Он будет писать о развитии здравоохранения. Ну, а знахари?.. Что ж, и о них можно, — грязные пятна на чистом фоне. Он все разузнает, хоть какая дорога, хоть какой морозина! Тетя сказала по телефону: «Приезжай». Она любила Женю, но имя его ей не нравилось. «Прозвали черт те как. Ни в одной деревне имя такого нету», — и получалось у нее не «Женя», а «Жоня».
«Все, все обладим. Бабки всякие есть и колдуны. А как же, и колдуны! Колдуют, колдуют. Приезжай, покажу».
Маргарита сказала как-то не без насмешки: «Длинные ноги мешают в дороге». Это она о нем. Тоже мне поэтесса! Приехала с родителями из Ленинграда и, рассказывают, ни в одной деревне за всю жизнь еще не была, только на даче. Да и куда ее, по асфальту только ходить, куда ее! Застынет. Он мысленно говорил ей задиристые, грубые слова, хотя понимал, что все это чепуха, все неправда, что уж если говорить начистоту, то страшно любит он эту хорошенькую изнеженную девчонку. Женя полюбил ее, кажется, сразу, как она появилась, еще осенью — осень та на диво тепла была; когда школьники ватагой шли по улицам, обсыпанным желтыми и красными листьями, а Маргарита с наивным любопытством оглядывала все вокруг, улыбчивая, подвижная и немножко чопорная, он, помнится, украдкой восхищенно посматривал на нее. Потом все время ходил за ней, в трех, десяти, в ста шагах — как придется, длинный, неловкий, похожий на злоумышленника, пожирая ее глазами, а она даже не замечала его. Возле нее всегда подружки. И парни. Вожак! Но странный вожак, кажется, слабее, беспомощнее всех. Он не знал более прелестного имени, чем у нее, хотя ребята говорили, что ничего особенного нет — имя как имя. Удивительно: Женя всегда считал, что любовь — для взрослых, а ему едва исполнилось шестнадцать.
Она была жестоко равнодушна к нему. Безразлична, как к телеграфному столбу, к урне для мусора. А он терялся при ней, говорил неестественно громко, натужно, банально, глупо гикал, изображая лихого, нелепо подпрыгивал, чуть-чуть не доставая головой потолка, и терял очки. Старенькая преподавательница литературы, единственная из преподавателей, понимала все это и тихо вздыхала. Не будь Маргариты, парень и учился бы, наверное, лучше. При ней он дерзил учителям, петушился, выглядел слишком самолюбивым и самонадеянным. Фраза «Любовь — это счастье» была ему непонятна, казалась придуманной поэтами в красивых стихах; сам он тяготился любовью, как тяготятся недугом, болезнью, понимая, что эта миниатюрная грациозная девушка, всегда по моде одетая и говорившая как-то не по-сибирски, совсем не для него, такого угрюмого, неуклюжего, который не может пройти без того, чтобы не задеть за парту, или стол, или стул. Не зная, как избавиться от такой напасти, он выискивал у Маргариты всяческие недостатки и вроде бы находил их кучу — легкомысленна, боится холода, не переносит жары, длинноватый нос, один кривоватый зуб, но избавления не чувствовал: все время думал о ней, видел ее лицо, слышал ее голос. Ждал, когда она обратит на него внимание, хотя бы два-три слова, ласковый взгляд; мучился от ее жестокого равнодушия, своей нескладности и завидовал тем ребятам, которые запросто, порой небрежно, даже грубо заговаривали с ней, острили, вызывая ее улыбку, — Маргарита любила шутки. До смерти хотелось ему выделиться чем-то. Нет, он не был тщеславным, вовсе нет, выделиться только в Маргаритиных глазах, только в ее… Но чем? Любят тех, кто силен и смел.
Силен и смел!
2
Северный тракт, протянувшийся на полтысячи верст и в летнюю пору покрытый непролазной, липкой — ногу не вытянешь — грязью, ямами и колдобинами, был ровен и гладок сейчас, только переметен местами, покрыт сугробами. Но все равно Женю страшно укачало, мутило и пошатывало слегка, когда он шел с чемоданом по поселку и сидел в теплой не в меру тетиной горнице.
Тетя была рада-радехонька. Когда-то давно, еще в тридцатые годы, уехала она с мужем в тайгу на заработки, прижилась тут, похоронила мужа, вышла на пенсию и коротала последние дни свои одна-одинешенька. Так уж вышло: знакомых полно, а из родных поблизости — никого.
— Тетя Лиз, а где эти самые, колдуны и знахарки? — спросил он, уплетая мягкие, пахучие шанежки, стряпать которые тетя была великая мастерица.
— Кто?
— Ну, колдуны и знахарки. Ну, о которых ты говорила.
— Я говорила? Когда говорила?
— Да по телефону-то!
— А! Фу, надо же! Так ведь я че… Ведь это я так, шутя.
У Жени екнуло сердце.
— Как шутя?
— Да так! Это ведь мы с тобой шутя.
— Да ты чего?
