«Герой Советского Союза гвардии генерал-майор авиации ТОКАРЕВ Николай Александрович.
Геройски погиб в борьбе с немецкими захватчиками».
И ниже — даты: «1907–1944 гг.».
Жизнь — молния. Прекрасная, как легенда.
Слушаем допрос немецкого летчика…
Кто не помнит бахвальства гитлеровских молодчиков, «героев» расстрелов безоружного населения Чехословакии, Польши, Франции, у кого изгладились из памяти эти наглые физиономии прожженных убийц, когда они «по ошибке» приземлялись на нашей территории?
Тогда, в первые месяцы войны, когда германская авиация почти безнаказанно носилась в нашем небе, эти гитлеровские асы не верили в храбрость наших пилотов, не верили в русский таран… Не верили ни во что, кроме непобедимости Германии и своей арийской чистокровности…
Но миновали дни. За плечами германских генералов и фашистских крикунов встали: разгром немецкой армии под Москвой, Сталинград, Орел, Белгород и Харьков. Изменилась линия фронта, изменился, вернее, измельчал и фашистский ас. Он многому научился верить.
Вот он сидит, этот «ас». Ему 23 года. Он растерян, но отвечает охотно. Еще будучи в спецшколе летчиков-истребителей в 1941 году, он проводил боевую практику над городами и селами Англии. Он хотел прославиться подобно первому воздушному пириту, родоначальнику фашистских асов Мельдерсу. Он летал на «Ме-109» всех модернизаций. На его груди три железных креста.
Останки Мельдерса давно гниют в земле. Ученик его умнее и, главное, осторожнее. Он избежал смерти. Он предпочел оставить кабину горящего «мессера» и спуститься на парашюте, решив сдаться в плен. Почему?
— Сейчас я считаю, что преимущество в воздухе в руках у русских. Особенно хороши ваши «илы». Они быстроходны, хорошо бронированы, ведут себя нахально (а нахальство фашисты считали своим исконным преимуществом!), ходят на малых высотах, проникают глубоко в тыл, штурмуют колонны, а когда возвращаются, их даже не успеваешь заметить. Большую эффективность имеют ваши массированные налеты, так как ваши летчики хорошо держат боевой порядок. Бомбардировщики идут компактной группой, к ним никак не подберешься. Ваши истребители в силу этого могут наблюдать за всеми своими бомбардировщиками и надежно их прикрывать. Наши бомбардировщики ведут себя хуже, они разлетаются в разные стороны, и нам, истребителям, трудно за ними следить. Из-за этого вы сбиваете много наших бомберов…
Так вот оно что!..
Он, много повидавший на своем веку, был очевидцем советского тарана. Гитлеровец уже верит теперь. Больше того, он профессионально изумлен:
— Ваши летчики смелые парни. На нас страшное впечатление производит таран. Я сам видел один такой случай. Наши летчики никогда не пойдут на таран, ибо рисковать жизнью никому из нас неохота: здесь ведь на жизнь остается один шанс из ста. Таран как способ боя у нас оценивается очень высоко.
Они, специалисты по уничтожению невинных человеческих жизней, боятся рисковать своей собственной шкурой. Куда им до тарана? Таран — наша, русская форма боя…
Сейчас «непобедимых» особенно мучает один назойливый вопрос: что же делать дальше? Пленный «ас» искренно озабочен. Он беспомощно опускает руки:
— Всех нас волнует сейчас одно. Что же делать? Наступать мы уже не можем. Это видно по ходу летних операций. Видимо, сил у нас не хватает. Решение могла бы дать химия. Но у русских, англичан и американцев самолетов больше, чем у нас. Если мы начнем химическую войну, то это вызовет респрессии, и Германия будет затравлена. Этого мы очень боимся.
«Не тот пошел немец, — сделал я вывод. — Год на год не приходится. 1944-й не 1941-й. Два года войны научили фашистов логике. Они уже начинают думать и трезво оценивать боевые качества русской авиации и мужество наших летчиков. Что же, отметим это. Однако логика не спасет фашистов от ответственности: ни один из них не останется на нашей земле живым».
Через несколько дней — новая встреча.
Когда гитлеровские воздушные бандиты бомбили наши города, расстреливали с воздуха толпы бегущих женщин и детей, нападали на санитарные поезда и суда, бюргеры в Германии были вне себя от восторга. Они безудержно чествовали воздушных обер-пиратов генерала Галланда, капитана Граффа и других бандитов — черных коршунов.
Но настало время расплаты. Тысячи, десятки тысяч авиабомб посыпались в логово врага. Его громили наши войска всюду: на земле, в небе и на море. Запылали немецкие города и заводы, рухнула плотина на Майне, задрожал от взрывов бомб Берлин. Попавший к нам в плен один из ботсмаатов (морской унтер-офицер) рассказывает:
«В 1943 году я был во многих городах Западной Германии и лично видел колоссальные разрушения в Касселе, Дортмунде, Дюссельдорфе, Мангейме, Эссене. В Эссене заводы Круппа разрушены больше чем на 60 процентов. В Мангейме разрушены слюдяная фабрика, моторостроительные заводы, заводы автопокрышек. Полностью разрушены верфи, на которых строились БДБ — быстроходные десантные баржи. В Кесселе разрушены заводы Юнкерса, где работало до 5000 человек, танкостроительный и самолетный заводы Хейнкеля — тестя Геринга».
