— Где ж твоя Любка, скокарь? — посмеивался, слушая хвастливую и путаную повесть своего бойца, Нелюбин.
— Любка? — весело засмеялся Золотарев. — А кто ж ее знает, где она. С кем-нибудь из корешей. Она ж у меня была штатная.
— Как это? Она тебе что, не жена разве? — снова полюбопытствовал Нелюбин. Остальные бойцы помалкивали. Только слушали. Но слушали внимательно.
— Жена. Но — штатная. Я ж говорю.
— Штатная… Казенная, что ли?
— Если рассудить по-вашему, по фраерскому закону, то вроде того. — И Золотарев пропел вихляющимся голосом:
Скоро, скоро нас осудят,
На Первомайский поведут,
Девки штатные увидят,
Передачку принесут…
— Закон у нас, младшой, такой. Баба — не пайка. Это пайка священна и неприкосновенна. За чужую пайку на любой правилке приговор один — заточка под ребро. А баба… Сегодня она твоя, а завтра ею кореш твой владеет, как своей. А там, глядишь, ветер переменился, ты откинулся, кореш по новой пошел, и — опять она твоя, на все готовая…
— Тьфу! — выругался в сердцах Нелюбин. — Что ж это за закон такой!
— Наш закон.
— Воровской, что ль?
— По пыльной доро-огя, под строгим конво-оям…
Несколько дней спустя, когда обоз входил в лес, Нелюбин заметил, как к Золотареву подошел один из танкистов и завел разговор. Он догнал их, прислушался.
— Ты, Золотарев, особо тут не блатуй, — говорил танкист. — Тут тебе не воровской шалман. Курсант — человек суровый. Но справедливый. Если ты еще на него рыпнешься, получишь штык под ребра.
— Да что вы, ребята! Что вы! Вы меня неправильно поняли…
— Правильно мы тебя поняли. Правильно.
Некоторое время шли молча.
— Я тебя предупредил. — И танкист похлопал Золотарева по плечу. — Пиджак у тебя, Золотарев, стильный. У меня на гражданке такого не было.
— А кем ты был на гражданке? — делая вид, что принимает шутку танкиста за чистую монету, спросил Золотарев.
— Следователем прокуратуры. По особо важным делам.
— Ой, паря, туфту лепишь! Ой, лепила! Если б ты был следователем, то в танке бы простым стрелком не сидел. В других бы войсках припухал. Где тушенку в кашу погуще кладут и марухами в землянках пахнет, а не портянками Дюбина. Ой, за фраера меня покнацал!
Танкист посмеялся вместе с Золотаревым, потер подбородок и сказал:
— Так ты, я думаю, понял, что и мы тут все фраера битые.
— Ну да!
Летчик некоторое время шел, держась бледной рукой за тележную лестницу. Но вскоре рука его стала соскальзывать вниз, и Воронцов подхватил его и окликнул Степана, чтобы тот помог ему положить лейтенанта на повозку.
— Где Калюжный? — спросил лейтенант.
— Калюжный в охранении.
— Он должен быть здесь. Кто отдал приказ послать его в охранение?
— Я. — Воронцов подоткнул под ноги лейтенанта край серо-зеленой немецкой шинели, которой был укрыт летчик. — Во взводе приказы отдаю я. Предлагаю вам усвоить это обстоятельство как необходимую неизбежность и больше к этому не возвращаться.
Лейтенант устало прикрыл глаза, и вскоре голова его в плотном кожаном шлеме, из-под которого виднелась белая полоска бинта, заколыхалась, как у ребенка, уснувшего на родительском плече. Летчик не доверял им. Ни ему, Воронцову, ни младшему лейтенанту Нелюбину, ни даже своему стрелку. Ну и черт с ним. Не бросать же его теперь.
К вечеру они миновали стороной небольшую деревушку, обогнули обширное болото и заночевали в сухом сосняке, заросшем черничником. Нелюбин снова заварил кулеш. Немцев больше не связывали. Днем они вместе с бойцами выталкивали из болотины повозки, и, когда переправлялись вброд через речку, переносили на себе мешки. А когда остановились на ночлег, вместе со всеми собирали хворост и потом уселись на корточках под сосной и задремали.
Воронцов поставил возле сосны Дюбина и приказал ему:
— Не вздумай уснуть. Они не просто уйдут. Они вначале задушат тебя. Через два часа тебя сменит Полевкин.
