Полина будто приготовилась к прыжку через реку: стояла на лыжах, полусогнув ноги и навалившись на выброшенные вперед палки. Лица ее Петр не видел. Он догадывался: большие серые глаза улыбаются вон тому, с другого берега…
Позабыв про варежку, Агашин повернул обратно.
На телеграфном столбе напротив дома, в котором живут лейтенант Горынцев и его сестра, появилось объявление. На белом листке нарисована рукавица, внутри ее контура написано: «Не вы утеряли желтую варежку? Прошу прибыть за вашей потерей, за моей находкой на Красную горку к трем березам сегодня в 18.00».
Тот, кто вывешивал объявление, должно быть, считал, что никто другой, а именно утерявший варежку первым прочтет его.
И верно: спеша на дежурство в поликлинику, Полина быстро сбежала с крыльца и застучала каблучками по деревянному стылому тротуару. Нет, она не проскочила мимо объявления, заметила, остановилась. Сначала на лице проглянуло недоумение, потом засветилась улыбка. Оглядевшись по сторонам, сорвала листок и спрятала в сумочку.
Петр Агашин, приладив к столбу объявление, размечтался. Он представил, как в синие сумерки появятся на Красной горке лыжник-солдат и лыжница. Солдат, конечно, придет первым, раньше намеченного часа. Полюбуется закуржевелыми березами-подружками — втроем растут они, белостволые, в причудливом тесном хороводе, переплелись ветками, точно руками схватились, — промчится с горки вниз, поднимется — и снова готов взбаламутить снег, но не успеет: увидит лыжницу. Он повесит на ветку березы варежку и пойдет навстречу Полине. Она круто, с полного хода затормозит лыжи, выдрхнет:
— Здравствуйте, Петя! Это вы мне назначили такое странное свидание?
Он ответит:
— Да. Вам, понятно, нелегко было догадаться по почерку…
— К сожалению, — скажет она, — я не знала вашего почерка.
Он чуточку помолчит, спросит:
— А как же вы отважились пойти сюда, не зная почерка?
Она улыбнется той милой улыбкой, что улыбнулась первый раз:
— Верила, что кто-то хороший, вроде вас, зовет. Да и рукавичку жаль.
— И мне жалковато… возвращать. Привык к ней за эти два дня. Ночью под подушкой лежала — какие сны снились!
— Расскажите, — попросит.
— Потом когда-нибудь, — уклонится он.
— Ах, вот она! — обрадуется Полина и снимет с ветки варежку. — Спасибо, — скажет и смутится: — Ну что вы так смотрите на меня, будто впервые видите?
Он, верно, залюбуется Полиной. Вроде и не красавица, а глаз не отведешь — приятная, редкая какая-то, не ломака. Нет, он будет долго глядеть на нее, пускай читает его думы о ней, в них ведь нет ничего дурного…
Хорошо мечталось!
Но в тот вечер Петр Агашин не встал на лыжи, не появился на Красной горке. Причина простая — не получил увольнения. Уж чего только не передумал! На душе метелило, пожалуй, пошибче, чем в чистом поле.
Полину встретил на следующий день во дворе казармы. Не спросив, он ли подобрал оброненную варежку, сердито накинулась:
— Что вы разыгрываете меня, как девчонку-школьницу?! Зазвать за тридевять земель, а самому не явиться… Оч-чень красиво! Если пурги побоялись, могли бы передать через моего брата.
Петр стоял ровно оглушенный: не оправдывался, ни слова не говорил, только краснел.
— Что ж вы молчите?
Он чуть улыбнулся.
— Давайте хоть варежку. Видите, в чем приходится форсить. — Она хлопнула большими, не по руке, защитного цвета солдатскими трехпалыми рукавицами.
— Пожалуйста, вот она… — произнес наконец Петр, вынув из кармана желтую варежку.
Взяла и даже не поблагодарила.
После, должно быть, совесть мучила. И когда через несколько дней, возвращаясь с дежурства, увидела Петра на лыжах, крикнула:
— Вы не к трем березам направились?!
Петр сначала оторопел, — уж не насмешка ли? — уставился на Полину. Она уловила его замешательство, подошла, спросила:
— Верно, не на Красную горку?
Что-то хорошее, теплое ворохнулось в сердце Агашина, но ответил суховато:
— Куда понесут лыжи…
— Возьмете меня? А?
— Идемте. Вдвоем веселее.
— Подождете?.. Я мигом. Хотя, знаете… шагайте тихонько. Догоню!
Она появилась в знакомом голубом костюме и желтых варежках. Петр сошел с лыжни.
— Мне — вперед? — кивнула на лыжню. — Тогда держитесь!
Они быстро домчали до Красной горки.
