— Разбитого не склеишь… Опять помолчали.
— Она работает? — спросил Векшин.
— Да. В книжном магазине.
— Зашел бы.
— Ни к чему. Да и неудобно — люди…
Они еще долго бродили по крутым улицам. А когда оказались около книжного магазина, Федор спохватился:
— Чуть не забыл — мне авторучка дозарезу нужна. Раз тебе неудобно, я один зайду. Подождешь?
— Ладно, — нехотя ответил Кравченко.
Векшин был уже на крыльце магазина, обернулся, крикнул:
— Жень, не уходи! В кино пойдем!
Кравченко ждал с полчаса, нервно ходил взад-вперед в стороне от магазина, пока Федор был там.
— Теперь айда в кино, Женька! — еще издали крикнул Векшин. А подошел ближе, весь просиял: — Вот это гордячка! Еле уговорил. Что глазеешь? Куй железо, пока горячо!.. Вы ж, говорю, должны меня знать, Лина. Я друг Жени. Покраснела, заволновалась. Сам он, говорю, храбрости не набрался, поручил мне за него извиниться, а вечером приглашает вас в кино.
— Ну, знаешь!.. — выдохнул Кравченко и запнулся.
— Да, говорю, мучается парень, переживает свою вину. Верно ведь, переживаешь? А она, думаешь, обрадовалась! Ни капельки. «Зачем мне, — говорит, — послы? Сам не мог? Моря-ак!..» А я свое: «Надо, Лина, понять парня… Не сердитесь, обдумайте. Дело поправимое». В общем, с меня хватит, теперь сам объясняй, извиняйся, моли о пощаде… Посмотрел я на твою любовь и подумал: какого черта ему еще надо? Красивая, стройная, такая, милая… И чего она в тебе, конопатом, хорошего нашла? Будь я свободен, ей-ей, влюбился бы!.. А гордая!.. Напустилась на меня, будто не я, а ты перед нею. Назло и покупателей в магазине почти не было… Ну, ясно все. Теперь в кино за билетами!
— А как она?
— Сказала: будет настроение, может, придет. Договорились на двадцать ноль-ноль. Тебе лучше встретить ее. Я теперь лишний тут.
Через месяц подводная лодка снова получила приказ на выход в море. Это было неожиданностью для команды, и особенно для старшего матроса Евгения Кравченко. Узнав о походе, взволнованный, он подошел к заместителю командира лодки по политической части. Выпалил скороговоркой:
— Товарищ капитан-лейтенант, убедительно прошу, разрешите мне в город. Только на два часа…
Капитан-лейтенант поднялся со стула.
— Разве вы не знаете, Кравченко, что мы выходим в плавание и что увольнения отменены?
— Знаю, но…
— А второе — я ведь в город не увольняю. Этим ведают командир корабля и его старший помощник.
— Мне очень… обязательно, товарищ капитан-лейтенант. Вы попросите командира, пожалуйста.
— Что так загорелось?
— Надо. Иначе я… подлецом окажусь!
— Объясните же. Как вас отпускать, если даже не говорите зачем?
— Не подведу! Только на два часа. Минута в минуту явлюсь.
— Да что за тайна?
— Слово дал человеку… Девушке одной. Ждать будет. Она уже моя… жена. В загс идем. Заявление давно подано. На сегодня назначено. Я же не знал, что поход…
— Неудачное избрали для женитьбы время, Кравченко. И не в походе дело. Дождаться надо было увольнения в запас, тогда и семью заводить. Успелось бы. Служба, сами знаете, какая у нас. До семьи ли…
— Знаю, товарищ капитан-лейтенант. Но так уж обернулось. Ребенок будет…
— Вот оно что… Приторопило…
— Да и служить-то осталось совсем немного.
— Показали бы невесту-то.
— Она хорошая!
— Что ж поделать с вами? И невеста хорошая, и час уже назначен — придется просить командира. Может, разрешит уволиться.
— Спасибо вам!
— А свадьба?
— Свадьба после похода…
… Миновав проходную, Евгений поймал себя на мысли, что думает он совсем не о Лине и не о загсе, а о том, как, вернувшись из загса, разыщет Федора Векшина, кинется к нему счастливый, ликующий, обнимет, скажет: «Хороший ты, Федя, друг!»
1960
Петр вышел за ворота казармы, не утерпел — зачерпнул пригоршню талого снега. Пахнуло свежеразрезанным арбузом. Утрамбовал в плотный шарик, огляделся, куда бы влепить. А, вон телеграфный столб. Далековато? Ничего. Наводчик Петр Агашин не промажет. Р-раз!.. Хвасту-ун…
Обернулся — надо же! — идет девушка. Поравнялась, улыбнулась:
— А еще артиллери-ист!..