К началу октября Радовский завершил подготовительную стадию работы по формированию роты специального назначения, которой где-то вверху, в штабах, уже было дано название — «Черный туман». Начались занятия. Но как раз в эти дни немецкая разведка донесла о том, что в ближайшую неделю-две русские начнут масштабную наступательную операцию под кодовым названием «Марс», в которой будет участвовать несколько армий и соединений общей численностью более полумиллиона солдат и для которой сосредоточена огромная танковая группировка — около полутора тысяч единиц бронетехники. Цель операции все та же, что и зимой: ликвидация Ржевско-Вяземского выступа, уничтожение частей группы армий «Центр», находящихся в районе выступа. Русские не могли смириться с тем, что в непосредственной близости к Москве, занимая главнейшие коммуникации, находится глубокий выступ, насыщенный войсками и тактически выгодный для нового наступления на столицу. Ощущение постоянной угрозы усугублялось недостатком разведданных. Видимо, разведка русских работала действительно слабо, и их Генштаб не понимал очевидного: для нового броска на Москву сил у вермахта просто не было. К тому же Гитлер осуществлял грандиозное наступление на юге, и именно туда, под Сталинград и на Крымский полуостров, были направлены основные ударные группировки, которые рейх имел на Восточном фронте. Однако сила, которая могла решить судьбу противостояния двух армий, раскинувших свои фронты от Баренцева до Черного морей, существовала. И она находилась рядом с передовой. Целые гектары полей и пригородных пустошей были обнесены колючей проволокой в два кола, с пулеметными вышками по углам. Там томились пленные, вчерашние бойцы и командиры Красной Армии. Пехотинцы, артиллеристы, танкисты, летчики, связисты, техники и специалисты различных служб, которые делают армию управляемой, маневренной, послушной воле своих штабов и способной выполнять боевые задачи. На затоптанной, унавоженной испражнениями смрадной земле, больше похожей на загоны для дикого скота, которого не удержать простыми пряслами в две-три жерди, томились десятки, сотни тысяч, миллионы людей. И не просто людей, а солдат, умеющих держать в руках оружие.
Спустя некоторое время пришла новая секретная информация: наступление русских задерживается, но не отменяется. Появилось время для более тщательной подготовки личного состава к выполнению предстоящих операций.
Из своих поездок в Рославльский, Издешковский и Вяземские лагеря, где Радовскому приходилось перелистывать сотни личных дел, учетных карточек и опросных листов пленных, из личных разговоров с бывшими военнослужащими РККА он знал, что в немецкий плен попадали разными путями.
Первый и самый, пожалуй, многочисленный поток составляли те, кто был захвачен во время боя, в основном в период немецкого наступления. В свою очередь этот поток делился на несколько ручейков и речек. Те, кто сдался при первой же угрозе их жизни. Бросил оружие и поднял руки, как только услышал, что немец уже в тылу и что командиры разбежались. Те, кто сложил оружие, когда кончились боеприпасы и стало понятно, что не отбиться и не уйти. Те, кто оказался в плену в бессознательном состоянии, раненые и контуженые.
Второй поток составляли бойцы и командиры окруженных частей. Некоторые из них ни разу не видели противника, даже издали. Они не произвели ни единого выстрела, на пунктах сбора складывали в штабеля подсумки, в которых хранилось штатное число патронов, а каналы стволов винтовок и пулеметов имели еще довоенную смазку. Они неделями, месяцами плутали по лесам и только потом, потеряв всякую надежду на соединение со своими частями, выходили на дороги, на посты, в гарнизоны германских войск. Их захватывали патрули и одиночные военнослужащие вермахта, иногда штабные писари и повара.
Третий, и только третий поток составляли перебежчики. Но и они не являлись однородной массой. Одни перебегали через нейтральную полосу действительно по идейным соображениям. Другие — из нежелания воевать, от усталости, которую уже невыносимо стало переносить, от безысходности. Среди этих были и просто малодушные и трусы.
Но был и еще один поток, четвертый. Эти попадали в плен, миновав в своем пути такие зигзаги, что рассказы об этих злоключениях казались просто неправдоподобными. И потому они, как правило, придумывали более простые легенды, которым во время допросов верили легче и которые затем попадали в личные дела и карточки. При необходимости эти люди могли причислить себя к любой из трех вышеперечисленных категорий.
В свою роту Радовский набирал из разных потоков. Он уже знал, что лучшими становились только что попавшие в плен или перешедшие линию фронта добровольно, не истощенные лагерями и пересылками, не раздавленные жестокой машиной другой войны люди. За некоторыми он приезжал и дважды, и трижды. Внимательно изучая документы пленных, он вдруг наталкивался на нужную кандидатуру, но личная беседа оказывалась неудачной. Либо он видел не того, о ком читал в карточке, либо тот слушал его с угрюмой недоверчивостью и ничего толком от него нельзя было добиться. Как правило, с такими потом происходила повторная беседа. Их помещали в бараки со сносными условиями, переводили в команды, не предназначенные для ликвидации. Роте, для полного штата, нужны были связисты, саперы, водители машин и тракторов, хорошие лыжники, снайперы, оружейники, медицинские работники, просто физически крепкие люди, способные совершать длительные марши без отдыха и пищи.