— Вы не догадываетесь, почему я напросилась с вами?.. Чтобы извиниться за те обидные слова, что тогда наговорила, и за те, что вот тут, — Полина воткнула в снег палки, — на этом самом месте, сказала без вас одна — тоже по вашему адресу, когда вы… обманули, не пришли… Не оправдывайтесь, знаю-знаю — не пустили. Ух, какая сердитая тогда была!.. А теперь, Петя, прошу прощения.
— И я тоже… за обман. — Он смотрел в глаза Полины и краснел.
— А вы очень обиделись? Ведь так бессовестно я накинулась!
— Не знаю. Просто грустно как-то стало, — признался он.
— Сейчас все пройдет! Вниз? Да?
— А если я кубарем?
Обернулась на ходу через плечо:
— Хоть похохочу! Догоняйте!..
Снежный вихрь обдал Петра, ринувшегося следом за отчаянной лыжницей. Что это, крылья, что ли, вдруг выросли у него? Хмельная радость распирала грудь. Обогнать! Заглянуть в глаза!.. И он обогнал.
— Вы смело ходите, — сказала Полина, когда они «елочкой» взбирались в гору. — Вы вообще лучше, наверное, чем… — Она замялась и секунду подыскивала слова, — чем хотите казаться. Вы из деревни?
— Да. Из совхоза, вернее.
— Сельские ребята, мне кажется, проще, добрее.
— Почему? Всякие бывают. А вы в городе жили?
— В городе. Но родилась в деревне. Мы с братом и детдомах воспитывались. В войну осиротели. Иван меня и разыскал-то лишь три года назад… Целая повесть. Грустная. Очень… — И должно быть, желая сменить тему разговора, Полина кивнула на березы: — Какая красота! Просто маленький ансамбль «Березка». Будто хоровод ведут — держатся друг за дружку.
«А ты — еще одна, под стать им», — нежно подумал Петр.
Они снова помчали вниз. Петр, то притормаживая, то давая волю лыжам, старался быть рядом с Полиной. В лицо хлестал упругий ветер. И для Агашина не было на свете ничего отраднее этого озорного звонкого ветра.
Петр выбрал место в зале не очень близко к сцене, но и не так далеко от нее. И только сел, как услышал рядом голос Рязанова:
— Я к тебе, Петро.
— Садись. Здесь удобно, — ответил тот. Гоша уселся, положил на колени сверток.
— Вот, — побарабанил по нему пальцами, — сегодня вручу Полинке в честь женского дня. Ценная книга. «Домоводство»! Пригодится в будущем.
Петр усмехнулся:
— Не рано ли заботишься о домоводстве?
— Я человек дела. Полина удивится — оригинальный подарок. — Помолчал, спросил: — Ты, говорят, выступаешь сегодня?
— Решил набраться храбрости.
— А что, молодец. Мне вот не придется — нога, понимаешь…
— А то снова бы чечетку?
— Во-первых, что такое «снова»? Во-вторых, не чечетка, а ритмичный вальс. Это же искусство! Различать надо.
— Извини.
— Пожалуйста… Жаль, нога подвела.
Лучше бы он уж не напоминал о своей ноге! Неприятный осадок от вчерашнего происшествия все еще не прошел у Петра. Смешно и грустно.
Седьмого днем пятеро комсомольцев с батареи вышли на лыжах в соседний колхоз «Искорцево». Вроде агитбригады: поздравить женщин с праздником, дать маленький концерт.
Возвращались ночью. Пуржило. В километре от городка Рязанов отстал. Подождали — не идет, кричали — не откликается. Вернулись. След замело. Пришли в городок без него. Думали: не схитрил ли, не появился ли раньше всех? Нет, не слышно. Кто пожалел, кто побранил его — и снова встали солдаты на лыжи. Пошел с ними и Агашин.
Гоша сидел на пне и преспокойно покуривал. В белой кутерьме услышал голоса, окликнул. Когда подошли, пожаловался:
— Ногу, понимаешь ли, подвернул…
Уж и досталось ему от острых языков обозлившихся на него товарищей:
— Вышел за околицу — и заблудился. А где — сказать ведь стыдно: мы ж тут занимаемся!..
— А он лозунги для нас пишет, некогда ему заниматься-то…
— «Мы — интеллигенция». Верно уж, интеллигенция!..
— На руках тебя нести или сам пойдешь, лыжник?..
Заметив сейчас на лице Петра улыбку, Гоша не без иронии спросил:
— Анекдотик вспомнил — ухмыляешься?
Агашин не растерялся:
— Угадал — анекдотик. Свеженький…
Концерт начался. В первом отделении была показана забавная интермедия из армейской жизни, выступил хор. Полина на пару с женой командира батареи спела под баян шуточные частушки, а затем одна — «Мы с тобой два берега…».
Георгий неистово аплодировал, кричал «бис».
