Дейнека сказал, что побывает в полках бригады, на собраниях у маршевиков, на вечерах у командиров.
— Дельно, — согласился Беляев.
— Женку не забыл поздравить? — на прощание спросил Дейнека. — Я своим телеграмму хочу отправить через штаб округа. Думаю, не откажут.
— Не откажут, — сказал Беляев и смутился. Он ведь до сих пор ничего не рассказывал Дейнеке о прошлом. Сказал как-то, что женат, детей нет, жена в Свердловске. И все...
Опять досада. Как будто нанялся сегодня Дейнека задевать за больные места. Мало ли что? А если некому давать телеграммы?
После ухода Дейнеки Беляев тут же остыл. Все нервы виноваты. Развинтился. А по существу, искренний человек Дейнека, открытый. Только вот черные усики не мешало бы сбрить. Все собирается ему Беляев сказать об этом, да не решается. Может обидеться. Но все же... Все учитывает Дейнека, умный человек и дальновидный, и о женке комбрига не забыл, а вот собственных усиков под носом не замечает. А они не политичны...
Дейнека давно ушел, а Беляев все еще сидит за столом над пригласительными билетами. Он теперь жалеет, что забыл сказать Дейнеке еще об одной причине, которая влечет его в Н-ский полк. Сегодня, в праздничный день, должен туда прибыть долгожданный танк, большой, настоящий танк, собранный оружейниками на ремонтном заводе. И они приведут танк в свой полк, чтобы именно здесь впервые испробовать его на занятиях. Не преминут порадовать однополчан чудесной новинкой! Только ли это бронированная машина? Не есть ли это воплощение воли к победе?
И зимний лагерь с холмами землянок, занесенных снегом, и подсобные хозяйства, посеявшие озимый клин и успевшие в этом году собрать большой урожай картофеля, и высоченные башни сена, как курганы стоящие в каждом полку, и припорошенные снегом штабеля дров, и макет населенного пункта, построенный из хвороста, глины и дерна, где происходят наступательные и оборонительные бои, и стрельбища, и настоящий театр, и, наконец, настоящий танк, который вскоре пройдет над головами замирающих в страхе молодых бойцов, — все это ведь и его воля, направившая в нужное русло энергию тысяч.
Нужно было остановить врага. Это означало прежде всего ликвидировать танкобоязнь, приучить малоопытных бойцов из сибирских или казахских деревень к этой машине, доказать, что танк не страшен, если умеешь бороться с ним. Одними статьями и беседами повидавших виды фронтовиков этого не сделаешь, а вот показом, тренировкой, наглядным обучением можно достигнуть многого. Танковый корпус, обкатавший однажды бойцов бригады, уже давно на фронте, и нынче полки остались без живого бронированного пособия. Придет ли сегодня танк? А может быть, он уже на месте?
На санках Беляев добрался до клуба. Вечер уже был в разгаре. На сцене гремел оркестр. В зале стояли столы, вокруг них танцевали пары. Утрамбованный земляной пол размяк от сырости, но танцоров это не смущало.
Щербак и новый командир полка Кочетков поспешили навстречу комбригу. За дверью слышался грохот движка, освещавшего зал; духовой оркестр без устали продолжал знакомый вальс, но в зале уже наступило то едва уловимое замешательство, каким обычно знаменуется появление долгожданного гостя.
Музыка смолкла. Все стали шумно усаживаться за столы.
— Танк не прибыл? — осведомился Беляев.
— Никак нет, — ответил Кочетков. — Думаю, буран их в дороге застал. Но они ж упрямые, будут вести танк, пока не приведут.
— Надо выпить за благополучный приезд, — Беляев улыбнулся. — Борский, нальете?
Борский оказался тут же. Натертые пуговицы на выутюженном кителе так и сияли под стать блестящим, словно лакированным сапогам. Глянув на сапоги, Беляев снова подумал об Агафонове и его малой страсти.
— Выпьем за здоровье оружейников.
— За Зайдера он без особой охоты, надо думать, выпьет, — вмешался Щербак, затягиваясь папиросой. — Не очень они дружат.
— Что не поделили? — спросил Беляев у Борского.
Тот молчал, искоса поглядывая на Щербака.
— Смелее, смелее, — подбадривал Щербак красневшего начальника штаба. — Вспомни толовые шашечки, рыбную ловлю вспомни и как Зайдер раздраконил тебя на партийном собрании за браконьерство. Ну, не стесняйся. Еще вспомни, как ты обозвал воентехника за это в присутствии подчиненных. Все расскажи командиру бригады.
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — дерзко сказал Борский. — А у меня один остался, рисковать не желаю. — Он выпрямился и щелкнул каблуками. — Не ко двору я здесь, товарищ полковник... видите...
— Здесь не двор, а ты не придворный, — сказал Беляев, которому понравилось, как Борский отбил атаку Щербака.
