Впереди разбитые машины. Одна догорает, дымит слегка. Возле них ни одной живой души. Разбежались, а может быть, притаились где. Роман миновал последний опрокинутый грузовик, съехал с шоссе и, развернувшись носом к городу, остановил машину, сбавил обороты. Разогретый мотор сердито бормотал за спиной.
После грохота, лязга гусениц почти полная, целительная тишина.
— Как Гриша? — спросил Полудневый, не оборачиваясь, а лишь откинувшись на спинку сиденья и уронив руки на колени.
— Готов, — ответил Шевелев. — Сразу почти. Пуля в грудь...
— Ладно... — после паузы подавленно произнес Роман. — Уже не поправишь. Слушай, Иван Степанович, приказ. Наведи пушку и пулемет на машины.
— Патронов нет! — счел нужным предупредить Шевелев.
— Ты слушай, слушай, батя, — раздраженно повысил голос Роман. — У меня нет сил растолковывать. Они одного глаза пулемета боятся. Сейчас откроешь люк и рывком к машинам. Нужны патроны, спички или зажигалка. Автомат, пулемет найдешь — дай очередь и тащи сюда. Канистра с горючим подвернется — тащи, главное — спички. И пить хочу, горит душа, флягу найдешь — тащи. Давай быстро, не робей, батя, ты молодец у меня.
Голос Полудневого слабел, и последние слова он произнес вяло, точно засыпая. Он так обессилел, так был физически опустошен, что ему казалось, будто его вообще нет в танке, а на спинке сиденья висит только его пустая рваная гимнастерка. Но в опустевший сосуд его существа капали одна за другой какие-то живительные капли, и что-то там набиралось, начинало плескаться на донышке. Еще сочился в его теле крохотный родничок... Роман уже не испытывал ни той радости и счастья, ни того восторга, какие охватили было его, когда «тигр» вырвался из ремонтной базы, он просто сознавал, что сумел использовать вражеский танк на всю катушку, и был доволен, гордился этим. Он также отдавал себе отчет в том, что к его боевому умению примешалась еще и удача, большая, огромная удача, то военное счастье, которое так часто сопутствует отважным. Ему просто повезло. Кроме усталости, Роман испытывал также удивительное спокойствие. За себя он с гитлеровцами рассчитался полностью, об этом и разговора быть не могло. Он рассчитался за всю компанию: за Чарли — ведь это он, он, комик этот, артист, все придумал, все сварил своей умненькой, чокнутой башкой, за Годуна, чье место в танке он занял, за шалопутного Гришу Петуха, что лежит сейчас на дне башни, — Гриша ведь все понял на лету, за честнейшего и благороднейшего Ивана Степановича, оказавшегося таким мужественным, великолепным помощником. И даже за всех тех, кто, спасая свою шкуру, за пайку добровольно пошел в ремонтную бригаду, — ведь и с них он, лейтенант Полудневый, сумел смыть позор.
Тревожные дорогие секунды полного отдыха. Как бы они не стали роковыми. Сочится родничок, падают капли.
Сейчас, сейчас. Нужно сделать еще один рывок. Главное — уничтожить танк.
Шевелев понимал, в каком состоянии находится его старшой, и старался точно выполнить его приказ. Он выскочил из танка, оставив люк башни открытым, и подбежал к ближайшей опрокинутой машине. Нашел автомат возле лежащего ничком мертвого солдата, послал перед собой веером очередь — на всякий случай, для острастки, и вытащил из обломков кузова ящик с патронами, а затем и ручной пулемет. Сам пулемет был как будто исправен, но деревянная рогулька приклада раскололась и одна упорная ножка согнулась. Нашел он магазин с согнутыми в кольца металлическими лентами с патронами, заложил одну и, пробуя, отстучал длинную очередь в сторону города, — пусть думают, что огонь ведет скрытый за машинами танк. Через несколько минут Иван Степанович натаскал к танку ворох оружия, боеприпасов, солдатских ранцев с верхом из телячьих шкур.
Полудневый заставил себя податься телом вперед, открыть дверцу своего люка.
— Хватит. Спички, зажигалка?
Шевелев снова побежал к машинам. Пришлось обшарить карманы нескольких убитых, пока он нашел зажигалку, начатую пачку сигарет. На фляги ему повезло, притащил две вместе с ремнями и висевшими на них в чехлах кинжалами.
— Горит? — спросил Роман.
Иван Степанович чиркнул зажигалкой, голубой огонек замигал в дырочках металлической сетки. Полагая, что лейтенант хочет закурить, Иван Степанович протянул ему пачку с сигаретами, но Роман отрицательно качнул головой.
— Флягу.
Он сделал два жадных глотка, поперхнулся.
— Что дал? Это же шнапс, мать их принцесса!
Шевелев быстро свинтил пробку на другой фляге, понюхал, сделал глоток.
— Ром, кажется...
— Суки... Ладно, там, впереди, — река. У моста напьемся.
— Может, Петухова здесь оставить? — спросил Шевелев, роясь в ранце. — Все равно похоронить как следует не сможем.
Полудневый отрицательно качнул головой. Шевелев нашел плитку шоколада, торопливо разломал ее и, сорвав обертку, сунул большой кусок в рот Роману.
