Рассказав обо всем этом, я вынужден был отвечать на многочисленные вопросы, касающиеся эксплуатации и боевого применения Як-1. Мне помогали Амет-хан и Борисов.
Когда все было переговорено, Шестаков поднялся из-за стола.
— Как видите, товарищи, Як-1 — отличный истребитель. Остановка только за нами. А сейчас — ужин окончен, все — на танцы!
Выходило, что сюрпризы этого дня еще не кончились.
Танцы были веселые, задорные, они создавали отличное настроение, вливали в нас свежие силы, бодрость духа.
Королевами вечера были Лиля и Катя. Каждый считал для себя особой честью пройтись круг-другой в вихре вальса с замечательными девушками-летчицами.
Под конец вечера я решился и «выдал» свою любимую цыганочку.
Шестаков и Верховец зааплодировали мне, их дружно поддержали.
Запыхавшийся после пляски, я стоял между Амет-ханом и Борисовым, и все трое думали об одном: «Полк принял нас в свою соколиную семью, мы в нем признаны, теперь остается только показать себя в боях».
Шестаков и Верховец подошли к нам.
— Молодцы, что держитесь стайкой, друг возле друга, — сказал Лев Львович. — Но насколько я помню — вы ведь распределены по разным эскадрильям и звеньям? Вот и надо каждому держаться их. Еще раз повторяю: слетанность полка начинается на земле.
— У нас всегда так было, — добавил Верховец, — с кем вместе летаем, с тем вместе и по земле ходим. Вы потом сами убедитесь: в этом заключен большой смысл…
Постепенно мы начинали познавать особую «шестаковскую педагогику», в которой совершенно исключались сухая назидательность, надоедливая навязчивость. И для меня, летчика-инструктора, она явилась своеобразным открытием. Я вспоминал, как сам обучал курсантов, и приходил к выводу, что именно шестаковской школы глубоко понимать людей мне тогда больше всего и недоставало.
Ранним утром следующего дня мы стояли в строю каждый со своим ведущим, в своем звене, в своей эскадрилье.
Командир, как всегда свежий, жизнерадостный, весь как на пружинах. Можно было подумать, что мы собираемся не дальше в тыл, а на фронт. Нет, несомненно, Шестакову известно что-то, чего никто из нас не знал. Я поневоле вспомнил свой последний «неудачный» полет на разведку в 4-м полку в район озера Цаца. Там, в камышах, мною было обнаружено огромное скопление танков. Вернувшись на аэродром, доложил об этом Морозову, он тут же связал меня с самим командармом.
— Слушаю вас, докладывайте, — раздался в трубке знакомый голос.
— Товарищ генерал, в районе озера Цаца большое скопление фашистских танков!
— Молчать! — строго оборвал меня командарм, и связь прервалась.
Я растерялся, ничего не понимая.
Тут раздался телефонный звонок. Трубку взял Морозов. Командующий приказал ему, чтобы он потребовал от меня не болтать, о чем не положено.
Только тут до меня дошло: не немецкие это танки, наши!.. И тут же пронзила мысль: «Ох и будет же танкистам за плохую маскировку!». Впрочем, это к лучшему — заставят их понадежнее укрыться.
Таким вот образом кое-что знал и я. Но Шестаков, безусловно, был осведомлен гораздо больше. Потому и настроение у него радужное, приподнятое.
Он осмотрел строй, остался доволен: ребята приготовились как на парад.
— По самолетам!
На флагманском Ли-2 — сам Шестаков, на среднем — Верховец, на замыкающем — Никитин.
Летели часа два с половиной.
Прибыли на новое место, где уже противник не мог нас потревожить. До прежней точки «хейнкели» добирались. Их встречали Лилия Литвяк и Катя Буданова, прилетевшие в полк на своих самолетах. Для них командование армии сделало исключение. После того как несколько подбитых ими «хейнкелей» еле-еле сумели уйти, налеты прекратились, но тем не менее мы их ждали каждый день. А кроме двух «девчачьих» истребителей, на аэродроме практически ничего не имелось.
Здесь же, в тылу — тишь да благодать. Красивые особняки, леса, большое озеро, в котором, несмотря на конец сентября, еще можно купаться.
Все было бы ничего, да омрачали фронтовые сводки, которые каждое утро сообщал нам комиссар. Особенно тревожные вести поступали из Сталинграда. Враг наседал на город все больше и больше. Девизом его защитников стало: «Умереть, но не сдать Сталинград!».
Вполне понятно, что в такое тяжелое время мы меньше всего думали об отдыхе, сразу же приступили к учебе.