Все засмеялись. А Борский, сверкнув глазом, горько усмехнулся.
— Неплохое начало для праздника. Благодарю.
— Наливай, — мягко проговорил Беляев. — Ну, наливай же, да веселей! — Он поднял стакан. — За тех, кто в пути. Ясно?
Всем понравился тост. Разговор стал оживленнее.
— Извините, однако, пьем сырец. Вина остались в массандровских подвалах, — заметил Щербак. — Закуска тоже не из ресторана «Аврора». Но спасибо Маслову и за это.
Маслов, сидевший неподалеку, повеселел.
На сцене опять заиграл оркестр. Пары пошли танцевать.
— Об оружейниках надо подумать, — задумчиво сказал Беляев. — Они могут пропасть в такую пургу. Знает кто-нибудь санную дорогу в город?
— Я ездил, товарищ полковник, — сказал Борский.
— Он все знает, решительно все, — подтвердил Щербак, занятый подрумяненным куском свинины. — Но лучше знает дорогу из Тегерана в Тавриз. Это верно. К тому же он не рискнет...
Щербак слегка выпил и откровенно подзадоривал Борского.
— Воентехникам нынче плохо, — примирительно сказал Беляев. — Хуже, чем нам с вами, хоть вы и ссоритесь. Гораздо хуже.
Щербак поднялся. Он понял слова комбрига как приказание. Оружейников надо спасать, а он, увлекшийся праздником, и не подумал, какой опасности подвергаются те двое, пока не напомнил командир бригады. Черт возьми, не так ли погиб Собольков?
— Товарищ комбриг, разрешите мне...
— Я знаю дорогу, товарищ комбриг, — по-мальчишески упрямо повторил Борский.
— Что же... У тебя есть возможность доказать это, — сказал Беляев.
Командир полка не спускал глаз с командира бригады.
Заменив Мельника, майор Кочетков сразу, и, разумеется, не без помощи Щербака, раскусил Борского — этот позолоченный орешек. Ему не нравились «пижоны» в мундирах. Поэтому он счел возможным за праздничным столом вполголоса сказать Беляеву:
— Командование просит вашего разрешения, товарищ полковник, заменить Борского в штабе.
— Что так срочно? — улыбнулся Беляев, рассеянно прислушиваясь к песенке, которую пели на сцене.
Кочетков, ободренный улыбкой начальника, выпил водки и отломил корочку черного хлеба. Ему нравилось, что вот он с командиром бригады за праздничным столом, как военачальник с военачальником, решает важные деловые вопросы.
— Борский не соответствует, товарищ полковник. Вы сами видите.
— В общем, уже не сработались? — спросил Беляев, не глядя на собеседника, а по-прежнему прислушиваясь к песенке о бойце, который предлагает товарищу закурить по одной папироске, обещая вспомнить когда-нибудь пехоту, и родную роту, и его, который дал ему закурить.
— Так точно, не сработались, — обрадованно заверил Кочетков.
— А что, есть новые нарушения, факты?
— Никак нет, товарищ полковник. Пока все благополучно. Но мне отвечать за полк. А Борский уже одного комполка подвел. Так что в порядке профилактики...
Беляев резко отодвинул стакан.
— За такую профилактику на живых людях... знаешь, что тебе надо сделать? — Беляев не на шутку рассердился.
Кочетков от неожиданности встал. С побледневшего лица его сбежала улыбка. Он уже не рад был, что затеял этот рискованный разговор. На помощь Кочеткову поспешил Щербак.
— Прав Кочетков. Надо очищаться понемногу. Видите, танцует. Это, конечно, он умеет...
Борский танцевал с Верой. Широкоскулое, миловидное лицо ее слегка улыбалось, взор скользил по залу, ни на ком не задерживаясь и все возвращаясь к тому, чья рука лежала у нее на талии, и тогда монгольские глаза медсестры слегка расширялись. Беляев заметил на ее лице легкие коричневые пятна.
— Женаты они? — спросил Беляев.
— Собираются вроде. Не верю я ему, — ответил Щербак. — Не первая это «жена» у него.
— А я верю, — упрямо сказал Беляев, следя за Борским, уходившим в танце в дальний конец зала. — Потому и не карал, хотя кое-кто добивался санкции в уголовном порядке. За случай с ротой, тогда, летом... Только я с этими любителями сенсаций не сошелся. Гораздо важнее уметь отыскивать в людях хорошее, доброе — в том и гуманизм. Не все одинаковые, не все гладенькие да ровненькие, да и нет таковых в природе, полагаю. И я, Кочетков, в первые дни накалялся здесь. Нашелся, правда, человек, он-то остудил, этакий крепенький мужичок; усики сбрить — на сто процентов порядок. — Командир бригады помолчал, постукивая пальцами по столу.
