Шевелев понял приказ, откинул крышку люка и, упершись коленом в сиденье, изготовил ручной пулемет для стрельбы. Самолет уже заходил на цель, он летел низко, с большим серым брюхом, помеченным черным крестом. Штурман и пилот не ожидали огня с земли и думали только о том, чтобы положить очередную бомбу как можно ближе к мчащемуся по шоссе танку. Это была какая-то устаревшая модель «юнкерса», используемая, очевидно, только в операциях против партизан. Сибиряку Шевелеву приходилось хаживать и на медведя, и на другого крупного зверя, а уж бить птицу влет он научился еще мальчишкой. Изловчившись, Иван Степанович послал три коротких очереди с опережением, первую еще до того, как стали раскрываться створки бомбового люка. Одна-две пули, видимо, попали в решетчатый фонарь штурмана, а остальные продырявили фюзеляж. Самолет, казавшийся неповоротливым, флегматичным, сразу же проявляя резвость, вильнул влево, и точно нацеленная бомба ушла в сторону, подняла черный клуб земли и дыма метрах в сорока от шоссе.
Набирая высоту, «юнкерс» сделал не один, а два широких круга, держась от танка на приличном отдалении. Послышался сплошной треск авиационных пулеметов, и пули, отскакивая от брони танка, засвистели, завыли.
— Что, ожегся, не понравилось? — злорадно улыбаясь, пробормотал Иван Степанович, закладывая в пулемет новую ленту.
До того, как оказаться в плену, Шевелев пробыл на передовой три недели, рыл окопы, отбивал атаки гитлеровцев, сам ходил не однажды в атаку, лежал пластом, прижатый к матери — сырой земле кинжальным огнем противника, несколько раз попадал в группы танковых десантников. И хотя выполнял он свои солдатские обязанности старательно и безупречно, все же выходило так, что действовал он не очень-то расторопно, не в полную силу. И получалось у него совсем не так, как бы хотелось, без той ловкости и смекалки, какую он ценил и в себе и в других. Когда захватили танк, действовал в основном Полудневый, а он с Петуховым оказались на положении пассажиров.
И только сейчас, в поединке с бомбардировщиком, Шевелев впервые почувствовал себя настоящим бойцом, воевавшим не только по необходимости, но и в охотку, сознавая свою силу и смертельную опасность для врага, — там, в самолете, сидело их трое или даже четверо — молодые, сытые, хорошо обученные, у них были бомбы и скорострельные пулеметы на послушных турелях, но они боялись его одного, русского мужичка-мастерового, вооруженного пулеметом с разбитым прикладом, больно долбившим плечо при стрельбе.
Он ждал в открытом люке, не прячась за броню не обращая внимания на тянущиеся к нему трассы очередей, на чертову музыку рикошетируемых пуль и, угадав самый удачный угол, резанул с опережением на полсамолета вперед, как раз по фонарю. Не дотянув до нужной точки, «юнкере» сыпнул весь свой бомбовой запас на шоссе, торопливо отвалил в сторону и, набирая высоту, ушел по направлению к городу.
Не успели осесть дым и пыль от разрывов, как снова заговорили пушечки. На этот раз стрельба была более точной, и сразу же два снаряда попали в танк, словно желая подтолкнуть его вперед. Лента шоссе тянулась к реке с деревянным мостом и невысокой дамбой, проложенной через болотную луговую пойму, за которой синел лес. «Дотяну, пожалуй, — решил Полудневый. — Сейчас спуск, танк скроется из виду. Только бы не послали новый самолет».
Но тут лейтенант заметил какое-то движение на шоссе у леса. Там были машины, люди. «Минируют дорогу, — догадался он. — Сейчас же за дамбой свернуть влево или вправо?» Он повернулся к Шевелеву, хотел крикнуть, чтобы тот набивал патроны в пустые диски, но Шевелев сам кричал ему что-то, и Роман уловил запах дыма.
Танк горел. Какой-то снаряд, попавший в корму, высек губительную искру. Роман смерил глазами расстояние до моста. Оставалось метров триста-четыреста, но мотор начал давать перебои, левый бортовой фрикцион заедало. «На мост, на мост. Неужели не дотяну?» Он открыл дверцу, и свежий воздух тугой струей ударил в его разгоряченное лицо.
Танк мчался к мосту, протянув за собой густую гриву черного дыма.
Сто метров до моста. Танк заносит вправо. Роман с трудом выровнял его и почувствовал, как тепло обдало плечи.
— Прыгай! Прыгай в воду! — крикнул Роман Шевелеву, поняв, что огонь уже пробирается к башне.
Гусеницы, грохотавшие на брусчатке шоссе, мягко зашлепали по настилу моста. Роман выключил газ, резко затормозил, и «тигр», сломав левой гусеницей перила, остановился.
