бронетанковых войсках и терпеть не мог все ситуации, кроме боевых.
Под его взглядом эта сцена с поразительной быстротой превратилась в безумное столпотворение. Танки, разворачиваясь, сталкивались друг с другом, съезжали в кюветы, наезжали на деревья и ограды. Некоторые сломались и загораживали проезд. Люди повсюду орали и бранились. Кто-то произнес слово, «саботаж», и эта мысль укоренилась в сознании большинства как доказанный факт.
Медленно, очень медленно и очень неуверенно громадная колонна двинулась к югу. Передние машины достигли перекрестка Хадерслев—Тёндер, и тут положение испортилось непоправимо. Появился ничего не подозревавший оберштабсцальмайстер[105] с колонной боеприпасов для береговых батарей тяжелой артиллерии. Его легковушка едва избежала лобового столкновения с танком. Машина быстро свернула в сторону, но танк врезался в шедший рядом; послышался отвратительный визг и скрежет гусениц, лязг металла о металл, и оба танка остановились. Крики о саботаже, собственно говоря, не смолкавшие, снова поднялись и достигли такой безумной громкости, что несчастного оберштабсцальмайстера вытащили из машины, приставили к дереву и бесцеремонно расстреляли. Бедняга почти наверняка просто-напросто выбрал не ту дорогу, но если и так, то слишком уж дорого поплатился за ошибку. Колонна с боеприпасами так и не достигла береговых батарей. Вместо этого ее отправили в резервную пехотную дивизию, стоявшую в Фионии, и несколько недель спустя там воцарился неимоверный ужас, когда обнаружилось, что снаряды калибром двести десять миллиметров никак не подходят к стапятимиллиметровым полевым орудиям. Артиллеристы береговых батарей, наоборот, чрезвычайно веселились, когда выяснилось, что их орудия должны будут стрелять ста пятимиллиметровыми снарядами.
— Саботаж! — крикнул один из старших офицеров.
— Это опять треклятое Сопротивление! — завопил апоплексичный оберст.
Для проформы было расстреляно несколько несчастных заложников. Кто-то ведь должен был понести наказание.
На рассвете первые машины танковой гренадерской дивизии «Эстланд» въехали в Ноймюнстер. Теперь танкисты знали, что местом их назначения является Париж и что дело это очень срочное. Однако они несколько удивились, обнаружив, что единственные транспортные средства, какие ждут их на железнодорожной станции, — это десяток французских товарных вагонов весьма почтенного возраста. Дороги были на много километров забиты танками Девятнадцатой дивизии, тоже двигавшейся в Ноймюнстер. А с востока полным ходом шла Двести тридцать третья танковая дивизия[106]. Все дороги Ютландии были забиты танками, бронеавтомобилями и солдатами. Все направлялись в Ноймюнстер, всем было нужно в Париж, и все это было необходимо перевезти на десятке французских товарных вагонов.