Они молчали несколько секунд, пережевывая и глотая сладкое, пахучее месиво.
Тут в воздухе что-то прошелестело, и за шоссе с грохотом вырос черный букет разрыва фугасного снаряда.
— Не паникуй! — брызжа коричневой слюной, поспешно и строго сказал Полудневый. — Грузись. Автомат, ранец — мне. Остальное в башню. Канистры не видел?
— Две, разбитые, все вытекло.
— Сними обрывки чехла с пушки. Башню повернешь, попробуешь их снарядом пощупать. Петух — с нами, в танке. Лучшей могилы не придумаешь... Стальная, боевая, огненная. Передвижной крематорий на гусеницах. — Полудневый высыпал из фольги в рот мелкие кусочки шоколада и, облизывая губы, закрыл глаза. Последнее мгновение отдыха.
Не успел Шевелев забросить в люк башни то, что он притащил к танку, как снаряды, почти опережая звук пушечных выстрелов, один за другим начали ложиться справа и слева шоссе, но с большим недолетом. По броне «тигра» вдруг щелкнули несколько пуль, видимо, кто-то из спасшихся при разгроме колонны и притаившийся в поле, расхрабрился и, пользуясь начавшимся артиллерийским обстрелом, решил и себе открыть огонь по танку. Иван Степанович забежал с другой стороны и, вскочив на танк, скрылся в люке. «Тигр», взревев мотором, помчался по полю параллельно шоссе. Несколько султанов разрывов возникло впереди. Полудневый круто взял вправо и, как только впереди появились новые разрывы, круто повернул танк к шоссе.
— Видишь батарею? А ну тюкни по ней.
Иван Степанович на глаз определил расстояние к тому сарайчику, у которого пристроились две пушечки, поймал их в перекрестке оптического прицела и выстрелил. Сильный грохот оглушил его, и, когда дым и пыль рассеялись, он увидел, что надульник со ствола сорван, а сам ствол треснул на конце и несколькими полосами загнулся назад, образовав какой-то странный фантастический цветок со стальными лепестками.
— Нормально! — закричал Полудневый, поворачивая голову. — Живой?
Иван Степанович не расслышал, но понял, что старшой предвидел возможный разрыв ствола и доволен результатом, — пушка, которую так тщательно и любовно устанавливали ремонтники, вышла из строя. Действительно, Полудневый не очень-то надеялся, что те два снаряда, какие имелись в танке, окажут им большую пользу. Вперед! Мчаться по шоссе, пока хватит горючего, а затем поджечь танк. Одного «тигра» Гитлер не досчитается. Пусть на его заводах льют металл, прокатывают и нарезают толстые полосы стальной брони, штампуют детали мотора, вытачивают на огромных станках дуло пушки, насаживают, пригоняют, варят. Этого «тигра» нет, машина переживает свой последние минуты, ее придется заменить новенькой.
Полудневый знал, что артиллеристам, стрелявшим вслед, танку, не так-то уж трудно нащупать и поразить цель, но даже тыльная броня «тигра» была не по зубам для снарядов тех пушечек, какие прихватили с собой гитлеровцы, готовясь к карательной экспедиции против партизан. У партизан ведь нет ни танков, ни дотов. Только бы снаряд не угодил в гусеницу.
И вот первое прямое попадание — снаряд трахнул в башню.
— Батя, живой?!
Иван Степанович протянул руку и потрепал старшого по плечу.
— Живой! В башню пусть лупят, мать их принцесса — выдержит! — не надеясь, что Шевелев его услышит, сам себе крикнул Роман.
Но вот артиллерийский обстрел внезапно прекратился. Полудневый хотел было открыть дверцу своего люка, но тут невдалеке ахнуло так, что шоссе дрогнуло, точно раскололось под танком, а по земле пронеслась крылатая тень. Самолет! За ними охотится бомбардировщик. Сейчас он сделает новый заход над шоссе и снова бросит бомбу. По плотности тени Роман сообразил, что самолет держится на небольшой высоте, пилот знает, что с земли ему ничто не угрожает. Лейтенант оглянулся, встретился с встревоженными глазами Ивана Степановича и энергично ткнул пальцем вверх — пугни его.
Шевелев понял приказ, откинул крышку люка и, упершись коленом в сиденье, изготовил ручной пулемет для стрельбы. Самолет уже заходил на цель, он летел низко, с большим серым брюхом, помеченным черным крестом. Штурман и пилот не ожидали огня с земли и думали только о том, чтобы положить очередную бомбу как можно ближе к мчащемуся по шоссе танку. Это была какая-то устаревшая модель «юнкерса», используемая, очевидно, только в операциях против партизан. Сибиряку Шевелеву приходилось хаживать и на медведя, и на другого крупного зверя, а уж бить птицу влет он научился еще мальчишкой. Изловчившись, Иван Степанович послал три коротких очереди с опережением, первую еще до того, как стали раскрываться створки бомбового люка. Одна-две пули, видимо, попали в решетчатый фонарь штурмана, а остальные продырявили фюзеляж. Самолет, казавшийся неповоротливым, флегматичным, сразу же проявляя резвость, вильнул влево, и точно нацеленная бомба ушла в сторону, подняла черный клуб земли и дыма метрах в сорока от шоссе.
