— Может быть, пройдемся по парку, — предложил Хлебников.
— С удовольствием, — сказал Прохоров.
От подъезда сразу начиналась тенистая сосновая аллея, по сторонам рос густой березняк, сквозь него просвечивала поляна. Они поднялись на взгорье, откуда открывался чудесный вид на Москву-реку. Они текла в голубой дымке по широкой долине, обходя холмы, похожие на вросшие в землю шлемы древних богатырей.
— Красота-то какая! — сказал Прохоров. — И тишина.
Но тишины-то меньше всего хотелось сейчас Хлебникову. В этом санатории он вторую неделю жил будто с завязанными глазами. Все, что вокруг происходило, его не касалось. Не должно было касаться. И он с горечью усмехнулся и подумал: «Приказано отдыхать».
— Сегодня по радио передавали, что какой-то генерал в запасе изъявил желание быть чабаном, — не отводя глаз от Москвы-реки, сказал Прохоров.
— Наверное, он там будет на своем месте!
Они стояли и молчали.
А. маршал был занят другими мыслями:
«Мы часто виним за трагедию 22 июня одного человека. Но по долгу и многим другим требовалось но делать ошибок… И если повторим их снова… Пока что страна нуждается в надежном щите». Лицо Хлебникова было почти мрачным, хотя в глазах отражался какой-то мягкий и живой свет заката, и они были широко открыты — восторженные глаза.
— Что еще нового? — спросил он.
— Пожалуй, ничего. Поживем — увидим.
— Ждать — просто мало. Или боитесь попасть в немилость?
— Я уже не в том возрасте, когда боятся за свою карьеру, Кирилл Петрович.
О капитане Сорокине говорили с улыбочкой, но уважительно. Впервые Шорников увидел его на офицерских занятиях. Крайним в полутемном углу сидел капитан с острым, длинноватым, как у Буратино, носом, карие глаза уставились в потолок. Он про себя улыбается: наверное, мечтает о чем-то приятном.
— Гриша, спустись на грешную землю! — сказал генерал Корольков.
Капитан смутился, покраснел, как девочка. Лицо у него моложавое, но на лбу четко выделились три глубокие морщины, а мелкие морщинки под глазами как искорки — вспыхнут и погаснут. Может быть, они и говорили о настоящем характере Сорокина.
По штабу ходили устные рассказы капитана Сорокина — «были». И они не всегда исходили из уст самого капитана — придумывали все, кому только не лень. Про то, как он однажды, сидя за кустом, уложил сразу двух зайцев, как по ошибке вместо своей зашел в другую квартиру и удивился, что в ней оказался новый телевизор, как поздней осенью он ездил за грибами — с топором! — срубал, как пеньки, и в корзину. А в другой раз возвращался поздно вечером, тащил целую корзину… пустых бутылок. Сорокин же был непьющим!
Но постепенно слава Сорокина стала меркнуть: другие остряки работали под него не менее успешно.
Кабинет Сорокина был напротив, тоже угловой, и капитан по-соседски заглядывал к Шорникову и Прахову.
Однажды, когда Леонид Маркович отсутствовал, а Сорокин сидел за праховским столом, зазвонил телефон, Сорокин снял трубку.
— Кто это? — раздался в трубке хриплый голос.
Сорокин любезно ответил:
— А вы посмотрите на свою трубку, там все написано.
— Ничего здесь не написано.
— Жаль. Я думал, что на телефонных трубках тоже пишут: «Будьте взаимно вежливы».
— Кто у телефона?
— Вы, товарищ, забыли, что сначала надо представиться, а потом уже спрашивать, кто с вами говорит.
— Извините, видимо, я ошибся номером.
— Видимо, — ответил Сорокин.
Шорников сказал:
— Гриша, а что, если это звонил кто-нибудь из высокого начальства?
— Ну и пусть! Не буду же я во время телефонного разговора стоять по команде «Смирно».
Накрапывал дождь, шоссе было черное, дымное.
Пришла Елена, принесла новые книги, села в кресло и о чем-то задумалась. Сорокин взял в руки какой-то томик и уперся косым взглядом в Елену. Она стала поеживаться, прикрывая шею косынкой. Наконец не выдержала, резко встала и молча вышла.
— Я вам не помешал? — спросил Сорокин.
— Нет.
И он как-то сразу оживился:
— Ершиста! Но такой все можно простить. Была у меня одна. Придет, обовьет шею руками да заглянет в глаза — сил нет на земле стоять!
Шорников смотрел на него и долго смеялся.
— А вы, я вижу, откровенный парень!