Верный принципу — слетанность полка начинается на земле — Шестаков приказал разместить нас в спальных комнатах и за столами учебного класса по звеньям, поэскадрильно.
Пришло время обеда — гурьбой направились в столовую: все-таки на отдыхе!
Дорогу преградил дежурный офицер:
— Ждите командира.
Разошлись, походили вокруг, слышим — команда на обед. Вернулись к столовой, а у входа в нее сидят Шестаков и Верховец, ждут, чтобы собрался весь полк.
— Вот теперь прошу в зал, — пригласил всех Шестаков. — Принимать пищу всегда будем вместе, в одно время.
Была в этом своя, шестаковская, мудрость. Встретиться три раза в день лицом к лицу с людьми в самой непосредственной обстановке — это очень много значит. По внешнему виду, поведению, выражению глаз человека можно узнать многое. Нередко после обеда командир и комиссар подходили к тому или иному летчику, спрашивали, почему он грустный, замкнутый, тут же все выяснялось, принимались какие-то меры или просто обходились добрым советом, подбадривающим словом.
Больше всего переживали все оттого, что не знали, где семьи, что с ними. Горе особенно горько, когда думаешь, что оно только у тебя. Но вот как-то после обеда разговорились, и выяснилось, что ничего не знает о своей семье Шестаков, неизвестна судьба родителей Верховца, оставшихся в Ямполе на Сумщине. Баранов, Серогодский тоже были в полном неведении о местонахождении своих близких.
После такого разговора свое личное горе как-то растворялось в общем, уходило на второй план, легче становилось на сердце.
Шестаков, понимая, что сейчас, на отдыхе, думы о семьях, родителях, близких особенно тревожат людей, с каждым днем наращивал учебную нагрузку. Когда человек до предела занят — раскисать некогда.
В каждой комнате — расписание занятий. Опоздать на них — не было ничего страшнее.
Занятия, занятия… Вот когда мы вспомнили слова Василия Серогодского о том, что строевая подготовка покажется нам свежим ручейком на дне каньона. Действительно, когда подходило занятие по строевой или физической подготовке, все оживали: все-таки можно размяться, проветриться.
Будни проходили в напряженной учебе, зато по воскресеньям мы уж отводили душу на озере, в лесу, на спортивных площадках.
Но особенно запомнилась поездка в город Н-ск на авиационный завод. Сколько было радости, когда мы увидели предназначавшиеся для нас новенькие истребители Як-1.
На них завершались последние отделочные работы, мы осмотрели их, ощупали, убедились: машины что надо, сделаны на совесть!
Нелегко было добиться Шестакову разрешения на посещение завода, но зато оно вдохнуло в нас новый запас сил и бодрости. Самолеты для нас были почти готовы, вот-вот мы получим их.
На обратном пути заехали в Саратов, побывали в оперном театре, слушали «Трубадур». Как сказали нам старожилы полка, Лев Львович нигде не упускал случая посетить театр.
Вернулись в дом отдыха, уже зная, что «страдать и мучиться» в нем нам осталось совсем мало.
День возвращения на свой аэродром, скучный, пустынный, был настоящим праздником.
Но мы не знали, какой великолепный сюрприз ждет нас там: уже с воздуха увидели, что аэродром весь забит новыми самолетами! Каждого охватила настоящая, большая радость.
Жди нас, многострадальный Сталинград, уже совсем скоро мы придем тебе на помощь, очистим твое небо от фашистских коршунов.
Выйдя из Ли-2, мы сразу почувствовали, что воздух аэродрома пропитан запахом свежего аэролака. Ведь самолеты только что прибыли из цехов завода.
С большим любопытством мы рассматривали предназначавшиеся для других полков новенькие Ла-5, Ил-2, и в нашем сознании все больше утверждалась уверенность в том, что вот-вот грянет такой бой, от которого немцы долго не смогут опомниться.
Шестакову с трудом удалось нас собрать. Когда все летчики были в строю, он обратился к нам:
— День, которого все мы так долго ждали, наступил. Начинаем осваивать новую технику. Прошу каждого из вас выбрать себе по душе самолет и техника с таким расчетом, чтобы и внутри экипажей у нас было полное взаимопонимание.
Летчики 9-го гвардейского авиационного полка. Слева — Л. Л. Шестаков. 1942 г.
Мы выбирали себе самолеты, в основном ориентируясь на их хозяев — техников. Мне лично очень импонировал самый пожилой в полку, среднего роста, с добрыми глазами старшина Василий Моисеев. Еще я знал, что за ним утвердилась кличка «Капарака», которую придумал техник звена Олег Зюзин. Так она и приклеилась к Моисееву.