— А ничего. Колдунов-то я, милый, и сама в жизни никогда не видывала. Господи Исусе! Ну какие теперь колдуны? А насчет знахарей. Знахарей?..
Она задумалась, нервно перебирая края передника, видимо, ей было неудобно от того, что подшутила над племянником, невинную шутку он, кажется, принимает за ложь. Она вообще очень нервная, вечно хлопочет, что-то делает, торопится, беспокоится, хотя много ли надо одной, и все как-то не везет ей: куры подыхают, поросенок — кожа да кости, а коза почти не доится. В бога тетя не верит, но почему-то часто поминает и бога и чертей, верит в сны, и в черную кошку, и во всякую другую чепуховину.
— Тут ведь такое дело… Не сморозь я насчет колдунов-то, так, поди, и не приехал бы? Может, тебе кого другого? Есть тут у нас дед один. О, дед! Что хочешь расскажет. И спляшет и споет. Знахарку? Святой воды?.. Да зачем тебе?! Мм… Так вот, может… Позавчера были тут двое… Только не знаю, как и назвать — черт те кто. По обличью вроде не русские. А по-русски говорят вроде чисто. Один — старик, с бороденкой жидкой, а другой — лет этак тридцати. Впусти, говорит, погреться. Ну, впустила, конечно. Посиди, места не пересидишь. Вышла я во двор, козу в хлев загнать. Иду обратно-то, с дровишками, гляжу с крылечка в окошко. Ба-тюш-ки! Молодой-то сбросил тулуп. И одежонка на нем оказалась ну совсем, знаешь, дикая. Плащ не плащ, халат не халат. И весь он какой-то ерундой, побрякушками, железными безделушками увешан. Как елка игрушками. Пляшет, корчится, прыгает по горнице-то. Рожа искривилась. Как сумасшедший. И все кричит чего-то, кричит. Не по-русски. И колотушкой по барабану лупит. А на барабане тоже чего-то понавешано. Молодой беснуется, а старик по коленям себя хлопает и ржет и ржет.
— Это шаманы! — заволновался Женя. — Ты выдумала? Слушай, ты это выдумала?
— Ну ей же богу!
— Да ты же в бога не веришь.
— Ну честное слово! Разве такое выдумаешь? Стою и думаю, что делать? Что за люди? Бросила дровишки — и за ворота. Позову, думаю, соседку на всякий случай, мало ли… И в эту пору как раз на санях еще какие-то люди подъехали. И шаманы те, или как их там, на улицу выскакивают. Увидали меня: «Спасибо, хозяка! — «Хозяйка»-то уж не получается. — Ехать нада, быстро нада, хозяка» И умчались.
— Шаманы! Куда они поехали?
— Да по тракту.
— Шаманы!! Где они сейчас?
— На тебе! А я откуда знаю? Ищи-свищи!.. Поп еще тут к нам приезжал.
— На кой мне попа! А нельзя у кого-нибудь спросить, где эти шаманы?
— Да откуда?.. Проехали — проехали… Может, уже верст за тыщу. А чего ты психуешь? Ну, вот еще Федотовна из Тарасовки была как-то. Я сама ее упросила. Животом я мучилась.
— Слушай, а может, все-таки кто-то знает?
— Никто ничего не знает. Я тебе говорю. Мало ли ездят?
— Ну я сам спрошу.
Она укоризненно покачала головой:
— Иди, если делать нечего.
Бывает же так. Ему стало легко и весело, будто не было бесконечной окаянной дороги с заносами и морозом. С первой минуты, как он услышал о шаманах, стало легко, стало весело.
Шаманы! Он готов был броситься за ними. Но за окнами — тьма; от ветра поскрипывают ставни, печная труба гудит и свистит: «Ууууииии!». От деревни до деревни двадцать — тридцать километров, только шаманам и ездить.
Лежа в постели, он слушал глуховатый теткин голос:
— Настоя из лесных трав дала она мне, Федотовна-то.
— Ну!
— Чего нукать-то? Полегчало.
— Это не от травы.
— А от чего?
— От внушения. Ты поверила, что старуха тебя излечит, и оттого почувствовала себя легче.
Женя еще с пятого класса решил стать врачом и прочитал много разных книжек по медицине.
— Ври! — усомнилась тетка. — Вот если зубы заломит, то тут тебе хоть как внушай. От дум-то еще больней делается.
— Что она с тебя взяла за лечение?
— Да ничего. Ну, чайком попоила. Банку грибков солененьких дала. Ну, что это! Отказывалась она, а я дала.
— Слушай, расскажи мне о ней поподробнее.
— А че же… все рассказала. Выпила тогда полстакана и… все. Она не ко мне, а к мужику одному приезжала. Через дом живет. И чего тебе далась эта Федотовна?
Ночью снились ему тайга, два мужика в малицах, они били в бубны и с гиканьем прыгали через костер; пурга затушила костер, завалила землю снегом, из-под елки вылезли мужики в малицах и заорали: «Мы не шаманы, мы — колдуны».