— В смысле — трепач? Вы не ошиблись, — сказал Сорокин. Он направился к двери, но неожиданно остановился. — С тех пор как вы появились у нас в штабе, с Еленой что-то произошло. У меня чутье очень хорошее. Счастливо оставаться.
Елена долго не возвращалась. Потом появилась и, забирая книги, спросила:
— Вы себе что-нибудь подобрали?
— Да. Не торопитесь. Что это с вами сегодня?
— Просто настроение никудышное. Даже с мамой поссорилась. До сих пор считает, что я девочка. То поздно пришла, то кто-то мне позвонил и не так разговаривал, как бы ей хотелось. И вообще…
В дверях она чуть не столкнулась с подполковником Праховым.
— Не завидую я вам! — сказал он Шорникову, улыбаясь. — Будете ходить за ней на поводке.
Елена пришла на работу в вечернем платье, в обеденный перерыв успела побывать в парикмахерской — приготовилась прямо с работы вместе с Шорниковым поехать в театр.
Вчера в ее присутствии он сказал, что с тех пор, как оказался в Москве, еще ни разу не был в театре. И она купила билеты на балет «Бахчисарайский фонтан».
В этот день она была какой-то слишком праздничной для штаба.
А за полчаса до окончания рабочего дня Шорникову позвонили.
— Это я, — услышал он голос Елены. — Я, наверное, сейчас разревусь.
— Что случилось?
— Вы с генералом срочно куда-то уезжаете.
Только успел он положить трубку, позвонил генерал:
— Зайдите ко мне.
Проходя мимо Елены, Шорников уловил запах духов. Она горько улыбнулась ему.
Корольков стоял уже на пороге своего кабинета и натягивал на плечи плащ:
— Ничего, ничего, друзья. Я надеюсь еще погулять на вашей свадьбе.
— Вы ошибаетесь, товарищ генерал, — смутилась Елена. — Я просто хотела немного нашего майора приобщить к культуре. Иначе он одичает в столице.
— Одичает, одичает! Имейте это в виду, — подмигнул генерал и, не заходя в кабинет, объяснил, что нужно сделать. — Машина будет у подъезда через полчаса.
Батальон подполковника Чеботарева вышел в район занятий еще с вечера. Бронетранспортеры стояли под деревьями грязные, будто они перед этим пробирались под землей, как кроты. Солдаты сидят, надвинув на головы капюшоны намокших, вставших коробом накидок.
Танки сосредоточились в мелком осиннике — видны только башни и поднятые кверху стволы пушек.
Все начальство на вышке — военные и в штатском, — что-то обсуждают. Подполковник Чеботарев стоит навытяжку, как в почетном карауле, слушает, что ему говорит генерал-полковник Прохоров.
Шорников узнал многих маршалов и тех, которые были в пальто и шляпах, оробел больше перед штатскими и потому не поднялся на вышку, а остановился внизу, у самых ступенек лестницы.
На вышке генерал Прохоров поясняет:
— Сейчас мы попробуем изобразить вам современный бой, каким он нам сегодня видится. Вдруг будет нанесен «ядерный удар» тактическими средствами, и после этого батальон вместе с танками войдет в прорыв. Стремительно! Ведь «противник» тоже будет стараться заполнить брешь. Только танковые и механизированные войска способны выполнить такую задачу.
Никто не высказывает каких-либо суждений.
За высотами поднялось багровое пламя, потом оно смешалось с черными клубящимися валами дыма, потянулось под облака и собралось там величественным красным мухомором. Докатился резкий, звенящий гул.
Все стояли молча.
Шорников пристроился рядом с генералом, но больше смотрел не на поле, по которому, увязая в грунте, напористо двигались тяжелые бронированные машины, а на лица тех, кто находился на вышке. Танки пошли стремительно, как катера, — только грязь летит из-под гусениц.
— Да! — произнес кто-то.
— Вот это да! — добавил другой.
— Танки есть танки!
Шорникову показалось, что на лице его бывшего комкора генерал-полковника Прохорова морщины еще больше сдвинулись, а глаза затуманились. Что-то подобное с ним было и тогда, на Эльбе, где корпус встретился с американскими войсками.
Стоял оглушающий гул, поэтому все разговаривали громко, почти кричали. И только один генерал Звонов стоял в сторонке — прислушивался.
В низине бронетранспортеры настолько увязали в грунте, что почти не видно было колес, и все же батальон заметно продвигался, переваливал через седловину. Пошел следом за танками.
«Как там Чеботарев?» — думал Шорников.
