Услышав о новом рейде, Гаркуша отбросил в сторону мешок с игрушками и сказал очень уверенно:
— «Язык» будет, товарищ майор!
— К сожалению, ты не у нас уже служишь, — махнул рукой Красильников. — Приказано отправить тебя в авиацию.
Гаркуша заволновался. Чувствовалось по всему, что он с нетерпением ждал этого счастливого момента, когда ему официально объявят, что он возвращается обратно в гвардейский полк. Но минуты волнения прошли, и он настойчиво повторил:
— «Языка» вам доставим, а потом на полной скорости в авиацию.
Красильникова уговаривать не пришлось. Он сразу согласился и сказал Берсеневу:
— Вот он пусть и командует группой захвата. Уверен, что с ним дело выйдет...
В ночь, когда Красильников назначил вылазку, погода была, по выражению разведчиков, «наша». Дул порывистый ветер, низко над землей стелился туман, хлестал дождь.
В просторной землянке собрались разведчики в маскировочных халатах, в шерстяных подшлемниках, с автоматами на груди, курили. Их карманы оттопыривались от гранат-лимонок. Молодые, свежие лица, блестящие глаза, шумный разговор, сдобренный раскатистым смехом. Как будто бы и не было тех двух тяжких ночей. Как будто хотели отшутить, отсмеяться перед тем, как идти туда...
Сейчас Гаркуша выглядел совсем по-иному; халат обтягивал его гибкую фигуру. На ремне у него финский нож. На груди автомат. И весь он был каким-то легким и подвижным. В эти минуты он тоже, как все, шутил и балагурил.
Снова Берсенев объяснял план действий. Люди слушали, но группа захвата и группа прикрытия и без того свои задачи хорошо знали. Не раз эти лихие ребята снимали часовых противника, врывались в дзоты, выносили раненых с поля боя. Но сейчас важно было все уточнить, чтобы никакая случайность, а их в ночном поиске бесконечно много, не застала разведчиков врасплох.
Ночью запищал зуммер командирского аппарата:
— Шлагбаум открыт!
На этот раз мы с майором проводили разведчиков до боевого охранения и остались ждать.
На прощание, двумя руками сжав руку Красильникова улыбаясь уголками рта, Гаркуша заверил:
— Будет полный порядок, товарищ майор.
Прошли долгие томительные часы, и вот на стороне противника загрохотало. Взвились три красные ракеты, выпущенные подряд, — сигнал Берсенева, и наши батареи пришли в действие.
А еще через какое-то время в блиндаж ввалились разведчики, невредимые, потные и разгоряченные.
Двое волокли долговязого гитлеровца с кляпом во рту, выпученными от испуга глазами. Замыкающим был Гаркуша.
— Вот он, «язык»-то! — на ходу бросил Гаркуша и фамильярно потрепал солдата по плечу.
Минометы противника все еще вели беглый огонь. У немцев не затихал переполох. Разведчики, перебивая друг друга, вспоминали детали стычки:
— Взяли правее, чем в прошлый раз. Прокрались берегом озера, под обрывом. Группа прикрытия заняла здесь оборону. А Гаркуша с группой захвата по вьючной тропинке наверх бросился...
— Последнее минное поле прошли. Враги у него в тылу оказались.
— Уже и землянки видны, и часовой. Тут Гаркуша рванулся вперед, схватил этого часового за горло и говорит: «Вяжите ему руки, ребята».
— Я сам расскажу, — перебил Гаркуша, и в его маленьких, со смешинкой глазах появились озорные огоньки. — Совсем не так дело было. Я к часовому подбежал. Он мне: «Хальт!». Только и сказал, тут я ему кляп в рот и ребятам крикнул: «Вяжите!». Кто-то из наших на крышу землянки вскочил и в трубу как фуганет парочку гранат. Из соседних землянок солдаты и офицеры в исподнем выбегают, а мы, знай, глушим их гранатами. Я крикнул часовому: «Шагом марш!». Не понимает. Тогда я его нежно под ручку и ходу вперед. Бежит он в нашу сторону и все кляп старается выбросить. Останавливаю его: «Подожди, дойдем вот, будет время — наговоримся». И быстренько так притопали...
— Быстро-то, быстро, — смеялся разведчик Зубов, — а как на обратном пути через минное поле проходили, следок в следок шли. Жить-то ведь всем хочется...
Майор Красильников выслушал рассказчиков, набил табаком трубку, закурил и приказал вызвать к нему интенданта.
Вскоре явился офицер, стянутый ремнями, и, молодцевато пристукнув каблуками щегольских сапог, громкоспросил:
— Вызывали, товарищ комбат?
— Сегодня надо устроить мировой ужин, — медленно и внушительно проговорил Красильников.
— Если не секрет, по какому случаю? — с любопытством спросил интендант.
— Случай очень подходящий. Гаркушу в авиацию провожать будем!..
Хочу еще раз вернуться к маленькому подземному госпиталю, где мне довелось провести десять дней и кроме Гаркуши встретить еще многих людей, не менее интересных и достойных.
Оказавшись здесь, уже на следующее утро узнавал весь немногочисленный персонал: маленькую круглолицую Шуру, славившуюся своей экономностью, и старшую сестру Марусю, долговязую мрачную девицу с ее неизменным вопросом по утрам «Как спали, товарищи?», усатого санитара Андрея Петровича — единственного солдата в этом подземном царстве, — он же и дровосек, и официант, и парикмахер. И наконец, хохотушку украинку, высокую румяную Катю Стратиенко.
Дежурство Кати было праздником для всей палаты. В этот день никто не жаловался на боль; она то присядет на край постели и начнет писать под диктовку письмо, то во время перевязки рассказывает какую-нибудь забавную историю, сама при этом едва сдерживается от смеха. А начнет читать вслух, останавливается и вставляет что-нибудь от себя по-украински.
Во время врачебного обхода Катя становилась серьезной, сосредоточенной. Не трудно догадаться, что она, должно быть, самая опытная из медсестер; уходит врач, и Катя опять, как девочка, бегает по палате, выполняет предписания врача. Не просто протягивает больному порошок, а всыплет ему в рот да еще скажет при этом: «На, ешь. Запей водой и бувай здоровенек».
Целый день она на ногах и даже ночью стирает белье бойцам или при коптилке вяжет на спицах какие-нибудь особенные кружевные занавески для госпиталя.
Кем она была до войны? Как попала на фронт? В каких боях участвовала? В ответ на это Катя всякий раз строила уморительную гримасу и отшучивалась:
— Як вси, так и я... Даже подруги Кати очень мало знали о ней. Прибыла она сюда недавно из батальона морской пехоты, а что было раньше и как она воевала прежде, — не знал никто из ее друзей.
Однажды в глухую ночь во время дежурства Кати двери землянки широко распахнулись, и на носилках внесли человека, завернутого в серое байковое одеяло. Он стонал. Катя поспешила навстречу. Она размотала бинты и готовилась уже обрабатывать рану, но в эту минуту явился врач. Он сбросил шинель, надел халат и, склонившись над носилками, взял раненого за руку.
— Пульс очень слабый, — тихо сказал он. — Включите свет.
Санитар соединил проволочки аккумулятора, и землянка озарилась ярким светом. Врач осмотрел рану, вызвал Катю и приступил к операции.
Все кончилось благополучно. Раненый был спасен.
К утру он пришел в сознание, оглядел палату и спросил слабым голосом:
— Как это меня сюда угораздило...
— Операцию тебе сделали.
— А кто?
— Врач и дивчина одна ему помогала. Украиночка...
— Опять украиночка? — удивился раненый.
— Что значит — опять?
— Один раз украиночка выводила нас из окружения, теперь украиночка помогла врачу делать мне операцию. Эту как звать?
Когда раненый узнал, что ее зовут Катя, он даже приподнялся от неожиданности.
— Такая краснощекая, веселая, да?..
И только в это утро обитатели подземного госпиталя узнали многое о недавнем военном прошлом медсестры Кати Стратиенко.
Год назад в районе Западной Лицы к пирсу подходили катера, чтобы принять десант. Было темно и морозно, с моря дул острый норд-ост. По узким обледеневшим и скользким крутым трапам на палубы поднимались морские пехотинцы. Они несли на плечах пулеметы, минометы, ящики с боеприпасами, мешки с продовольствием.
В группе бойцов, подошедших к трапу, полковник, командир бригады морской пехоты заметил стройную женскую фигуру в шинели, с вещевым мешком и санитарной сумкой.
— Дочка! — воскликнул полковник. — А ты как сюда попала?
— Я с вами пойду, — отвечала она.
— Погоди, дорогая, ты же ранена?
— Рана давно зажила!..
— Как зажила, не могла так быстро зажить... Придется отставить, дочка, — отечески проговорил полковник.
Полковника тут же куда-то отвлекли, а «дочка» проскочила на катер и затерялась среди бойцов. Это и была Катя — медсестра батальона морской пехоты, которую не раз на комсомольских собраниях ставили в пример. И действительно, среди медицинского персонала она отличалась выносливостью. Никому не приходилось слышать от нее жалоб на трудности службы в условиях сурового Заполярья. А девчатам было труднее вдвойне. Жизнь в холодных, сырых землянках, дежурство в боевом охранении впереди нашего переднего края, буквально в нескольких метрах от траншей противника, когда одно неаккуратное движение стоило человеку жизни, и еще многое, на что подчас жаловались старые служивые, не раз побывавшие на войне, Катя Стратиенко переносила с какой-то особой легкостью и не потому, что ей было действительно легко.