И фашисты завыли. От их жен посыпались на фронт тревожные письма. «Ты не узнаешь Гамбурга, — писала супруга морскому унтер-офицеру Плотцки, — ночью мы всегда на ногах, вечно гудят сирены. Гамбург все время в дымовой завесе, ничего не видно».
Унтер-офицеру Штурму еще в августе писали из Нюренберга: «Ужасно, что делается. Предприятие тети Луизы полностью снесено». Из Тильзита писали в сентябре: «Русские летчики здесь сильно похозяйничали — всю ночь горело». Из Данцига в сентябре — крик отчаяния матросу Фроверку: «Вчера у нас была тревога — налетело 200 самолетов. В Готенгафене (Гдыне) на Берлинерштрассе, на Виенштрассе и в порту все выглядит ужасно. У нас еще не успели объявить тревогу, как посыпались бомбы».
А на одну бюргершу бомбежки так подействовали, что она нечаянно для себя сказала правду: «Вам говорят, — писала она мужу, — что вы на Востоке защищаете Германию. Но пока вы там сражаетесь, англичане и русские разобьют наши города, так что нечего будет защищать».
Теперь настал час расплаты, и эта расплата будет полной и беспощадной. У наших летчиков — твердая рука и верный глаз, а сердце полно ненависти к коварному и подлому врагу. Будем бить его до полного уничтожения!
Наращивалась мощь наших ударов. Во время боев за освобождение Крыма с 10 апреля по 12 мая 1944 года летчики Черноморского флота потопили 147 кораблей и судов общим водоизмещением около 140000 тонн. Среди них 55 транспортов и 34 самоходные десантные баржи.
Новые и новые звезды — свидетельства одержанных побед — появились на фюзеляжах наших машин.
И как стремительно росли люди! В сорок четвертом начальник политотдела дивизии торжественно вручил Михаилу Грибу кандидатскую карточку. Произошло это действительно в необычной обстановке: через час, как он вернулся на аэродром с боевого задания. В том полете он сбил четырнадцатый самолет противника.
Фронтовая газета «Красный черноморец» 15 февраля 1944 года под аншлагами «За один день сбито 18 самолетов врага. Проведено 23 воздушных боя» рассказывала: «Попытки вражеской авиации нарушить переправу через Керченский пролив и нанести удар по нашим войскам в Крыму были отбиты. Наши летчики смело навязывали противнику воздушные бои и вынуждали его беспорядочно сбрасывать свои бомбы иногда в расположение немецких войск.
За день проведено 23 групповых воздушных боя. Отдельные сражения носили ожесточенный характер и длились до 40 минут.
Наши летчики сбили 18 вражеских машин. Особенно отличились тов. Шапочкин, сбивший три „мессершмитта“ (до этого на боевом счету тов. Шапочкина было пять сбитых самолетов), и младшие лейтенанты Акулов и Парфименко, сбившие по два самолета. Боевой счет гвардии капитана Гриба, сбившего в этот день один самолет, вырос до 14. Лейтенант Козунов, сбивший накануне два самолета, поджег еще одну вражескую машину. По одному самолету сбили летчики Кологривов, Феоктистов, Локинский, Хворов, Котов, Калашников, Войтенко, Тарасов, Агеев…»
И все это только за один день!
Он сказал: «Севастополь!..»
Шли месяцы. Мы уже были на Крымской земле. И вот…
Когда мы ждем чего-то слишком долго, счастья не сознаешь в полной мере. Скорее испытываешь удивление, смешанное с очень сложным противоречивым чувством, в котором есть и какой-то элемент недоверчивости.
Шла весна. И какая весна! У каждого из нас было на душе то, что вылилось тогда у нашего старшего сержанта Николая Морозова в строки, которые напечатал в те огненные дни сорок четвертого «Черноморский летчик»:
Еще Чатыр-Даг облаками
Окутан седыми, как дым,
И вырастает пред нами
Все ближе и явственней Крым,
Десант, как волна
штормовая.
Пришедший по зову к нему,
На берег крутой набегает
И катится дальше в дыму.
И жизни своей не жалея,
Идут краснофлотцы вперед
За Крым, что лазури светлее,
Что в песне народной живет.
Где нежное детство
искрилось
В блистаньи душистых
цветов,
Где доброю славой
покрылись
Знамена лихих моряков, —
Там снова призывным набатом
Ударили пушки в упор.
Вперед, в штурмовую атаку,
За солнечный крымский
простор!
Пилот! Ты в сраженьях
жестоко
На море, в проливе, в пути
Бей вражьи суда,
чтоб далеко
От мести врагу не уйти.
Бей так, чтоб «ура»
фронтовое
Гремело по сопкам родным.
Крылатым штурмующим
строем
Вперед! За жемчужину —
Крым!
Так мы чувствовали и так мы жили тогда. Но все же то, что я услышал в то весеннее утро, не укладывалось, несмотря на все ожидания и предположения, в рамки обычного.