— Прыгай, батя!
Успел ли выпрыгнуть из горящего танка Шевелев, Роман не знал точно. Сам он, задыхаясь, с большим трудом выбрался через свой люк, с автоматом в руке подошел к обломанным перилам, увидел желтоватую быструю воду внизу и упал, услышав, как позади пули застучали о броню. Пуль было много. Целые рои неслись от леса к танку. Они плющились о сталь, впивались в доски настила, пронизывали тело советского танкиста, свесившего голову к воде и прикрывавшего рукой лежавший рядом немецкий автомат.
Подозрения нуждаются в доказательствах
Слух о взбесившемся немецком танке облетел город почти мгновенно, но вначале мало кто понимал истинный смысл происходящего. Возникали и высказывались дичайшие предположения: экипаж «тигра» перед отправкой на фронт перепился до такой степени, что решил показать тыловикам, где зимуют раки; среди немецких танкистов оказался шпион, и он удирает на танке к партизанам; какие-то новые советские сверхмощные самолеты доставили в глубокий тыл немцев танковый десант, и один из танков прорвался с целью разведки в город... Мысль о том, что «тигр» захватили занятые на ремонтных работах советские военнопленные, казалась самой нелепой и неправдоподобной.
Но постепенно фантастические домыслы отпали, и все свелось к двум словам: «русские пленные». Как все случилось, каким образом голодные, с трудом передвигающиеся люди оказались в «тигре» на месте бравых немецких танкистов и как сумели они управлять новой машиной, — никто объяснить не мог. Сейчас самым важным было то, что пленные, овладев мощным оружием, превратились в бойцов. Укрывшись за броней, они наносили врагам удар за ударом.
На квартиру к Верку прибежала знакомая Аллы, любовница начальника офицерской школы Катька Коровяк. Бледная, с круглыми от страха глазами, она, задыхаясь и прижимая руку к сердцу, сообщила новость, почти ничего не преувеличивая.
— Из базы «Заготскот», где твой начальником, вырвался самый страшный немецкий танк под названием «тигр». Развалил весь дом конторы и вырвался. А на танке — наши... Тьфу! Эти черти, пленные... Поняла? Танк здоровый! Перво-наперво напали на офицеров в училище. Восемь человек убито, не меньше, и раненые есть. Теперь этот танк носится по городу, душит немцев, где только найдет. На улицах полно разбитых машин, мертвые солдаты немецкие прямо на земле валяются. Даже один подполковник убит. Кошмар! Твоего видела — живой, невредимый, только лица на нем нет. Они все сейчас как помешанные. Такое делается... Тихий ужас!
Алла сообразила, что ей, пожалуй, лучше всего сидеть дома и ждать появления Верка. В том, что ее «повелителю» грозят серьезные неприятности, она не сомневалась и даже побаивалась, что эти неприятности могут коснуться и ее. Алла сперва не могла понять, почему у нее возникает такое тревожное чувство, но, поразмыслив хорошенько, поняла, что виной всему Люба. Мысль о Любе и раньше рождала неясное беспокойство. Не нужно было просить за нее Оскара. Какая Люба ей подруга? То, что было, ушло безвозвратно. Все изменилось, Люба стала ее врагом. Это можно было понять с самого начала. А как она вела себя при последней встрече... Вся насквозь фальшивая, ни одного искреннего слова. Пленные украли, захватили самый лучший танк. Какой ужас! Вот книга об этом «тигре». Оскар как-то принес, просматривал... Люба тоже заинтересовалась.
Алла взяла со стола книгу, рассеянно полистала ее, рассматривая чертежи, и вдруг обнаружила, что книга легко раскрывается на одних и тех же страницах, точно там пустота, недоставало нескольких листов. Так оно и есть — недостает тридцати двух страниц, шестнадцати листиков, они вырваны из середины книги. Книгу держала в руках Люба... Ну и что из этого? Книга, судя по ее виду, у многих побывала в руках. Кто-то взял и вырвал. Ну, а если это сделала Люба? Ведь Люба оставалась в комнате, когда она, Алла, уходила на кухню приготовить угощение. Боже мой! Если подлая Любка помогала пленным и это выяснится, — они все пропали — и она, и дурак Оскар, и Любка. Что делать? Разорвать, выбросить эту проклятую книгу, сжечь ее? Ни в коем случае, это сразу же вызовет подозрение у Оскара. Она ничего не знает, ничего не видела. Все может быть, но она, Алла, совершенно непричастна. Впрочем, рано она начинает паниковать. Может быть, Любу ни в чем и не заподозрят, может быть, она ни в чем не виновата. Ну, а если... А если она уже арестована и рассказала, где раздобыла, украла листики?
