гитлеровцев. Но танков на Можайск и на Волоколамск прошло мало. На минах подорвались автомашины и две пушки. Это тоже дело. Но ведь было известно: в Осташеве и окрестных деревнях разместились крупные танковые части. Куда они пойдут и когда? Партизаны вновь заминировали дороги на Можайск и Волоколамск на других участках и перешли в Шахоловский лес. Отсюда можно было перекрыть немецким танкам пути на Рузу и Истру. Но заминировать надежно две дороги партизаны были не в силах: мин оставалось немного. Поставить мины на одном пути, то есть на авось, тоже не годится.
— Эх, если б знать, куда двинут немцы! — проговорил комиссар Горячев. — Тогда можно бы закончить рейд с честью.
— Мы с Павлом Сергеевичем пойдем в разведку, — решительно сказал Никитин.
Комиссар надолго задумался. Никитин, что сказал, то сделает. Человек он изумительной выдержки, страха не знает. Прикажи — один пойдет на взвод гитлеровцев, на танки. Но то в бою. Никитин — для дела, для боя. А в разведку он без пистолета и гранат не пойдет. Вообще он не признает, что можно увидеть фашиста и не убить его. Орлов?.. Всем партизанам известно, какое горе и какую личную лютую ненависть к фашистам носит Орлов в своем сердце. На днях в деревне Зобово гитлеровцы пытали его дочь Любу. Допрашивали, где отец, где партизаны, и рубили ей на руках пальцы.
Горячев понимал, ответить Никитину и Орлову надо решительно.
— Нет, в разведку вы не пойдете, — сказал он. Быстро добавил: — На этот раз не пойдете. И никаких «почему». Не раз-решаю!
Толя Шумов сидел поодаль от костра и сосредоточенно глядел на огонь. На его похудевшем лице, в больших красивых глазах деланное безразличие. Однако как только комиссар сказал Орлову и Никитину: «Не разрешаю!», — Толя встал, прямо взглянул на Горячева:
— Я мог бы, товарищ комиссар.
— Что?
— Узнать, по какой дороге намереваются ехать фашисты.
И опять комиссар подумал. Толя Шумов совсем молод и тоже горяч. Но этот паренек уже не раз встречался с гитлеровцами лицом к лицу, он умеет держаться, безоружный, среди врагов. А избежать встречи с фашистами в этой разведке, пожалуй, невозможно…
Толя, не дождавшись ответа комиссара, передал насупившемуся Никитину мешок с гранатами, попросил вежливо, но деловито:
— Возьмите, пожалуйста. А потом отдадите мне обратно.
И Горячев спросил разведчика:
— В карманах ничего нет?
— Ничего. Только деньги есть.
— Зачем?
— Если задержат, скажу, что хлеба иду купить.
— Гм… Вот что, Шумов, запомни мой строгий приказ: в Осташево не ходить! Ни при каких обстоятельствах, понял?
— Ясно, товарищ комиссар! Осторожно побываю в Свинухове и Овинище. Поговорю с людьми.
Горячев встал.
— Иди, Толя. Ждать тебя будем здесь.
26
Овинище и Свинухово — деревеньки километрах в двух от Осташева, на берегах реки Волошни. Неподалеку, вниз по течению, тот самый мост, на котором в октябре немецкий часовой задержал Шумова с мешком ржи.
К полудню Толя побывал в Овинище и Свинухове. Ему удалось поговорить с местными жителями. Однако никто ничего толком не знал. Идут и танки и автомашины. Куда? Черт их знает!.. По всем дорогам ревут моторы, к Москве, конечно.
Впервые разведка не задалась, если не считать того злосчастного дня, когда Толя и Шура Воронова не смогли приблизиться к вражескому аэродрому. Но с теми сведениями как-то можно было обождать, и через подпольщиков все-таки установили: немцы на совхозном поле оборудовали всего лишь площадку для посадки транспортных самолетов.
А теперь сведения нужны были до зарезу, их ждали в лесу партизанские подрывники.
Толя шагал по тропке в снегу вдоль шоссе от Осташева на Рузу. Такие тропинки в ту пору были на обочинах всех больших дорог: партизаны предупредили население, чтоб по трактам не ездили и не ходили — мины!
Там, где петля шоссе подходит к крайнему дому Свинухова, немцы установили пост регулировщиков. Здесь дорога разветвляется. На столбе две фанерные стрелы почти под прямым углом. Жирные черные надписи готическими буквами: «Судниково» и «Курово».
В каком направлении пойдут танки? Толя издали видел и указатели и немца-регулировщика. Но что из этого? Все-таки придется возвращаться ни с чем. Или махнуть в Осташево? А запрет комиссара? Да и как все же так вот, днем войти в Осташево? Шуру Воронову схватили. Шура!..
Ненависть к гитлеровцам, желание выполнить приказ и сознание того, что в Осташево пойти невозможно, — все это терзало Толю. Как поступить? Решать надо быстро: топтаться на виду у солдата-регулировщика опасно. Повернуть назад еще можно.
В настоящем разведчике, видимо, всегда уживаются осмотрительность, расчетливость и дерзость. Толя не повернул назад. Он пошел прямо на регулировщика.
Пожилой ефрейтор с повязкой на рукаве шинели махнул флажком:
— Хальт! Куда? Зачем?
— Есть надо. Эссен. Работу ищу, арбайт, — сказал Толя жестикулируя. Он мог бы сказать эти фразы и правильно по-немецки, но решился вставить лишь два слова.
— Гут. Работа нам нужен. Туда, шнель! — Немец флажком показал на ближайший к дороге дом.
У дома солдат колол дрова. Приставив к нижней ступеньке крыльца березовый чурбак, он долбил его плотничьим топором. Ефрейтор, стоявший на посту, что-то прокричал солдату, и тот, всадив в чурбак топор, глядел на подходившего паренька. Кивнув на топор, солдат засмеялся:
— Работать гут!
И Толя стал стараться. Он снял ватные рукавицы, стеганные в елочку, — мать сшила — взялся за топор. Выбрав в щепках подходящий клин, он стал загонять его в наметившуюся щель. Потом еще клин, рядом, и чурбак развалился надвое. В этот момент на крыльце появился высокий немец со шрамом на щеке, в офицерской шинели внакидку. Он глянул на солдата, на расколотый чурбак, на Толю, сказал довольно чисто по-русски:
— Ты есть неплохой майстер. Будешь помогать Гансу.
Вскоре Толя понял, что такое «помогать Гансу». Дров пришлось наколоть гору. После колки дров Ганс приказал Толе носить с реки воду и топить баню. Вечером, когда денщик привел его наконец в дом, у разведчика подкашивались от усталости ноги. С утра он ничего не ел, его тошнило, и кружилась голова. Но надо было держаться.
В доме, кроме немцев, никого не было. В комнате с русской печью — стол и три скамейки. Приставленные к стене, стояли два автомата. За перегородкой изредка зуммерил полевой телефон.
Трое немцев за столом резались в карты. Офицер со шрамом, отчего лицо его казалось улыбчивой маской, тасовал пухлую колоду. Увидев Толю, он поманил его пальцем:
— Как звать?
— Иван, — сразу ответил Толя. Он готов был назвать фамилию, откуда и куда шел, где его деревня и даже рассказать биографию «дедушки», единственного родственника. Но