Петр не нашелся, что ответить, и тоже улыбнулся. Девушка прошла, обдав его каким-то удивительно добрым, лучистым взглядом больших серых глаз. Он стоял, смотрел вслед и ждал, не оглянется ли. А ей, видно, не было больше никакого дела до него — шла себе и шла.
Откуда такая? Что-то раньше не видел ее в военном городке — ни в кино, ни на танцах.
На Петра нахлынуло озорное веселье. Он снова набрал снегу, жамкнул так, что вода потекла, и с силой врезал в столб. Снежок расплющился, брызнул в стороны.
Вечером Агашин узнал, кто эта девушка. Оказывается, к ним прибыл новый командир взвода лейтенант Горынцев с сестрой. Сообщил эту новость Гоша Рязанов.
— А не жена? — усомнился кто-то.
Рязанов тотчас рассеял сомнение:
— У писаря в строевой части самолично читал: Иван Никанорович и Полина Никаноровна. Что тут гадать? Сестра. Родная. Год рождения… хм… не призывной, моложе. Никто не видел? Косищи — во! А глаза!..
Веселый парень этот Гоша. Спортсмен, артист, художник — на все руки от скуки. Компанейский. Его любят в подразделении. И перед офицерами он держится без робости, просто, а когда надо, умеет щелкнуть каблуками и так чеканно доложить, что многих завидки берут. Петр часто любовался Гошей и втайне тоже по-хорошему завидовал ему.
Через неделю, не больше, в фойе клуба Петр увидел Рязанова вместе с сестрой лейтенанта. Агашину не показалось это — чем-то неожиданным. Он только подумал: «А как же Клава?» Петр знал, что Гоша давно ухаживает за девушкой из военторга. «Видно, разлюбил. А эта под стать ему. Стройная, видная».
Гоша угощал Полину конфетами из кулька.
— Ой, «Кара-Кум»! Ленинградские! — говорила она, беря конфету. — Где вы купили?
В ответ гудел бархатистый голос:
— У меня с военторгом большая дружба — не такое можем достать. Да вы не стесняйтесь, берите больше!
Полина заметила Петра, улыбнулась, как давнему знакомому:
— Тоже на репетицию?
— Нет, в библиотеку, — вспыхнул он румянцем.
— На репетицию… — усмехнулся Гоша. — Не смешите меня, Поля! Это же Петр Агашин — наша красная девица. Видите, зарделся — стесняется…
Петр не обиделся на Рязанова за эту его выходку. Да и что обижаться? Ему и в самом деле всегда мешала стеснительность. Потому-то он и от художественной самодеятельности далек, как звезды от земли: так и не узнал, есть ли у него хоть капля таланта. Рязанову просто — он и в жизни артист, весельчак.
Полина заступилась:
— Зачем же так, Гоша?.. Петя возьмет да и выступит в первом же концерте. Хотя бы стихи прочтет. Назло всем, Петя, а? Подготовьте-ка!
— Не знаю, не пробовал, — ответил он, а про себя подумал: «Может, попытаться? Попытка — не пытка…»
Не так уж часто удается солдату бывать в увольнении, и Петр, если позволяла погода, всегда ходил в такой день на лыжах.
Вышел он и в этот воскресный день.
С утра сыпал ленивый снежок. К полудню прояснило. Петр долго ходил по лесным просекам. Укутавшиеся в пышный наряд сосны будто замерли. Где-то в стороне гулко постукивал дятел. Кругом — ни следа. Лишь проглядывала старая лыжня. Легко было на душе, бездумно, покойно. В голове вертелись есенинские строчки:
… В окна комнат
Ветки лапами забросив,
Ищут тех, которых помнят.
Любовь к стихам привил Петру старший брат, студент пединститута и сам немного поэт. Петр немало их знал наизусть, декламировал наедине.
Он уже возвращался в городок, как впереди увидел лыжницу в голубом костюме. Из кармана куртки торчала желтая варежка — будто солнечный зайчик. Полина!..
Петр остановился. Полина тоже притормозила лыжи. Оба приветствовали друг друга какими-то короткими восклицаниями, которые потом, как ни вспоминай, ни за что не припомнишь.
— Спасибо за лыжню! — крикнула и с силой оттолкнулась палками.
Приятная встреча, а думы нагнала какие-то грустноватые. Он первый увидел тогда Полину. Улыбнулась мило. Постеснялся заговорить. И сейчас вот… Дурацкая робость!..
Что-то цветное мелькнуло подле лыжни. Петр наклонился. Варежка. Желтая. Полинина. Поднял, приложил к щеке — студеная-студеная. Пахнет чем-то нежным, незнакомым… Догнать? Конечно! Такой случай!..
Разыскал быстро — привели две лыжные полоски.
Откуда ж Гошка-то взялся?! Уже тут…
Рязанова и Полину разделяла незамерзшая речушка метра три шириной. Избоченясь и артистически выкинув перед собой руки, Гоша старательно выводил:
