Разве можно рассказать обо всех боях, в которых орудийный расчет Покатаева показывал слаженность и настоящее воинское мастерство! Их было слишком много, таких боев.
Как-то раз в Петсамо держали курс четырнадцать вражеских кораблей. Командир батареи позвонил Покатаеву, предупредив: «Передайте всем: сегодня будет жарко, корабли ждут авиацию». Орудийный расчет Покатаева быстро изготовился к бою. Караван приближался. Вот уже суда начали входить в залив. От громадных транспортов отделились маленькие быстроходные катера и потянули шлейф густого дыма.
За этой завесой транспорт и танкер тронулись по направлению к порту. Вот тут-то и блеснули первые вспышки выстрелов наших орудий, и почти в ту же минуту над батареями появились немецкие самолеты. Земля задрожала от взрывов бомб.
В эту минуту важно было не дрогнуть, выстоять и продолжать свое дело. Глядя на спокойного, энергичного Покатаева, каждый боец старался действовать спокойно и быстро. Только спокойствие и точность могли принести победу. Орудие выпустило несколько снарядов, после чего наводчики сообщили: «На корме транспорта пожар», «Горят мачты», «На транспорте взрывы». С транспорта огонь перенесли на танкер. История с танкером памятна всем участникам боя. Тридцать шесть часов танкер был неуправляем, его носило по заливу, и даже утром сквозь туман, опустившийся над водой, пробивалось зарево пожара.
А сколько раз орудие Покатаева вело дуэль с противником через залив! И не удивительно, что вокруг орудийного дворика земля была перепахана, а бурые заржавевшие осколки валялись, как прибрежная галька.
Редко выпадало время выкроить часок, другой для мирных занятий, написать письмо, побриться, побренчать на гитаре, сыграть в шашки.
В то утро, когда мне довелось быть у Покатаева, он проснулся раньше всех и, подперев ладонями лицо, сидел над шашечной доской. Снарядный Викторов, с которым сражался Покатаев, мучительно думал, курил, пуская под потолок рваные колечки дыма.
— Кажется, не бывать тебе чемпионом батареи! — воскликнул Покатаев после очередного и, должно быть, очень удачного хода дамкой.
— Это мы еще посмотрим... Посмотрим, товарищ начальник академии, — процедил партнер и опять задумайся.
Часто звонил телефон. Покатаев снимал трубку, отвечал коротко, лаконично. И вдруг после одного звонка рука его, державшая шашку, так и осталась в воздухе.
— Что? Появилась цель? — допытывался Покатаев.
— К орудию! — скомандовал он на весь кубрик. Все сразу бросились к вешалке. Покатаев раньше других натянул ватную куртку и выпрыгнул через горловину. Артиллеристы цепочкой бежали за ним к орудийному дворику.
— Товарищ старшина, с того берега какая-то посудина отвалила. Пока одна черная точка видна, — докладывал наблюдатель, передавая бинокль Покатаеву.
— Орудие к бою! — скомандовал он. С пушки уже снимали маскировочную сетку, а Покатаев не отрывал глаз от непонятной цели.
— Что за чертовщина?! — произнес он вслух. — На транспорт не похоже. Катер не катер. Вроде как лодка...
— Плот, товарищ старшина, может, фрицы к нам лес сплавляют? — шутил наблюдатель. — Пускай приплывет, а там разберемся, — отвечал Покатаев.
— Может, его огоньком треба побеспокоить? — нетерпеливо спрашивал кто-то из комендоров.
Плотик довольно быстро перемещался к нашему берегу, и в бинокль можно было различить не только бревна, но и человека с доской в руках, энергично загребающего воду. Он перебегал с правой на левую сторону, должно быть, боясь, чтобы его плотик не отклонился от курса.
Все находившиеся у орудия с интересом ждали, что будет дальше.
— Необыкновенная цель! — разводит руками Покатаев.
А наблюдатель опять докладывает:
— Батарея противника на сопке Угрюмая открыла по плоту огонь.
Мы смотрим на близкий и в то же время далекий берег противника, но видим не вспышки в скалах, а отвесные султаны воды, взлетающие на середине залива рядом с плотиком.
— Сейчас мы ей заткнем глотку, — решительно заявляет Покатаев и в нетерпении смотрит на зеленый ящик полевого телефона. И тут раздается долгожданный звонок. Команда — открыть огонь. Земля содрогается. Волна горячего воздуха хлынула назад. Новый снаряд в канале ствола, и новый выстрел.
Стреляет уже не только сопка Угрюмая. Наблюдатель засекает вспышки и других немецких батарей. Снаряды ложатся все ближе к плотику. Человек уже не гребет, а беспомощно машет руками в сторону нашего берега...
— Кажется, сейчас в вилку возьмут! — приложив глаза к биноклю, говорит с опаской Покатаев.
В бой за человека на плотике, приближающегося к нашему берегу, вступает вся наша береговая артиллерия, все орудия дивизиона. Но по-прежнему свирепствуют немецкие батареи, и султаны воды все ближе и ближе к плотику. Когда оседает водяной смерч, мы с замиранием сердца следим — поднимется или не поднимется человек.
— Товарищ старшина, плот понесло в море! — неожиданно доложил наблюдатель. Покатаев посмотрел на часы.
— Ничего удивительного. Сейчас время отлива...
А снаряды наши летят и летят через залив.
По признанию Покатаева, такие бои редко завязывались в этих краях даже при проводке вражеских караванов в Петсамо и, вероятно, ни разу даже в часы разгрома конвоев и потопления транспортов у наших людей не бились так учащенно сердца, как теперь, когда они следили за судьбой человека на плотике.
Дело кончилось тем, что плотик унесло далеко в море и гитлеровцы потеряли его из вида. А наш наблюдатель видел, как подошел к нему советский торпедный катер и снял человека.
Больше ничего не удалось узнать о судьбе неизвестного, который приплыл к нам.
Продолжение этой истории по стечению обстоятельств произошло на моих глазах. Закончив свои дела на полуострове Рыбачьем, я приехал на знаменитую Озерковскую пристань, откуда суда ходили на Большую землю.
В темноте толпились бойцы, ожидающие посадки. Грузили пустые ящики, бочки, обломки немецких самолетов. Только за несколько минут до отхода буксира началась посадка. Все устремились к трапу. В это время послышался женский голос: — Товарищи, пропустите контуженого.
Пассажиры посторонились, девушка в белом халате ввела под руку на палубу человека в солдатской шинели и шапке, из-под которой виднелась белая каемка бинтов.
Он опирался на палку, еле передвигая ноги. Его привели в теплый кубрик, он с трудом снял шинель. На первый взгляд он казался глубоким стариком: бледное, иссохшее лицо с выдающимися скулами, впалые глаза.
С удивлением рассматривал он солдат и офицеров, расположившихся за столом на деревянных скамейках, и, кажется, все еще не мог понять, что с ним происходит.
Нагнувшись и сделав усилие, чтоб снять сапоги, он глухо сказал про себя:
— Да, плох ты стал, товарищ, совсем плох...
— Отчего же, тяжело болел, что ли? — спросил забравшийся на верхнюю полку и оттуда наблюдавший за ним матрос.
— Нет, дружок, не болел. Это хуже болезни. И даже хуже смерти... — помолчав, добавил он. Все насторожились.
— Умереть лучше бы, — продолжал он. — А то одна сплошная пытка... У фашистов был...
Наступила пауза, а он, оглядев всех и снова делая усилие над собой, опять заговорил:
— Да, вот значит, стали в последние дни приходить корабли с грузом, войсками, появились у немцев какие-то новые самолеты. И стали поговаривать, что собираются они десант высаживать. Мы, как узнали насчет десанта, всю ночь просидели в бараке, советовались, как наших предупредить. Решили, значит, кому-то надо пробраться. Хоть и расстреляют, а надо предупредить. Вот я ночью и ушел, под проволокой наши уже ход прорыли. Выбрался из лагеря... Двое суток добирался до берега, там сколотил плот и поплыл...
Он огляделся и, заметив сочувствующие взгляды окружающих, добавил:
— А ждали мы наших в лагере, ох как ждали... — И, слабо улыбнувшись, сказал: — Хорошая есть русская поговорка у нас на Волге: «Коли ждешь, выходи навстречу». Вот я и вышел.
Течет река времени, не видно ее берегов. Далеко, очень далеко остались события, свидетелями и участниками которых довелось быть людям моего поколения. И то, о чем я рассказал в этой книге, лишь небольшая частица увиденного и пережитого в огненные годы войны.
Таллин... Севастополь... Заполярье... По-особому дороги мне эти места, ибо люди, которых я там встречал, — есть живое олицетворение, стойкости и патриотизма всего нашего народа. У каждого из них был свой час мужества, когда требовалось проявить силу воли и высокий гражданский долг. Честь им и слава за то, что все они достойно выдержали это самое суровое испытание. Те места, где они сражались, защищая каждую пядь земли, можно считать святыми местами. Поездка в эти края — всегда встреча со своим прошлым, со своей молодостью.
